В 1920-е годы И. В. Сталин не встречался и не беседовал с какими-либо известными деятелями культуры из западных стран. В этих странах мало что знали тогда о Сталине как политике и человеке, и его 50-летие в декабре 1929 года было отмечено только в коммунистической печати. Однако в начале 1930-х годов интерес к событиям, которые происходили в Советском Союзе, существенно вырос. Увеличился и интерес к личности Сталина. К тому же и сам Сталин решил в это время немного приоткрыть ту завесу тайны, которая окружала его в прежние годы, порождая множество самых нелепых слухов.
Бернард Шоу
Первым из известных европейских писателей, с которым встречался и беседовал Сталин, был знаменитый английский писатель и драматург Джордж Бернард Шоу, Нобелевский лауреат 1925 года. Летом 1931 года Бернард Шоу решил предпринять кругосветное путешествие, и Советский Союз был одной из первых стран, в которых он хотел побывать. Бернард Шоу считал себя социалистом, и он с большим уважением отзывался о Марксе и марксизме. Однако в Англии еще в конце XIX века Б. Шоу вступил в социал-реформистское «Фабианское общество», которое призывало идти к социализму не путем насильственной революции, а путем постепенных реформ, «пропитывая либерализм социализмом». Тем не менее Шоу горячо приветствовал Октябрьскую революцию и не раз называл Ленина «величайшим государственным деятелем Европы». Шоу всегда считал себя другом Советского Союза. Неудивительно, что в Москве его ждал очень теплый прием. Именно здесь, в столице Советского Союза, он отметил свое 75-летие, это было 26 июля 1931 года. Советская печать много писала тогда о Шоу, и в его честь 26 июля состоялось большое торжественное заседание в Колонном зале Дома Союзов. С докладом о творчестве Бернарда Шоу выступил Анатолий Луначарский, который считался тогда не только крупным политиком, но и виднейшим советским драматургом. Ответная речь Шоу была и яркой, и остроумной.
29 июля 1931 года юбиляра принял Сталин в своем кремлевском кабинете. Их беседа не была опубликована ни тогда, ни позже, однако было известно, что встреча Сталина и Шоу прошла в дружеской обстановке. Шоу побывал не только в Москве, но и в других городах Союза, на многих заводах, в музеях, в детских коммунах, в колхозах, предпринял путешествие по Волге на теплоходе. Его везде окружали не только вниманием, но и комфортом.
В западных странах это было время тяжелого экономического кризиса, безработицы, общей депрессии. Однако в печати появлялось немало материалов о голоде и жестокости в российской деревне, где проводилась коллективизация. Вернувшись на Запад, Бернард Шоу решительно опровергал эти сообщения. Он заявлял, что все слухи о голоде в России являются выдумкой и что он убедился, что Россия никогда раньше не снабжалась продовольствием так хорошо, как в те времена, когда он побывал в этой стране. Кампания в защиту СССР стала важной частью предпринятого Шоу и его супругой Шарлоттой кругосветного путешествия.
Какие-то сомнения в отношении Сталина возникли у Шоу позднее, но он не высказывал их публично. Он не ответил на призыв о поддержке, с которым к нему обратился Л. Троцкий еще из Принкино на Принцевых островах в Мраморном море. Но Шоу также не принял нового приглашения в СССР на Первый съезд советских писателей летом 1934 года. Он не только отклонил это приглашение, но и назвал саму идею съезда писателей неудачной. «Писатели слишком сварливы, — сказал английский драматург представителю советского посольства в Лондоне, — и я не понимаю, для чего их нужно собирать вместе». На съезд приехали более 30 писателей из Европы, но здесь не было звезд первой величины, и Сталин не стал встречаться ни с делегатами, ни с гостями писательского съезда.
Во время судебных процессов в Москве в 1936–1937 годах Троцкий, перебравшийся в Мексику, развил бурную деятельность. В Англии был создан Британский комитет защиты Троцкого, который обратился с большим письмом и к Бернарду Шоу. Но Шоу отклонил этот призыв. В письме к секретарю комитета, датированном 20 июля 1937 года, Шоу писал: «Обвинения в адрес Троцкого невероятны. Но Троцкий все портит, прибегая к точно таким же нападкам на Сталина. Я провел в обществе Сталина три часа и наблюдал его с неослабным любопытством. И мне так же трудно считать его вульгарным гангстером, как и Троцкого убийцей»[641].
Эмиль Людвиг
13 декабря 1931 года Сталин принял в Кремле приехавшего в СССР известного немецкого писателя Эмиля Людвига. 50-летний Эмиль Людвиг был автором многих романов-биографий: «Наполеон», «Гете», «Бисмарк», «Рембрандт», «Вагнер», «Последний Гогенцоллерн» (о германском императоре Вильгельме II). Большой популярностью пользовались в 1920-х годах книги Э. Людвига «Гений и характер», «Искусство и судьба». Писатель говорил, что его в первую очередь интересует психология творческих гениев и людей, которые стоят у власти. В этом направлении он попытался построить и свою беседу со Сталиным: «Какова роль личности в истории?», «Видит ли Сталин свою роль в России сходной с ролью Петра Великого?», «Верит ли он в судьбу?». Беседа Сталина и Э. Людвига тщательно стенографировалась.
Сталин изложил Людвигу известные марксистские положения о роли личности в истории, но отверг сравнение себя с Петром I. «Я только ученик Ленина», — сказал Сталин. Понятие судьбы Сталин назвал предрассудком, «ерундой». «Это мистика, а в мистику я не верю». Сталин говорил об отношениях между СССР и Польшей, об уважении большевиков к американской деловитости и к немецкой организованности. Он говорил также о самом себе, о своих родителях, об учебе и порядках в Тифлисской семинарии, о том, как он, Сталин, уже в 15-летнем возрасте начал участвовать в революционном движении на Кавказе.
Беседа Сталина с Эмилем Людвигом была опубликована не только в газетах; в 1932 году она вышла в свет в виде отдельной брошюры и потом много раз переиздавалась. Сталин включил ее текст и в Собрание своих сочинений[642].
Выбор собеседника в данном случае вряд ли был случайным. В это время в Кремле возник вопрос о написании популярной биографии Сталина. Свои услуги предлагал известный советский публицист и историк партии Емельян Ярославский. По мнению Евгения Громова, автора большого исследования о Сталине[643], не отказался бы от такого поручения и Максим Горький — о мудрости и величии Сталина он писал и говорил немало. Но Сталин полагал, и не без оснований, что было бы гораздо лучше, если его биография будет написана одним из популярных европейских писателей. Эмиль Людвиг был, вероятно, одним из наиболее подходящих кандидатов, и сам характер беседы Сталина с ним свидетельствовал об этом. Имя Эмиля Людвига получило в СССР большую известность, так как цитаты из его беседы со Сталиным приводились даже после войны в «Краткой биографии И. В. Сталина», изданной тиражом в 10 миллионов экземпляров.
