ой трагедийности.
Затем более категорично: Толстой — мой единственный «крестный отец».
Примечательно, что сам Лев Толстой, ревниво относившийся к сторонним литературным талантам, в целом характеризует произведения Г. Гауптмана как «что-то загадочное и неприятно раздражающее»102.
В 1911 г. И.М. Троцкий опубликовал рецензию103 на постановку Отто Брамом в Берлине новой пьесы Гауптмана «Крысы», и это была, пожалуй, последняя его статья о знаменитом немецком драматурге104, вскоре (1912) ставшем нобелевским лауреатом по литературе:
Каждые два года Герхард Гауптман выступает с новой пьесой на суд берлинского общества и критики. По традиции, новое произведение идет в «Lessing-Theater» <«Лессинг-театр»>, — одном из лучших и серьезнейших театров Германии. Постановка Гауптмана — такое крупное литературное событие, что его не могут ослабить ни слегка померкший талант писателя, ни возмутительные цены на места. За месяц вперед поклонники таланта записываются на билеты, и на первые представления нет никакой возможности достать билет. Даже для печати в этом случае не делается исключений. Поэтому легко себе представить, какой ажиотаж разгорается в последние дни вокруг торговли билетами. Быть на премьере Гауптмана — значит не только познакомиться с новым произведением писателя, но и лицезреть весь литературно-художественный Олимп Берлина. Все, что имеет имя, — налицо. Наконец, сам Гауптман, этот скромнейший из современных писателей, — тоже здесь. Он прячется за кулисами, ожидая приговора. <...> Три последних неудачных произведения автора поставили на этот раз вопрос о таланте писателя. Быть или не быть ему властителем дум?
И Гауптман как будто вышел победителем. <...>
Свое новое детище Гауптман окрестил «Крысами» и назвал трагикомедией. Название нельзя признать удачным; неправильно также назвать эту пьесу трагикомедией. Это — драма, в широком значении слова. В пяти актах перед зрителем проходят сцены жизни современного, большого города, со всеми ея положительными и отрицательными сторонами. Вопиющее социальное неравенство, борьба за кусок хлеба, порок и красота, преступность и жажда подвига, чувства и страсти, — все это яркая картина жизни. Смешное и трагическое идут рука об руку. Нежнейшие душевные эмоции сплетаются с отталкивающей жестокостью. На фоне этих противоположностей разыгрывается драма матери, захватывающая по глубине изображения чувств бездетной женщины.
Далее по тексту журналист пересказывает, «в общих чертах», содержание пьесы, которую, при всем своем уважении
к имени автора, оценивает как весьма среднюю для его драматургии.
Гауптман дал заглянуть за театральные кулисы простым смертным. Но эта сторона пьесы, скак раз>, наиболее слабая. В тех местах, где Гауптман психолог, драматург, — он прекрасен. Стоит ему перейти в область юмористики, — он слаб, бледен и бесцветен.
В общем же, по его мнению «пьеса имела успех средний». Возвращаясь к имени Льва Толстого, отметим, что И.М. Троцкий опубликовал в «Русском слове» от 20 декабря 1910 г. еще несколько корреспонденций из Берлина с откликами деятелей немецкой культуры на смерть великого русского писателя105:
Профессор Людвиг Штейн, лучший в Германии знаток Льва Николаевича Толстого, написавший о нем прекрасный труд106 сказал нашему корреспонденту: — Смерть философа меня не ошеломила. Толстой бежал от самого себя, предчувствуя смерть, которая для него виделась переходом в высший мир. Он боялся, что, под давлением родных, совершит шаг, идущий в разрез с его «святая святых». Он отрекся от мира ради того Бога, которого всю жизнь носил в своей душе. Упрекать Толстого в бессердечности к семье — глупо, он бессилен был справиться с доминировавшей над ним idée fixe. С его смертью человечество потеряло апостола, святого, которого бы в древние времена церковь канонизировала. Ницше, Бьернсон, Ибсен бледнеют перед светлым образом величайшего из современников — Льва Николаевича Толстого. <...>
«Berl
«Скандинавская нота» в публицистике: Георг Брандес и Кнут Гамсун
С личности Льва Толстого произошло вхождение Ильи Троцкого и в скандинавский литературный мир. Как культуртрегер — в самом положительном смысле этого определения, И.М. Троцкий, несомненно, явление уникальное. На протяжении полувека он был деятельным посредником между литературами России и Скандинавии, осуществляя деловые контакты русских писателей со скандинавскими издателями и критиками, представляя русскому читателю информацию «свидетеля времени» о литераторах скандинавских стран. В очерке «Август Стриндберг»110 И.М. Троцкий пишет, что в 1911 г.111 в рамках «толстовского проекта» ему было поручено привлечь к выступлению в юбилейном издании и скандинавских писателей. С этой целью он посетил Георга Брандеса, Хенрика Понтопидана, Иоганесса Йенсена, Сельму Лагерлеф, Кнута Гамсуна и Августа Стриндберга.
