«Как это «ни на что хорошее не годилась»? Что вы имеете в виду, Харри?»
«Знаете, мне, отцу, страшно неприятно говорить такое о собственной дочери… только она всегда была такой. Холодная, в общем, как рыба. Вот и все. Не думаю, что она вообще способна кого-то любить».
Слушая, как отец борется с очередным приступом кашля, Куколка вспомнила: а ведь он повторяет практически то же самое, что говорил, когда ей было всего тринадцать и она попросила отца больше никогда не совать ей руки в трусы, не лапать ее и не целовать взасос.
«Вы ничего не хотите передать дочери?» – спросил Ричард Коуди.
«Да, конечно. Не причиняй другим людям той боли, какую причиняешь тем, кто тебя любит».
И это тоже, вспомнила Куколка, он ей частенько говорил, сопровождая разными «ласковыми» словами; например, называл ее «маленькой дрянью»: «Ах ты, маленькая дрянь… не причиняй…»
Когда Куколка уехала, Харри Дэвис еще сильней запил; и курить он тоже стал гораздо больше. Обвинения, выдвинутые против него школьной подругой Куколки, в итоге сочли не соответствующими действительности – во-первых, из-за нехватки улик, а во-вторых, в связи с желанием приемных родителей девочки оградить ее от нездорового любопытства соседей, – так что в тюрьму он не угодил, но ему становилось все хуже. Впрочем, пить и курить он так и не бросил и кашлял все сильнее, пока ему не поставили диагноз: эмфизема легких в конечной стадии.
Он продал свой бизнес по торговле антипаразитарными средствами, обвинив правительство в том, что из-за установленных правил их продажа принесла ему крайне малый доход, и буквально за полгода промотал все денежки на сигареты с травой и проституток. Пока он еще мог относительно нормально дышать, он продолжал жить у себя дома, обвиняя в неуклонном ухудшении здоровья угольную компанию, на которую когда-то, в возрасте двадцати лет, проработал целых три месяца. Но ему становилось все хуже, и вскоре он оказался намертво привязан к кислородным подушкам; он отсоединялся от них только для того, чтобы покурить и злобно обвинить в чем-нибудь врачей, сестер или сиделок. А иногда, если хватало дыхания, начинал превозносить давно умершую жену, точно святую, хотя раньше – как до ее бегства из дома, так и после, – обвинял абсолютно во всех грехах.
Однако Харри Дэвис на удивление себе и окружающим все никак не умирал, хотя существование его становилось все более жалким. Его дом совсем обветшал, а о собственной дочери он думал – если вообще умудрялся о ней вспомнить – исключительно плохо; и когда он все же о ней вспоминал, у него между приступами кашля вырывались одни и те же слова: «Проклятая маленькая дрянь…»
А специальный репортаж под названием «Неизвестный террорист» между тем продолжался. Теперь уже на экране появились фотографии Троя в форме десантника SAS. Ричард Коуди назвал парня «партнером Джины Дэвис» и сообщил, что «их связь длилась в течение двух лет», а затем рассказал о трагической гибели Троя при выполнении одного из тренировочных упражнений. Затем какой-то отставной полковник американского спецназа долго рассуждал о том, как у Куколки могла возникнуть ненависть к родной стране. Ричард Коуди спросил у этого полковника, не могла ли Куколка почерпнуть у Троя кое-какие познания в области военной тактики, и тот ответил: «Что ж, вполне возможно. Честно говоря, очень даже возможно!»
И тут на экране возникло нечто такое, от чего Куколку буквально затрясло: Ричард Коуди вещал, стоя в пыли на Детской Лужайке перед могилой Лайама! Она мало что запомнила из его слов, разве что отдельные выражения типа «эмоционально замороженная», «заледеневшие чувства», «бедная заброшенная могилка» и тому подобное. Было ясно, что он успел побывать на кладбище в тот же день, что и она. Может быть, всего через час или два после нее, потому что было видно, что могилка недавно прополота. Но, как ни странно, Куколка не увидела там ни принесенных ею цветов, ни пластмассовой, бодро качающейся лошадки; да и бронзовая табличка с именем сына опять валялась в пыли.
Куколка бессильно уронила голову на руки.
Прошло какое-то время, прежде чем она вновь нашла в себе силы, чтобы поднять голову и посмотреть на экран. Там все еще торчал Ричард Коуди. Теперь он тихим голосом рассказывал о череде совершенных террористами злодеяний, начало которым было положено в 1990-м, после возникновения исламистских групп в Египте. Сперва показали подборку фотографий антиамериканских выступлений в Египте в октябре 1991-го, организованных, по словам Коуди, группой, симпатизировавшей «Аль-Каиде». Затем кадры, снятые во время демонстрации протеста в 1994 году перед зданием суда в Нью-Йорке, где собравшиеся выступали в поддержку террориста, пытавшегося годом ранее взорвать башни-близнецы.