О судьбе самого писателя мы знали тогда очень мало. В советских энциклопедиях можно было прочесть, что Эмиль Людвиг после прихода Гитлера к власти эмигрировал в Швейцарию и что его книги в Германии были сожжены. Германские энциклопедии сообщали, что Эмиль Людвиг издал в 1938 году свою книгу о Ф. Рузвельте и что он переехал в США в 1940 году. Только из некоторых новых книг по истории мы смогли узнать, что Эмиль Людвиг написал также книгу о Сталине и издал ее в Нью-Йорке в 1942 году, в разгар Второй мировой воины.
В Америке в это время Сталин как главный союзник Соединенных Штатов был очень популярен, и это обстоятельство существенно отразилось на содержании книги. В предисловии к ней автор писал: «Я посетил Сталина за десять лет до его теперешних побед и публично выразил мое восхищение его великим трудом. Вне зависимости от того, каков будет конец Сталина, он является настолько выдающимся колонизатором и генералом, что возвышается как башня над большинством современных лидеров. Возможно, он будет единственным диктатором, который переживет эту войну. Тот, кто боится, что победа Сталина принесет с собой мировую революцию, тот не знает подлинных фактов»[644].
В книге о Сталине Э. Людвиг попытался подробно описать обстановку в Кремле, в кабинете Сталина, а также свою беседу с ним. По свидетельству Э. Людвига, Сталин отвечал на его вопросы коротко и ясно. «Он кажется таким мыслителем, мысль которого работает медленно, и он руководствуется только логикой, но не проявляет никаких эмоций. Он никогда ни с кем не советуется и принимает свои решения один. Он решает, приказывает и действует почти без слов. Он наиболее молчаливый из людей, с которыми я встречался. Он молчалив, пока внезапно не переходит в атаку против вас. Эта медлительность и молчаливость обнаруживают в нем азиата».
Эмиль Людвиг достаточно подробно писал в своей книге и о терроре 1930-х годов, о «методах ГПУ», но он решительно возражал против аналогий между Сталиным и Гитлером. Внешнюю политику Сталина немецкий писатель полностью оправдывал, включая и германо-советский пакт о ненападении 1939 года. Книга Э. Людвига не вызвала каких-либо заметных комментариев и, видимо, не переводилась в других странах. В СССР эта книга осталась практически неизвестной.
Анри Барбюс
5 октября 1932 года в кремлевском кабинете Сталина состоялась его встреча с известным французским писателем Анри Барбюсом. 60-летний французский писатель, прославившийся своими антивоенными книгами, еще в 1923 году стал членом Французской коммунистической партии и часто бывал в СССР. В начале 1930-х годов писатель был уже серьезно болен и фактически переехал в Москву, где лучшее лечение было для него бесплатным. Барбюс начал работать в это время над биографией В. И. Ленина и изучал его переписку. Предложение о написании биографии Сталина Барбюс принял с воодушевлением и с головой ушел в эту работу. Все нужные главные материалы он получал непосредственно из аппарата ЦК ВКП(б). На некоторые из вопросов А. Барбюс мог получить ответы и от самого Сталина, с которым он встречался в Кремле еще два раза — 4 августа 1933 года и 1 ноября 1934 года.
Биография советского лидера была готова в январе 1935 года и вышла в свет в феврале 1935 года в Париже на французском языке: Анри Барбюс, «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир». Вскоре эта книга была переведена на русский язык. В мае 1936 года книга вышла в Москве большим тиражом в серии «Роман-газета». Однако Барбюс не увидел русского издания своей книги. Его болезнь быстро прогрессировала, и он умер в августе 1935 года в одной из палат Кремлевской больницы. Книга Барбюса носила апологетический характер, и в ней нет каких-либо фактов и документов, свидетельств и анализа, которые могли бы быть полезны для современного и правдивого жизнеописания Сталина. Но в этой книге содержалось множество формул, которые потом очень часто повторялись в советской печати. Именно Барбюс впервые написал, что «Сталин — это Ленин сегодня». «История его жизни, — писал Барбюс, — это непрерывный ряд побед над непрерывным рядом чудовищных трудностей. Не было такого года, начиная с 1917, когда он не совершил таких деяний, которые любого человека прославили бы навсегда. Это железный человек. Фамилия дает нам его образ: Сталин — сталь. Он несгибаем и гибок, как сталь».
«Кто бы вы ни были, вы нуждаетесь в этом друге, ибо лучшее в вашей судьбе находится в руках этого человека, который бодрствует за всех и работает, — человека с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата».
Барбюс признавал, что в новой России существует культ Сталина, но писатель оправдывал этот культ, ибо он основан на доверии и берет свои истоки в низах. В формулах культа личности написана и вся биография Сталина, «который заботится обо всем и обо всех, который создал то, что есть, и создает то, что будет. Он спас. Он спасет». «Вот он — величайший и значительнейший из наших современников. Он соприкасается в работе с множеством людей, и все эти люди любят его, нуждаются в нем, верят в него. Во весь свой рост он возвышается над Европой и над Азией, над прошедшим и будущим…»
Книга Барбюса в сотнях тысяч экземпляров была распространена в СССР. Однако через год она была изъята из библиотек, хотя и не была полностью запрещена. Дело в том, что, повествуя о жизненном пути и деятельности Сталина, Барбюс ссылался на свидетельства «таких людей из его окружения, которые в 1937 году были уже объявлены „врагами народа“: Бубнова, Бела Куна, Крыленко, Лакоба и даже на таких „выдающихся критиков и журналистов, как Радек и Бухарин“». Барбюс уже умер, а переделывать без него текст книги никто не решился.
Книгу А. Барбюса можно было упоминать и даже цитировать, но получить ее для чтения из «спецхрана» больших библиотек могли только особо доверенные лица.
Герберт Уэллс
23 июля 1934 года Сталин принял в своем кремлевском кабинете Герберта Джорджа Уэллса, знаменитого английского писателя, родоначальника научно-фантастической литературы XX века, книги которого были хорошо известны и очень популярны в Советском Союзе. Сам Сталин читал многие из романов Уэллса еще до революции, первые из них он прочел в самом конце своего пребывания в Тифлисской семинарии. Уэллс считал себя социалистом и так же, как Бернард Шоу, принимал участие в работе «Фабианского общества».
