Через несколько дней Сталин уехал отдыхать в Абхазию в свою горную резиденцию на озере Рица, расположенную на высоте 1 000 м над уровнем моря. Здесь Сталину легче дышалось, в Москве ему не хватало кислорода. На этот раз отпуск Сталина затянулся на шесть месяцев, и он вернулся в свой кремлевский кабинет лишь 12 февраля 1952 года[492].
Однако в Абхазии Сталин не только отдыхал. В октябре 1951 года он пригласил к себе в гости министра госбезопасности Грузинской ССР H. М. Рухадзе и вместе с ним создал новое, уже грузинское «дело» о мингрело-националистической группе. По этому «делу» были вскоре арестованы в Тбилиси друг Берии и второй секретарь ЦК КП(б) Грузии М. И. Барамия, обвиненный во взяточничестве, и большая группа других партийных работников Грузии, принадлежавших в основном к сохранившемуся в этой республике «клану» Берии. Расследование этого «дела» было поручено не Гоглидзе, а лично Игнатьеву.
«Дело врачей». Медленное начало следствия
Сталин отдыхал в Абхазии шесть месяцев, и в течение этого времени по «делу врачей» не было серьезных разработок. Особая следственная бригада, работавшая под руководством Рюмина, изучала в основном истории болезней тех важных по положению пациентов кремлевских больниц, входивших в систему Лечебносанитарного управления Кремля, так называемого Лечсанупра (ЛСУК), которые умерли в период с 1944–1945 годов до середины 1951 года.
Поскольку ни Рюмин, ни другие следователи не разбирались в сложностях медицины, им нужно было формировать комиссии экспертов-профессионалов и доверять их заключениям. Это была трудная задача, так как среди врачей не принято подвергать диагнозы коллег сомнениям и критиковать тот или иной курс лечения. Медицина и тогда, и сейчас — все еще искусство, а не точная наука. Ошибки в работе врачей — это обычное явление в любой больнице. Получить от врачебных комиссий заключения о намеренных медицинских убийствах, совершенных их коллегами, по «историям болезней» практически невозможно. Если у какого-либо врача, например, у Якова Этингера, пока единственного в «деле», появился бы злой умысел, то он не фиксировался бы в документах «истории болезни».
В течение шести месяцев расследование не выходило за рамки смерти Щербакова. Но и в этом случае никаких находок не было. Этингер не был лечащим врачом Щербакова и привлекался только для консультаций. Лечащим врачом кандидата в члены Политбюро, генерал-полковника Александра Щербакова был доктор Р. А. Рыжиков. Щербаков, которому в 1945 году было лишь 44 года, занимал в то время должности начальника Главного политического управления Красной Армии и заместителя наркома обороны. В марте или в апреле он перенес инфаркт, но к началу мая поправлялся в подмосковном санатории «Барвиха». В связи с празднованием Победы над Германией 9 мая 1945 года Щербаков, естественно, рвался в Москву на торжества по этому случаю. Это было нарушением режима покоя, и в ночь на 10 мая, уже в Москве, Щербаков умер от нового сердечного приступа.
Нужно иметь слишком большое воображение, чтобы обвинять Этингера или других врачей в этой смерти. Такого рода пациенты не поддаются реальному контролю в подобных экстраординарных обстоятельствах. Тем не менее Рюмин после своего возвышения в июле 1951 года арестовал врача Софью Ефимовну Карпай, кардиолога, которая делала электрокардиограммы и помогала установить диагноз во время болезни Щербакова. Допросы Карпай не дали никаких важных сведений.
Сталин, вернувшись в Москву в феврале 1952 года, появился вновь в своем кремлевском кабинете 12 февраля. По опубликованным в 1990-е годы журналам посетителей кремлевского кабинета Сталина можно установить, что в этот день Сталин вызвал к 22 часам «семерку» Политбюро и заместителя министра авиации Петра Дементьева. В 22.10 в кабинет Сталина вошли Игнатьев и Рюмин и покинули этот кабинет в 23.05. Члены Политбюро заседали у Сталина еще десять минут. В течение месяца Сталин приезжал в Кремль только два раза, 15 и 22 февраля, и на очень короткое время. 15 февраля он беседовал с членами «семерки» всего десять минут, 22 февраля вызывал лишь Маленкова и Булганина на полчаса. После этого Сталин не появлялся в Кремле до 15 марта[493].
Безусловно, 12 февраля Сталин выслушал отчет о том, что достигнуто по «делу врачей», и вряд ли остался доволен отчетом Игнатьева и Рюмина. Но иногда приписываемые Сталину гнев и угрозы, которые он высказал именно на этой встрече «в припадке злобной подозрительности»[494], не очень достоверны. В течение четырех месяцев после встречи Игнатьева и Рюмина со Сталиным никаких новых следственных инициатив не было. Не было и новых арестов. Сталин, как казалось, отошел от решения текущих проблем. За весь март 1952 года ему поступил лишь один рапорт от МВД СССР, причем второстепенный. Если учесть, что в прошлом Сталин, как правило, получал из МВД по 30–40 рапортов в месяц, можно заключить, что он по каким-то причинам дал в МВД директиву — прекратить отправку ему докладных о текущих событиях. МВД СССР прекратило также отправку Сталину докладных о рассмотрении Особым Совещанием при МВД СССР следственных дел[495].