В другой, уже цитированной статье112, И.М. Троцкий вспоминает:
От редактора «Русск<ого> слова», беспримерного по своей широте Ф.И. Благова, я имел наказ — платить любой гонорар иностранцам, как бы высоки его размеры не были. Помню, как сейчас, изумление покойного Георга Брандеса, когда на его вопрос, сколько редакция ему уплатит, я ответил — сколько пожелаете.
— А если я скажу пятьсот крон? — Пожалуйста, профессор.
Брандес развел руками и, указывая на горы книг на полках, сказал:
— Знаете, молодой человек, свыше сорока лет пишу, а такого гонорара за статью не получал. К сожалению, привык к другому — к обкрадыванию. Иностранные издатели меня без спроса переводят, но реже платят. Не имей я университетской пенсии, жить не на что было бы. Охотно напишу о Толстом. На гонорар съезжу в Карлсбад.
Статья Г. Брандеса «Толстой как критик» была опубликована в «Русском слове» 17(30) ноября 1910 г., в виде некролога. Однако сам текст был подготовлен Брандесом еще при жизни Льва Толстого по просьбе редакции газеты и являлся расширенной и дополненной версией статьи, написанной им к восьмидесятидвухлетию писателя («Лев Толстой», 1910):
Утверждая, что Толстой «разбудил к мысли великий русский народ», Брандес закончил свою статью словами, признающими огромное воздействие Толстого на развитие всей мировой культуры: «Общий итог его жизни есть и будет: Толстой — мировая сила»
«Скандинавская нота» звучала в литературных и общественных деяниях Ильи Марковича на протяжении всей его последующей жизни. Особую симпатию вызывали у Троцкого шведы, точнее сказать, неприятие шовинизма, терпимость к инакомыслию и доброжелательность, которые демонстрировало тогдашнее шведское общество. В статьях И.М. Троцкого, написанных в эмигрантский период, в адрес шведов сказано много теплых, глубоко уважительных слов.
С другой стороны, для русских интеллигентов поколения «Серебряного века» скандинавская культура имела особое значение, на рубеже ХІХ-ХХ вв. она стала ярким фактом русской культурной жизни. Книги Ханса-Кристиана Андерсена, Бьернстьерне Бьернсона, Сельмы Лагерлеф, Германа Банга, Йенс-Петер Якобсена, Георга Брандеса активно переводились на русский язык и издавались солидными тиражами, а Генрик Ибсен, Кнут Гамсун и Август Стриндберг были культовыми фигурами русской интеллектуальной элиты.
Лев Толстой называл Стриндберга глубоким, «основательным» психологом и, по-видимому, имел с ним личный контакт. Так, в письме Биргеру Мернеру от 19 ноября 1885 г. Стриндберг, предложив перевести на шведский язык роман Чернышевского «Что делать?», добавил: «В случае, если Вы найдете издателя, я охотно напишу предисловие или попрошу это сделать Толстого, с которым я имею связь»114.
Максим Горький со свойственной ему категоричностью утверждавший (в 1910 г.), что «вообще скандинавы — интереснее и серьезнее всех в наши дни»115, в телеграмме, посланной им в «Петербургскую газету» в связи с кончиной Стриндберга (14 мая 1912 г.), однозначно заявил: «Никто никогда не имел на меня такого сильного влияния, как Стриндберг»116.
Что касается Гамсуна, то историки литературы солидарны в том, что в 1907-1910 гг. в России царил настоящий культ Гамсуна