Г. Уэллс уже бывал и в России — в 1912 году, и в Советской России — в 1920 году. 6 октября 1920 года Уэллс имел продолжительную беседу с Лениным. Вскоре после посещения разоренной России и встреч с Лениным Уэллс опубликовал на Западе небольшую книгу «Россия во мгле», которую с большим вниманием прочли и оживленно комментировали в Европе и в США. Писателю из Англии казалось тогда, что именно большевики в России живут в мире утопий. Осенью 1920 года Ленин был одержим планом ГОЭЛРО, и он рассказывал своему британскому собеседнику об этом проекте сплошной электрификации России.
В начале 1930-х годов Уэллс был крайне обеспокоен положением в мире. Он решил поэтому познакомиться с деятельностью и взглядами двух политиков, которые вызвали тогда наибольший интерес в кругах европейской левой интеллигенции — Рузвельта и Сталина. И Рузвельт, и Сталин заранее дали согласие на встречу с великим писателем.
В Москву Уэллс прибыл вскоре после посещения США и встречи с Франклином Рузвельтом, который, как казалось Уэллсу, начал осуществлять в Америке какой-то новый и весьма привлекательный социалистический проект. Именно с этой темы он и начал свою беседу со Сталиным, которая тщательно стенографировалась. «Мне кажется, — сказал Уэллс, — что в США речь идет о глубокой реорганизации, о создании планового, т. е. социалистического общества. Лозунги Рузвельта, лозунги „нового порядка“ имеют колоссальный эффект и, по-моему, являются социалистическими лозунгами. „Нет ли идейной связи и идейного родства между Вашингтоном и Москвой?“» Сталин ответил, что такой идейной связи между Вашингтоном и Москвой нет и что он, Сталин, вовсе не считает, что в Соединенных Штатах создается социализм. Разве там не сохраняется частная собственность на банки и заводы? Сталин сказал также, что он не хотел бы умалить выдающиеся личные качества Рузвельта, его инициативу, мужество и решительность. «Из всех капитанов современного капиталистического мира, — заметил Сталин, — Рузвельт, несомненно, самая сильная фигура».
Дальше началась довольно продолжительная дискуссия, в которой каждый из собеседников излагал свою точку зрения как бы независимо от того, что он только что услышал от своего собеседника. Уэллс, например, призывал Сталина не делить мир только на бедных и богатых. Даже богатые бывают разными людьми, и многие из них думают не только о прибыли, но и о процветании своих стран и наилучшей организации экономики. Есть также научно-техническая интеллигенция, значение которой Уэллс оценивал очень высоко. Писатель сказал, что советская и коммунистическая пропаганда в западных странах ведется крайне примитивно и неубедительно. Социализм в том виде, «в каком его понимают в англо-саксонском мире», можно вводить и без насилия путем усиления контроля за крупным производством.
Сталин излагал свои взгляды — на соотношение индивидуума и коллектива и на инженерно-техническую интеллигенцию, которая, по мнению Сталина, не может стать самостоятельной политической силой. Сталин приводил примеры из истории, он говорил о Кромвеле, о чартистах и их роли, о Французской революции, о насилии.
Закончился этот диспут вполне миролюбиво. «Я знаю, — сказал Уэллс, — что в вашей стране делается нечто очень значительное. Контраст по сравнению с 1920 годом поразительный». «Можно было сделать еще больше, если бы мы, большевики, были поумнее», — ответил Сталин. Беседа Сталина с Уэллсом была опубликована тогда же в журнале «Большевик» (1934, № 7). Она была издана и отдельной брошюрой.
Герберт Уэллс не был вполне удовлетворен результатами своей встречи со Сталиным, но не скрывал сильного впечатления от всего того, что он увидел и услышал в Кремле. Как раз в конце 1934 года должна была выйти в свет большая автобиография Уэллса, и писатель решил пополнить ее разделом о своих встречах с Рузвельтом и Сталиным. «Я сознаюсь, — писал здесь Уэллс, — что подходил к Сталину с некоторым подозрением и предубеждением. В моем сознании был создан образ очень осторожного, сосредоточенного в себе фанатика, деспота, завистливого, подозрительного монополизатора власти. Я склонялся разделить точку зрения Троцкого против Сталина. Я ожидал встретить безжалостного, жестокого доктринера — насколько это возможно — и самодовольного грузина-горца, чей дух никогда полностью не вырывался из родных горных долин». И вот наконец Уэллс встречается со Сталиным. «Все томительно ожидавшие зловещего горца исчезли по его знаку. Он один из тех людей, которые на фото или на портрете становятся совершенно другими. Его нелегко описать, и многие описания преувеличивают его мрачность и спокойствие. Его недостаточная общительность и бесхитростность делают его непонятным для наиболее здравых, но лишенных остроумия людей, отчего он стал предметом самых странных выдумок и скандальных сплетен. Его лишенная огласки, ничем не бросающаяся в глаза личная жизнь охраняется гораздо больше, чем его огромной важности государственная деятельность, и когда около года назад его жена умерла от некоего внезапного повреждения мозга, люди с сильным воображением создали легенду о самоубийстве, которую существование гласности в стране сделало бы невозможной. Все подобные смутные слухи, все подозрения насчет тайных эмоциональных излишеств для меня перестали существовать навсегда, после того, как я поговорил с ним несколько минут. Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного; в нем нет ничего темного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснять его огромную власть в России. Я думал раньше, прежде чем встретиться с ним, может быть, о нем думали плохо потому, что люди боялись его. Но я установил, что наоборот, никто его не боится и все верят в него. Русские — это народ целиком ребячливый, инфантильный, но хитрый; у русских мог быть оправданный страх перед коварством как в них самих, так и в других. Сталин — совершенно лишенный хитрости и коварства грузин. Его искренняя ортодоксальность — гарантия безопасности его соратников. Зачарованные Лениным, они боялись вначале отступлений от его магического направления»[645].
Мы видим, что писатель нарисовал здесь в большей мере свой портрет увлеченного фантаста, чем портрет Сталина. Впрочем, некоторые комментаторы и биографы Уэллса считали, что он понял Сталина, но не хотел его задевать. Уэллс был и умен, и хитер, одной из его главных идей в то время было создание Мирового государства и Мирового правительства. И в Белом доме, и в Кремле он зондировал на этот счет почву. Но и эта идея Мирового государства была всего лишь одной из самых нереальных утопий XX века.