Можно предположить, что Сталин, возвратившись с юга в Москву, все еще чувствовал себя очень плохо и не был в полной мере работоспособен. В то же время именно в марте 1952 года он поздно вечером пригласил к себе на дачу в Кунцево Дмитрия Шепилова и почти четыре часа обсуждал с ним проблемы написания учебника политэкономии социализма. Сталин и Шепилов рассматривали возможных кандидатов авторского коллектива, и сам Сталин был готов редактировать эту работу. За четыре часа он ни разу не присел и все время расхаживал по комнате. «Сталин почти непрерывно курил свою трубку… Сталин затронул большой круг теоретических проблем. Он говорил о мануфактурном и машинном периодах, о заработной плате при капитализме и социализме, о первоначальном капиталистическом накоплении, о монополистическом капитализме, о методе политической экономии и многих других, достаточно сложных вещах…»[496]
Судя по подробному описанию Шепиловым этой беседы и прямым цитатам тех тезисов, которые он запомнил и записал, Сталин был серьезно занят проблемами теории экономики социализма. Коллективная работа в этом направлении действительно была начата с достаточно сжатыми сроками. В июне 1952 года Сталин объявил своим соратникам в Политбюро о необходимости созыва XIX съезда ВКП(б). Это означало, что он к этому времени уже подготовил основной сценарий для съезда и наметил связанную с ним программу реорганизаций партийного и государственного аппаратов.
Во время пребывания Сталина в Абхазии осенью 1951 и зимой 1952 года он практически полностью переключил Игнатьева и Рюмина на очень большую карательную операцию в Грузии, известную как «дело о мингрельской националистической группе». 9 ноября 1951 года опросом было принято постановление ЦК ВКП(б) «О взяточничестве в Грузии и об антипартийной группе т. Барамия»[497].
На основании этого постановления в Грузию была послана оперативная группа МГБ, в которую вошел и Рюмин. Были арестованы около 40 партийных и государственных работников. В дополнение к этому по постановлению Совета Министров СССР от 29 ноября 1951 года «О выселении с территории Грузинской ССР враждебных элементов» началась обширная депортация из Грузии некоторых групп граждан — было выселено несколько тысяч семей, и эти выселения оформлялись через постановления Особого Совещания при МГБ[498].
В этот период Сталин, безусловно, не хотел иметь в МГБ в Москве близкого Берии человека, каким был Гоглидзе. 10 ноября 1951 года, то есть на следующий день после постановления ЦК ВКП(б) об «антипартийной группе т. Барамия», Гоглидзе перевели на пост министра госбезопасности Узбекистана. После возвращения Сталина в Москву, по-видимому, по ходатайству Берии, Гоглидзе был возвращен в Москву, но назначен уже не первым, а обычным заместителем министра, и 19 февраля 1952 года стал начальником 3-го Управления МГБ, ведавшего военной контрразведкой[499].
Гоглидзе был восстановлен как первый заместитель Игнатьева лишь 20 ноября 1952 года. На этом посту, после смещения Рюмина, Гоглидзе (а следовательно, и Берия) получил под свой контроль «дело врачей». В марте 1952 года Сталин не бездействовал, а занимался в основном «мингрельским делом». 28 марта 1952 года по «мингрельскому делу» было принято еще одно постановление ЦК ВКП(б)[500]. У центрального аппарата МГБ в это время просто не хватало следователей для ведения сразу двух больших дел. Грузинскому «делу» был отдан приоритет. «Дело врачей» пока просто не разворачивалось.
Толчком к разгоранию уже затухавшего «дела врачей» послужило случайно обнаруженное в августе 1952 года «письмо врача Лидии Тимашук» о неправильном лечении Жданова, датированное 29 августа 1948 года. Тимашук впервые вызвали в МГБ в июле 1952 года для консультации все еще по поводу лечения Щербакова и в связи со следствием о действиях арестованной еще в 1951 году доктора Карпай. 11 августа Тимашук снова вызвали в МГБ для консультаций.
Г. В. Костырченко, изучавший архивы МГБ по этому делу, обнаружил, что «…именно в ходе этого визита случайно выяснилось, что Тимашук, работая заведующей кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы, имела непосредственное отношение к лечению Жданова в последние дни его жизни»[501]. Смерть Жданова 31 августа 1948 года была более крупным событием в истории ВКП(б) и СССР, чем смерть Щербакова, и поэтому следственная машина МГБ