Затем на экране появилось чье-то лицо в профиль, скрытое в густой тени, и подпись: «Бывший главный аналитик ФБР». Голос «аналитика» был специально искажен. «Аналитик» сообщил, что узнает одного из людей, запечатленных и на египетских фотографиях, и на съемке из Нью-Йорка; это, сказал он, некий мулла, являющийся родным дядей покойного Тарика-аль-Хакима. По словам «аналитика», этот мулла и оказал «огромное влияние» на юного Тарика, когда тот в 1996 году приезжал с родителями в Египет. Далее был показан любительский видеофильм об этой поездке. Тарик, как показалось Куколке, выглядел самым обыкновенным ребенком, которому ужасно скучно. Но и на этом Ричард Коуди не успокоился; он начал перечислять более поздние и, надо сказать, весьма многочисленные поездки Тарика за пределы Австралии, а затем, прежде чем уйти на очередную рекламную паузу, медленно прокрутил видеозапись тех сцен, где мулла нежно обнимает маленького Тарика, и кадры, на которых Тарик, уже взрослый, целуется с Куколкой.
«Но ведь он тогда был совсем ребенком, – думала Куколка. – Обыкновенным маленьким мальчиком!»
Ричард Коуди пригласил и других экспертов, и они высказывали самые разнообразные мнения, и снова пересказывали историю невыясненной смерти Тарика, и показывали растерзанную «Тойоту» в переулке, и все это, разумеется, без конца прерывалось рекламными паузами. Наконец Ричард Коуди вновь оказался на крыльце Сиднейской Оперы; но на этот раз он, слегка наклонив голову и соединив перед собой растопыренные пальцы рук, медленно шел навстречу камере и выглядел при этом как мудрый и добрый учитель, размышляющий вслух о невероятно серьезных проблемах.
«Мы попросили выдающегося психолога, ассоциированного профессора Рея Эттслингера разъяснить нам, насколько жизненная история Джины Дэвис важна для понимания ее личности и ее мотиваций», – сказал Ричард Коуди.
«С медицинской точки зрения, – начал Рей Эттслингер, с глубокомысленным видом стоявший перед книжным шкафом, – история Джины – это, безусловно, чистая классика; а сама она принадлежит ко вполне определенному типу эмоционально ущербных людей, не способных сопереживать другим человеческим существам. Тот факт, что она легко овладела профессией танцовщицы, свидетельствует лишь о том, что собственное тело она воспринимает всего лишь как удобное… приспособление, а секс – как коммерческую транзакцию. Ну, а то, что она оказалась не способна горевать по умершему сыну, подсказывает нам, что ей вообще не свойственны чувства нормальных людей…»
И психолог все говорил и говорил, сплетая различные и совершенно несопоставимые истории из жизни Куколки в одну огромную неправду, и в итоге нарисовал портрет отчаявшейся и ожесточившейся женщины, совращенной тайным фундаменталистом и живущей лишь мыслями о мести.
«Правда, что данный тип личности вполне соответствует человеку, способному грамотно осуществить глобальный теракт, погубив множество невинных людей? – спросил Ричард Коуди, когда Рей Эттслингер закончил рисовать мрачный портрет террориста. – Неужели при этом он не будет испытывать ни малейших угрызений совести?»
«Как ни печально, но это так», – с грустью констатировал Рей Эттслингер.
«И все же, как мне представляется, от определенного психологического типа личности до конкретного, вполне законченного террориста довольно далеко, не так ли, профессор Эттслингер?»
«Ну, разумеется! И мы должны признать, что эта женщина вовсе не сумасшедшая. Она совершает вполне осознанные действия, свойственные разумному человеческому существу. Однако, разобравшись в истории данной особы, мы в дальнейшем сможем лучше понимать, почему в мире имеют место проявления столь ужасной жестокости».
«И все же, согласно вашему профессиональному мнению, может ли такая женщина стать террористкой?»
«Да – если именно в такой форме ей более всего хочется претворить в жизнь свои социопатологические устремления. – Рей Эттслингер задумался, и Куколке показалось, что губы его чуть шевелятся: похоже, он отсчитывал время, как хороший профессионал. Затем он прибавил: – И она, по всей видимости, движется именно в этом направлении».
«Значит, Джина Дэвис вполне может оказаться нашей собственной, австралийской, Черной Вдовой? – спросил Ричард Коуди.
Но, прежде чем профессор Эттслингер успел ответить, Куколка переключилась на другой канал.
Там какой-то мужчина с микрофоном, этакий телевизионный проповедник с прилизанными волосами, прогуливался по студии взад-вперед и вещал, обращаясь к аудитории с радостно-уверенным видом:
«Сегодня мы с вами будем использовать так называемого Червя; это, собственно, просто линия внизу экрана на ваших пультах, которая приподнимется, если вы почувствуете страх, и опустится, как только вы приободритесь».
И в верхней части экрана появились два номера для пересылки эсэмэс: над одним было написано «НЕ СТРАШНО», а над вторым – «СТРАШНО». Затем возникли кадры, на которых кричащие и плачущие люди метались вокруг горящего – теперь уже вечно горящего, подумала Куколка, – Sari Club на Бали.
«Давайте начнем», – сказал ведущий.
У Куколки было такое ощущение, словно невидимая могущественная сила разверзла небеса и расколола землю, заставив людей выпрыгнуть из собственного тела, и теперь они, не узнавая друг друга, пугались даже теней на стенах той пещеры, в которой неожиданно для себя оказались. И появились новые боги, швырявшиеся шаровыми молниями, разнося мир вдребезги: полицейские, журналисты-словоблуды, наглые телеведущие и всевозможные паразиты и