Ромен Роллан
23 июня 1935 года в Москву по приглашению А. М. Горького прибыл Ромен Роллан, знаменитый французский писатель, Нобелевский лауреат 1916 года, книги которого были очень популярны в Советском Союзе и издавались у нас большими тиражами, чем в самой Франции. Ромен Роллан не был ни социалистом, ни коммунистом, но он считал себя не только другом М. Горького, но и другом СССР.
Его авторитет в Советском Союзе был очень велик. Показательно, что Первый съезд советских писателей в 1934 году послал всего четыре «специальных приветствия» — Сталину, Ворошилову, Эрнсту Тельману и Ромену Роллану.
«Ромен Роллан, — говорилось в этом приветствии. — Великий наш друг! Товарищ наш в труде и борьбе! Передайте на Западе наш привет всем писателям, всем работникам искусства, культуры и просвещения, встающим в общий антифашистский фронт!»
Роллан остановился в Москве не в гостинице, а в доме Горького, и здесь у него сразу же начались встречи с писателями, а также с композиторами и музыкантами. Роллан был не только писателем, но и ученым-музыковедом. Роллан побывал на некоторых предприятиях Москвы, встречался со студентами московских вузов. По своему обычаю, Роллан вел подробный дневник своих встреч, впечатлений и размышлений. В этом дневнике месяц, проведенный в Москве, составил целый том — «Московский дневник». Фрагменты из этого дневника были опубликованы во Франции в 1960 году. В СССР «Московский дневник» был опубликован только в 1989 году журналом «Вопросы литературы»[646].
28 июня 1935 года Сталин принял французского писателя в своем кремлевском кабинете. Их беседа была не совсем обычной. Ромен Роллан не просто готовился к встрече со Сталиным. Он написал заранее на французском языке тексты своих вопросов, которые представляли собой то небольшие, а то и весьма пространные политические речи — и с восхвалениями, и с упреками в адрес Советского Союза и его правительства.
Сталин отвечал Роллану иногда с некоторым раздражением, но в целом писатель говорил в этой беседе больше, чем его собеседник. Беседа тщательно стенографировалась. Но ее записывала также жена Р. Роллана, поэтесса и переводчик М. П. Роллан-Кудашева. Свои записи вел и присутствовавший на этой встрече писатель и партийный функционер Александр Аросев, который занимал тогда пост председателя правления Всесоюзного общества культурных связей с заграницей. В 1930-е годы это было не только авторитетное и богатое ведомство по делам культуры, но и одна из деликатных специальных служб СССР.
В отличие от бесед с Э. Людвигом и Г. Уэллсом беседа Сталина и Роллана не была тогда же опубликована. В газете «Правда» от 29 июня появилось лишь краткое сообщение: «28 июня днем в служебном кабинете т. Сталина состоялась беседа т. Сталина с Роменом Ролланом. Беседа продолжалась 1 час 40 минут и носила исключительно дружеский характер». Встреча со Сталиным произвела на 70-летнего Р. Роллана большое впечатление, о чем он потом не раз говорил и писал Горькому. Но то же самое писал уже на следующий день самому Сталину и А. Аросев, который хорошо знал французский язык и помогал Роллану не только в качестве переводчика. Аросев докладывал вождю: «Ромен Роллан, надо прямо сказать, очарован Вами лично. Он мне несколько раз говорил, что ничего подобного не ожидал и никогда в жизни себе Сталина таким не представлял»[647].
Ромен Роллан очень хотел сразу же опубликовать запись своей беседы со Сталиным. По крайней мере, сразу же по возвращении во Францию. Но он был связан обещанием не разглашать содержание беседы в Кремле, пока сам Сталин не найдет нужным сделать это. Однако Сталин не давал разрешения на публикацию, хотя Роллан несколько раз обращался к нему непосредственно и через Горького. Сталин не только внимательно прочел машинописную запись этой беседы, но и сделал несколько исправлений и велел разослать ее членам Политбюро, — только для сведения и с просьбой вернуть все в его секретариат. Хотя некоторые члены Политбюро считали возможным опубликовать текст беседы с Ролланом, «опустив соответствующие места», Сталин отказался от этого. Он написал собственноручно красным карандашом: «Секретно. Не для печати» и «Окончательный текст» и отправил все относящиеся к встрече с Ролланом бумаги в архив Политбюро.
Невольно возникает вопрос — почему Сталин столь решительно противился публикации своей беседы с Ролланом? Только теперь, когда полный текст беседы Сталина и Ромена Роллана был опубликован в разных российских изданиях, можно высказать на этот счет некоторые предположения.
Современного читателя поражает не только крайняя примитивность всех восхвалений Роллана в адрес СССР и его упреков по поводу отдельных «упущений» советских властей. Поражает также примитивность, неубедительность, даже убогость возражений и объяснений Сталина. Перечитывая стенограмму, Сталин, вероятно, чувствовал, что многие из его доводов, которые Роллан счел достаточными, будут казаться фальшивыми и недостаточными для многих других читателей.
Так, например, Роллан выразил недоумение «французской публики» по поводу принятого в СССР в 1935 году закона об ответственности и наказаниях малолетних преступников. Согласно постановлению ЦИК СССР, на детей с двенадцати лет распространялись все виды наказаний за уголовные преступления, которые были предусмотрены Уголовным кодексом и для взрослых. «Но ведь это означает, — восклицал Роллан, — что над такими детьми нависла смертная казнь. Это надо немедленно предотвратить». Но Сталин взял новый закон под свою защиту. «Этот декрет, — сказал он писателю, — имеет чисто педагогическое значение. Мы хотели устрашить им не столько хулиганствующих детей, сколько организаторов хулиганства среди детей. В наших школах были обнаружены отдельные группы в 10–15 мальчиков и девочек, которые ставили своей целью убивать или развращать наиболее хороших учеников, ударников и ударниц. Учеников-ударников топили в колодце, наносили им раны, всячески их терроризировали. При этом было обнаружено, что такие хулиганские детские шайки организуются бандитскими элементами из взрослых. Декрет издан для того, чтобы устрашить и дезорганизовать взрослых бандитов». «Но почему бы вам эти самые факты не опубликовать? — воскликнул потрясенный Роллан. — Тогда было бы ясно — почему этот декрет издан». «Это не такое простое дело, — ответил Сталин. — У нас имеется немало бывших людей, жандармов, полицейских, царских чиновников, их детей, их родных. Эти люди не привыкли к труду, они озлоблены и представляют готовую почву для преступлений. Мы опасаемся, что публикация о хулиганских похождениях и преступлениях указанного типа может подействовать на подобные выбитые из колеи элементы заразительно, и может толкнуть их на преступления».
«Это верно, это верно», — согласился Ромен Роллан.
«Можем ли мы дать разъяснение, что этот декрет издан в педагогических целях, для предупреждения преступлений, для устрашения преступных элементов? Ведь в таком случае закон потеряет всякую силу в глазах преступников», — спрашивал Сталин. «Нет, конечно, этого нельзя делать», — соглашался Роллан. «Буржуа всех стран ненавидят СССР животной ненавистью. Они организуют террористов и посылают их в СССР, не жалея ни денег, ни других средств, — говорил Сталин ошеломленному французу. — Вот недавно у нас в Кремле мы обнаружили террористические элементы. У нас есть правительственная библиотека, и там имеются женщины-библиотекарши, которые ходят на квартиры наших ответственных товарищей в Кремле, чтобы держать в порядке их библиотеки. Оказывается, что кое-кого из этих библиотекарш завербовали наши враги для совершения террора. Мы обнаружили, что эти женщины ходили с ядом, имея намерение отравить некоторых наших ответственных товарищей. Конечно, мы их арестовали, расстреливать их не собираемся, мы их изолируем. Вот вам еще факт, говорящий о зверстве наших врагов»[648].
Прощаясь со Сталиным, Ромен Роллан горячо благодарил Сталина за прекрасный прием. «Я нигде и никогда не был принят так хорошо, как здесь». Он сказал, что переедет вскоре на дачу Горького под Москвой, и выразил надежду, что, может быть, на этой даче или в другом месте он смог бы еще раз увидеть Сталина и побеседовать с ним. «Я в полном вашем распоряжении, — ответил Сталин, — и с удовольствием приеду к вам на дачу».
Сталин выполнил свое обещание. 3 июля 1935 года в сопровождении Молотова, Ворошилова и Кагановича он навестил Горького на его даче в Горках. Здесь же был и Ромен Роллан. Ужин был многолюдным и обильным, но Сталин по большей части молчал. Роллан записывал в своем дневнике в тот же вечер: «Они много пьют. Тон задает Горький. Он опрокидывает рюмку за рюмкой водки и расплачивается за это сильным приступом кашля. Вечер показался мне очень утомительным и скучным». Впрочем, Роллан считал, что у его российского коллеги были основания для такого поведения. Он называет его «медведем с кольцом в губе». «Несчастный старый медведь, увитый лаврами и осыпанный почестями, равнодушный в глубине души ко всем этим благам, которые он бы отдал за босяцкую независимость былых времен, на сердце его лежит тяжелое бремя горя, ностальгии и сожалений. Мне кажется, что если бы мы с ним остались наедине (и рухнул бы языковой барьер), он обнял бы меня и долго молча рыдал»[649]. Но и в этом предположении Роллан, скорее всего, был не прав. Горький не был равнодушен к своему новому положению в СССР.
На физкультурном параде в Москве Ромен Роллан стоял на трибуне недалеко от Сталина. 21 июля 1935 года французский писатель покинул Советский Союз в самом хорошем настроении. В последующие месяцы он много писал Горькому, но несколько писем он направил и Сталину — с разного рода просьбами и предложениями. Он даже начал изучать русский язык. Его жена сообщала друзьям, что они хотят приехать в Москву еще раз в начале 1937 года. Этого, однако, не произошло. Ромен Роллан тяжело переживал смерть А. М. Горького. Репрессии, которые усилились в конце 1936 года, вызывали в кругах левой интеллигенции Европы большое беспокойство и недоумение. В дневнике Роллана есть много записей, свидетельствующих о его сомнениях и тревогах. Но в своих открытых выступлениях и письмах другим писателям он продолжал защищать и Советский Союз, и Сталина.
В письме к Стефану Цвейгу от 9 декабря 1936 года Р. Роллан писал: «Вы себе, наверное, не представляете, что тамошние деятели живут в окружении убийц. Незадолго до моего приезда сам Сталин чуть не стал жертвой одного из них прямо в Кремле. Сталина я очень уважаю»[650].
Однако уже в начале 1937 года репрессии в СССР начали принимать характер массового террора, захватывая и таких людей, которых Роллан знал и почитал. Особенно поражен был Роллан арестом Николая Бухарина, которому посвятил несколько страниц в «Московском дневнике». В отчаянном письме к Сталину Роллан взывал к памяти их «общего друга» Горького и просил пощадить Бухарина. «Разум типа Бухарина — это богатство для его страны, он может и должен быть сохранен для блага советской науки и развития теоретической мысли. У нашего общего друга Максима Горького я часто встречался с Бухариным, их связывала самая тесная дружба. Если эти воспоминания могли бы спасти Бухарина, то во имя Горького я прощу Вас о милосердии»[651]. Но Сталин не стал отвечать и на это письмо Роллана, которого сам же назвал в беседе с ним «величайшим мировым писателем».
В 1938 году Ромен Роллан заканчивал работу над своей монументальной трагедией «Робеспьер», которая завершала целый цикл его драм на темы Великой Французской революции. Но в это же время в Советском Союзе развивалась трагедия другой революции, и Роллан наблюдал за этими событиями с ужасом и отвращением. «Московский процесс для меня терзание, — писал Р. Роллан из Швейцарии французскому писателю и коммунисту Жану Ришару Блоку во время судебного процесса в Москве по делу „правотроцкистского блока“. — Резонанс этого события во всем мире, и особенно во Франции и в Америке, будет катастрофическим»[652].
Ромен Роллан предлагал Французской компартии направить Сталину секретное письмо с просьбой не расстреливать Бухарина и Рыкова, а приговорить их к ссылке. Он боялся, что в ином случае Народный Фронт во Франции может развалиться и будет также нанесен удар по единству коммунистов и социалистов в республиканской Испании. Однако большую часть своих мыслей Ромен Роллан доверял лишь дневнику. Он уже не восхищался советским режимом. «Это строй абсолютно бесконтрольного произвола, без малейшей гарантии, оставленной элементарным свободам, священным правам справедливости и человечности. Я чувствую, как поднимается во мне боль и возмущение. Но не мог бы высказать ни малейшего осуждения этого режима без того, чтобы бешеные враги во Франции и во всем мире не воспользовались моими словами как оружием, отравив его самой преступной злой волей»[653]. В своих публичных выступлениях в конце 1930-х годов и особенно в годы Второй мировой войны Р. Роллан продолжал защищать СССР и воздерживаться от какой-либо критики в адрес Сталина.
Лион Фейхтвангер
Следующим после Ромена Роллана собеседником Сталина из числа великих европейских писателей был Лион Фейхтвангер, которого Сталин принял и с которым беседовал около трех часов в своем кремлевском кабинете 8 января 1937 года. Л. Фейхтвангер не считал себя социалистом и не поддерживал связей с коммунистическими партиями Запада. Но он был несомненным антифашистом и принимал участие в международном движении в защиту культуры от наступления фашизма. Л. Фейхтвангер приехал в Москву еще в декабре 1936 года, и программа его встреч и бесед в СССР была очень большой. Сталин не сразу принял решение о встрече с Фейхтвангером. Несомненно, что за всеми встречами, беседами и высказываниями знаменитого писателя внимательно следили, и доклад, который по этому поводу был получен Сталиным, вполне удовлетворил советского лидера.
Фейхтвангер не готовил заранее своих вопросов, и вначале оба собеседника вели себя сдержанно. Но затем, как с гордостью сообщал позднее писатель, «Сталин проникся ко мне доверием, и я почувствовал, что с этим человеком я могу говорить откровенно. И он отвечал мне тем же. Не всегда соглашаясь со мной, он все время оставался глубоким, умным, вдумчивым». Но из отчета об этой беседе, который был опубликован позже самим Фейхтвангером, было очевидно, что именно Сталин прочно держал в руках главную нить разговора.
После беседы со Сталиным перед немецким писателем, выросшем в богатой еврейской семье и бежавшим из гитлеровской Германии во Францию, открылись все двери. Он даже получил возможность присутствовать на «открытом» судебном процессе над большой группой «троцкистов» во главе с Г. Пятаковым и К. Радеком, который проходил в Октябрьском зале Дома Союзов во второй половине января 1937 года.
Лион Фейхтвангер, так же как и Р. Роллан, вел в Москве подробные записи обо всех своих встречах и беседах. Но он не стал прятать свой московский дневник, а быстро переработав его, написал и опубликовал сначала во Франции свою знаменитую книгу «Москва. 1937. Отчет о поездке для моих друзей». Книга Фейхтвангера была немедленно переведена на русский язык, и Сталин был одним из первых читателей этого перевода. Он был доволен и велел как можно скорее издать книгу Фейхтвангера в СССР. И действительно, все делалось очень быстро. Рукопись была сдана в набор 23 ноября 1937 года, а уже 24 ноября верстка была подписана в печать. Книга Фейхтвангера вышла в свет в начале декабря тиражом в 200 тысяч экземпляров.
Москву Л. Фейхтвангер описывал как громадный город, который дышит удовлетворением и согласием, даже больше того — счастьем. Жители Москвы довольны своим процветанием, которое является не результатом благоприятной конъюнктуры, а результатом разумного планирования. Советская интеллигенция иной раз критикует отдельные недостатки в стране, но она вполне согласна с существующим порядком в целом. Улучшения в жизни простых людей происходят каждый месяц, и хотя средний гражданин Союза живет пока еще хуже, чем средний гражданин в странах Европы, но он чувствует себя более спокойным, более довольным своей судьбой и более счастливым.
О Сталине Фейхтвангер писал с искренним восхищением. «Речи Сталина очень обстоятельны и несколько примитивны; но в Москве нужно говорить очень громко и отчетливо, чтобы это было понятно даже во Владивостоке. Поэтому Сталин говорит громко и отчетливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им, и его речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит. В противоположность другим стоящим у власти лицам, Сталин исключительно скромен. О частной жизни Сталина, о его семье, привычках ничего точно не известно. Он не позволяет публично праздновать день своего рождения. Среди всех известных мне людей, стоящих у власти, Сталин выделяется своей простотой. Он обладает огромной работоспособностью и вникает в каждую мелочь. Сталину, очевидно, докучает та степень обожания, которой он окружен, и он иногда сам над этим смеется».
Л. Фейхтвангер все же сказал при встрече в Кремле, что он считает преклонение перед личностью вождя в СССР не только преувеличенным, но и безвкусным. Тысячи портретов и бюстов человека с усами развешены и расставлены почти повсюду, и их можно увидеть даже в таких местах, к которым они не имеют никакого отношения — например, на выставке картин Рембрандта. По свидетельству писателя, Сталин пожал плечами. «Он извинил своих рабочих и крестьян тем, что они были слишком заняты другими делами и не могли развить в себе хороший вкус, и слегка пошутил по поводу сотен тысяч увеличенных до чудовищных размеров портретов человека с усами, — портретов, которые мелькают у него перед глазами во время демонстраций. Услышав о выставке Рембрандта, он становится серьезен. Он высказывает предположение, что это делают люди, которые довольно поздно признали существующий режим и теперь стараются доказать свою преданность с удвоенным усердием. Да, он считает возможным, что тут действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его. „Подхалимствующий дурак, — сердито сказал Сталин, — приносит больше вреда, чем сотня врагов“. Всю эту шумиху он терпит, сказал он, только потому, что он знает, какую наивную радость доставляет праздничная суматоха ее устроителям, и знает, что все это относится не к нему как к отдельному лицу, а как к представителю течения, утверждающего, что построение социалистического хозяйства в Советском Союзе важнее, чем перманентная революция».
Лион Фейхтвангер подробно разбирал в своей книге достоинства и недостатки Троцкого, блестящего агитатора и писателя, но плохого политика, человека «полезного во времена патетической борьбы, но ни к чему не пригодного там, где требуется спокойная, планомерная и упорная работа».
«Ненавидит ли Сталин Троцкого как человека?» — задает себе и читателям вопрос Л. Фейхтвангер и отвечает: «Да, Сталин должен ненавидеть Троцкого, во-первых, потому, что всем своим существом тот не подходит Сталину, а во-вторых, потому, что Троцкий всеми своими речами, даже просто своим существованием подвергает опасности его, т. Сталина, дело». Фейхтвангер поэтому полностью оправдывает те судебные процессы над «троцкистами», которые проводились в СССР в 1936 году и в январе 1937 года. И Троцкий, и Зиновьев встали, по мнению Фейхтвангера, на путь измены, вредительства и террора, и поэтому борьбу Сталина с ними писатель полностью оправдывал. Уничтожение бывших троцкистов в СССР было обусловлено не чувством мести или стремлением Сталина к господству, а государственной изменой врагов Сталина, их шпионажем и другой подрывной деятельностью.
«С процессом Зиновьева и Каменева, — писал Л. Фейхтвангер, — я ознакомился по печати и рассказам очевидцев.
На процессе Пятакова и Радека я присутствовал лично. Во время первого процесса я находился в атмосфере Западной Европы, во время второго — в атмосфере Москвы. Некоторые из моих друзей, людей довольно разумных, называют эти процессы от начала до конца трагикомичными, варварскими, не заслуживающими доверия, чудовищными как по содержанию, так и по форме. Целый ряд людей, принадлежавших ранее к друзьям Советского Союза, стали после этих процессов его противниками. Многих, видевших в общественном строе Союза идеал социалистической гуманности, этот процесс просто поставил в тупик; им казалось, что пули, поразившие Зиновьева и Каменева, убили вместе с ними и новый мир. И мне тоже, до тех пор, пока я находился в Европе, обвинения, предъявленные на процессе Зиновьева, казались не заслуживающими доверия. Мне казалось, что истерические признания обвиняемых добываются какими-то таинственными путями. Весь процесс представлялся мне какой-то театральной инсценировкой, поставленной с необычайно жутким, предельным искусством. Но когда я присутствовал в Москве на втором процессе, когда я увидел и услышал Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственных впечатлений от того, что говорили подсудимые и как это они говорили. Если бы все это было вымышленно или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда».
Лион Фейхтвангер далее на многих страницах пытается так подробно обосновать правоту Сталина и А. Я. Вышинского в борьбе с троцкистами и зиновьевцами и опровергнуть разного рода версии, которые имели хождение на Западе, что это кажется странным. Он повторял и в книге свои слова, которые он сказал еще в январе 1937 года в интервью советской прессе: «Большинство обвиняемых своими действиями заслужило смертную казнь». По свидетельству американского биографа Н. Бухарина Стивена Коэна, книгу Фейхтвангера дали прочесть в тюрьме Бухарину, чтобы побудить его дать на судебном процессе «нужные показания»[654].
Книга Фейхтвангера вызвала множество откликов в западной и эмигрантской печати. С протестом против этой книги и всех московских «открытых» судебных процессов выступила группа писателей из Норвегии.
Бертольд Брехт приветствовал книгу Фейхтвангера. Еще в августе 1937 года Б. Брехт в письме к Фейхтвангеру заявлял, что он находит его книгу «наилучшим из всего того, что на эту тему появилось в западной литературе». Ему, Брехту, книга Фейхтвангера «открыла глаза» на все те непонятные процессы, которые происходят в Москве.
Троцкий был взбешен. В «Бюллетене оппозиции», который он издавал в 1930-е годы на русском языке в США, Троцкий писал о «грязной мазне мелкобуржуазного писателя Фейхтвангера, который с усердием и нахальством взял на себя роль коммивояжера сталинского „правосудия“». «Новоявленный Гомер Сталина, — говорилось в другой заметке в том же „Бюллетене“, — воспевает погибшие надежды миллионов»[655]. После 1937 года книга Фейхтвангера в СССР не переиздавалась. Но вряд ли нас может удивить тот факт, что уже в 1995 году поклонники Сталина в России, которых в нашей стране осталось еще немало, решили переиздать книгу Фейхтвангера вместе с отрывками из стенограмм фальсифицированных судебных процессов над деятелями оппозиции в 1936–1988 гг.[656]
Рафаэль Альберти и Мария Тереса Леон
Последней из этой серии встреч Сталина с крупными писателями Европы в 1930-е годы была его встреча с известным испанским поэтом Рафаэлем Альберти и его подругой и соратником испанской писательницей Марией Тересой Леон. Сталин принял испанских писателей-антифашистов в Кремле 20 марта 1937 года и имел с ними продолжительную беседу. Испанские литераторы были еще сравнительно молоды: Р. Альберти было 35, а его спутнице 32 года. Их хорошо знали в Испании, но еще мало знали в Европе и СССР. Откликов на эту встречу в советской печати почти не было, но они были в республиканской Испании. И Альберти, и Леон активно сотрудничали со многими изданиями Мадрида. В архивах, открывшихся в России после 1991 года, были обнаружены воспоминания переводчицы, которая помогала в беседе испанских писателей со Сталиным. Согласно этим воспоминаниям, беседа Сталина с Альберти и Леон «коснулась задач испанской интеллигенции, и особенно задач испанской литературы. В этой части беседы товарищ Сталин обнаружил такое основательное знакомство с современной испанской литературой, что испанские гости были ошеломлены. Собеседники Сталина вышли из его кабинета, им совершенно покоренные. „Какой широко мыслящий и образованный государственный деятель!“»[657]
Некоторые дополнительные комментарии
В 1940-е годы Сталин уже не беседовал с писателями Запада. Он встречался в эти годы с лидерами и политиками западных стран: Ф. Рузвельтом, У. Черчиллем, Ш. де Голлем, А. Иденом, А. Гарриманом и другими. Здесь были другие темы, другие беседы, другие мотивы, и эти встречи могут стать предметом отдельного исследования. В нашем очерке речь идет только о писателях, мнением которых Сталин дорожил во многих отношениях даже больше, чем мнением политиков.
Герберт Уэллс умер в августе 1946 года, а Бернард Шоу в ноябре 1950 года. Оба этих писателя продолжали считать себя друзьями Советского Союза и приветствовали победу нашей страны над гитлеровской Германией. Они не выступали с критикой Сталина и после своих встреч с ним в Кремле. Ромен Роллан умер в декабре 1944 года, незадолго до конца войны. На титульном листе своего «Московского дневника», к которому были приложены и многие другие записи, он написал: «Эта тетрадь не может быть опубликована — ни полностью, ни в отрывках — без моего специального разрешения до истечения 50-летнего срока, начиная с 1 октября 1935 года. Я сам воздерживаюсь от ее публикации и не даю разрешения на издание каких-либо фрагментов»[658]. Лион Фейхтвангер умер в возрасте 74 лет в 1958 году, т. е. уже после XX съезда. Он продолжал активно работать в литературе, много писал на темы Французской революции, поднимая и вопрос о предательстве революции. Фейхтвангер никогда не включал книгу «Москва. 1937» в собрания своих сочинений, но и не выступал с осуждением Сталина. Рафаэль Альберти и Мария Тереса Леон эмигрировали после победы Франко в Аргентину. Они продолжали много писать и в 1940—50-е годы, выступая в поддержку Советского Союза и Народного Китая и сохраняя социалистические убеждения. М. Леон переехала позже в Италию, а Альберти остался в Латинской Америке в испаноязычной среде, завоевав славу и признание классика не только испанской, но и мировой литературы. Он вернулся в Испанию лишь через 39 лет эмигрантской жизни. Еще в 1964 году Р. Альберти была присуждена в СССР Международная Ленинская премия. В 1998 году из рук короля и королевы Испании Р. Альберти получил в своем испанском доме высшую награду — Золотую медаль. Великий испанский поэт умер в октябре 1999 года.
Из сказанного выше невольно возникает вопрос: в чем причина слепоты, которую обнаруживали в 1930-е годы в кабинете Сталина даже самые большие и проницательные писатели Европы? Таких причин несколько, и они по-разному влияли на поведение и высказывания этих литераторов.
Писатели, во-первых, все еще очень мало знали о Сталине и о сталинском режиме в Советском Союзе. Этот режим умел хранить свои тайны, и очень многих событий, процессов и обстоятельств, которые имели место в Советском Союзе, не знал тогда никто. К тому же Сталин был достаточно образованным и начитанным человеком, чтобы вести на должном уровне беседу со своими знаменитыми собеседниками. Европейскую классику Сталин знал хорошо, и память у него была превосходной. Перед каждой из встреч такого уровня Сталину готовили обширные справки о его очередном госте, о его взглядах, вкусах и пристрастиях. Готовился и сам Сталин, который, когда это было необходимо, мог быть очень внимательным и предупредительным к своим посетителям. Как свидетельствовал Илья Эренбург, «Сталин умел очаровывать своих собеседников. К тому же у Сталина были хорошие артистические способности. На любой из перечисленных выше встреч Сталин знал о своих собеседниках гораздо больше, чем они знали о нем, и это давало ему преимущество».
Некоторые из сторонников Троцкого писали и до войны, и после войны о той особой системе материального поощрения, которая существовала в Советском Союзе по отношению к тем писателям, которые имели репутацию друзей СССР и «прогрессивных» писателей. Как известно, СССР до 1974 года не считал обязательными для себя соглашения о соблюдении авторских прав, которые уже существовали в западном мире. Из этого правила имелось, однако, много исключений, и почти все эти исключения сохранились и после смерти Сталина. Приглашаемым в СССР «прогрессивным» писателям выплачивались немалые гонорары как в рублях, так и в валюте. Ромен Роллан отказался в 1935 году от причитающихся ему гонораров в пользу детских домов, а также на другие благотворительные цели. Лион Фейхтвангер, который был в это время на положении беженца, от своих гонораров не отказался и был весьма признателен за полученную им крупную сумму в валюте. Но это были, в конце концов, законно заработанные им деньги.
Не отказался, по его собственному признанию, от большого гонорара и Андре Жид, которого принимали в СССР с таким же вниманием, как и Л. Фейхтвангера и Б. Шоу. Позднее, вспоминая этот прием, А. Жид писал: «Что касается меня самого, то я смог лишь почать полученную мной громадную сумму, потому что мы ни в чем не нуждались, нам было предоставлено все. Да, все, начиная с расходов по путешествию и кончая сигаретами. И всякий раз, когда я доставал кошелек, чтобы оплатить счет в ресторане или в гостинице, чтобы купить марки или газету, наш гид меня останавливала очаровательной улыбкой и повелительным жестом: „Вы шутите! Вы наш гость“. Никогда я не путешествовал в таких роскошных условиях. Специальный вагон и лучшие автомобили, лучшие номера в лучших отелях, стол самый обильный и самый изысканный. А прием! А внимание! А предупредительность! Всюду встречают, обихаживают, кормят-поят и сожалеют, что не в силах сделать это еще лучше»[659]. В этих свидетельствах А. Жида много мелочной демагогии. Он приехал в Москву как гость СССР во главе делегации деятелей культуры-антифашистов, и иначе принимать его в СССР не могли. На похоронах Максима Горького А. Жид стоял на трибуне Мавзолея рядом со Сталиным, хотя и не был приглашен в Кремль для отдельной беседы. Как известно, ни большой гонорар, ни роскошный прием не помешали А. Жиду издать сразу же после приезда во Францию книгу «Возвращение из СССР» с критикой советского режима, строгой цензуры и культа личности Сталина. Со стороны левой интеллигенции эта книга А. Жида подверглась весьма суровой критике.
Часть левой западной интеллигенции была в 1930-е годы обманута, многие из этих людей и сами очень хотели быть обманутыми. Было бы, однако, неправильным считать это просто ошибкой или грехопадением. В 1930-е годы в Европе и в регионе Тихого океана шло мощное наступление фашизма. Гитлер уже победил в Германии, а Муссолини еще раньше победил в Италии. В Испании шла гражданская война. На Дальнем Востоке расширялась агрессия Японии. Над Францией и Англией нависла смертельная угроза, росло беспокойство и в США. В этих условиях многим казалось, и не без основания, что только с помощью Советского Союза и Сталина можно спасти Европу и мир от победы фашизма. Писатели, которые поддержали Гитлера, как, например, знаменитый норвежский писатель и Нобелевский лауреат Кнут Гамсун, были отвергнуты в послевоенной Европе. Писатели, которые прямо или косвенно поддержали Сталина, сохранили свой авторитет. Отвечая на письмо группы троцкистов, обратившихся к нему за поддержкой, знаменитый американский писатель Теодор Драйзер писал еще в 1934 году: «Я поразмыслил серьезно, как на молитве, об этом деле, касающемся Троцкого. Я очень сочувствую его сторонникам в том положении, в которое они попали, но тут встает проблема выбора. Какова бы ни была природа нынешней диктатуры в России — несправедливая или как хотите, — победа России важнее всего. Я согласен с Линкольном: нельзя менять лошадей при переправе через поток. Пока нынешнее напряженное положение не смягчится — если только существует возможность его смягчения — и пока вопрос о японской опасности не прояснится, я не хотел бы делать ничего такого, что могло бы нанести ущерб положению России. И, с Божьей помощью, не сделаю»[660].
Сталинизм был гораздо более сложным политическим и социально-психологическим феноменом, чем гитлеризм, и разобраться в сущности сталинизма в 1930—40-е годы было просто невозможно. К тому же далеко не все, что делалось тогда в Советском Союзе, было обманом. Встречаясь в Москве со студентами или присутствуя на физкультурном параде на Красной площади, Ромен Роллан видел действительно счастливых и полных энтузиазма людей. Я сам 1 мая 1936 года в первый раз в жизни прошел со своим отцом на демонстрации по Красной площади, видел Сталина и был счастлив. Я был уверен тогда, что все мы живем в самой хорошей стране мира, и эти настроения не сразу ушли из моего сознания и после ареста отца. Нет смысла осуждать сегодня и нас, советских людей, и писателей Европы за все наши ошибки и заблуждения. Но мы должны извлечь уроки из нравственных и политических поражений прошедших эпох.