<митрий> С<ерге-евич> решил завтра и не звонить.) Но ведь это нечто невероятное. Только что накупил ограбленных из церквей изумрудов у б<ольшевико>в, а нас побоку. Да и как это нестерпимо унизительно. И, знаете, даже невыгодно жить на благотворительность: тотчас же сами дамы принимают другую аттитюду. Розенталь что-то наговорил. <...> Ну, не стоит входить в это, довольно факта, что мы имеем (с отвращением) эти 12 тысяч, да старых всего 5-6, и больше — ничего, и никаких перспектив. И мерзкий осадок на душе. А вы еще упрекали, что я не пишу вам, ибо «франки считаю». И какие я доллары могу теперь покупать? Ваша З. Н.
8 дек. 22. Пятница утр[о]. Paris
Дорогая Марья Самойловна.
Вчера вечером поздно, в дождь, пришел к нам Ив<ан> Ал<ексеевич> совершенно расстроенный и разбитый; он только что встретил на улице Куприна, кот. рассказал ему следующее: в понед. Куприн и Бальмонт нашли под своими дверями по записке, вызывающие их во вторник к Розенталю. Они явились, и Розенталь им сказал: «Получите деньги и скажите мне, что вы думаете о поступке Мережковского и Бунина?» На это — неизвестно что сказал Бальмонт, а Куприн сказал «не мое дело судить». Не наше, может быть, дело судить Куприна и Бальмонта (который, по всем вероятиям, еще хуже ответил), можно только обеими руками подписаться под словами Ив. Ал<ексееви>ча, что никто бы из нас на их месте так Роз<ента>лю не ответил (между тем при мне Бунин просил Розенталя тогда включить Бальмонта четвертым, чего Р<озенталь> не хотел и не предполагал). Но оставим их в стороне, тем более, что это душевногорькое обстоятельство имеет для нас ту облегчающую сторону, что мы теперь уже и возможности не имеем хлопотать для устроения для них вечера в январе <...>: Розенталь их лишит подачки. Но тут интересен Розенталь <...>, осмеливающийся стать относительно Бунина и Мережковского в позицию моралиста. <...>
Замечательно, что ни Бальмонт, ни Куприн ранее ни словом не обмолвились, встречаясь и с Буниным, и с Д<митрием> С<ергеевичем> уже после своего визита к Р<озента>лю;
только вчера случайно на улице Куприн рассказал Ив<ану> А<лексееви>чу, и то с пьяных глаз, м. б. Оттого Р<озенталь> и на письмо Бунина ничего не ответил, и, конечно, жаль, что, не зная, Ив<ан> Ал<ек-сеевич> испил и эту чашу напрасного унижения. Розенталь не знал, с кем он имеет дело, но и мы виноваты, что не поняли, с кем имеем дело. Есть предел всему, однако, и теперь, конечно, ни одной копейки никогда у него ни Бунин, ни М<ережковский> не возьмут. Но вам, Марья Самойловна, мы будем бесконечно благодарны, если вы постараетесь все-таки объяснить, хоть по мере возможности, этому господину истинный смысл его поведения с русскими писателями вроде Бунина и Мережковского. Вы не поверите, как мне больно смотреть на Ив<ана> А<лексееви>ча; у него его чувство гордости, сейчас особенно обостренное, как вы понимаете, — так оскорблено, что это действует на него прямо физически. С Куприным и Бальмонтом он, кроме того, был ближе и сердечнее связан, чем мы. Простите за эту длинную экспозицию, но я не могла удержаться, чтоб тотчас же с вами всем этим не поделиться, так как вы это понимаете внутренно и можете некоторую моральную помощь и поддержку нам оказать по отношению к господину Розенталю. Обнимаю вас. Искренно ваша
З. Гиппиус
P.S. Милая М<ария> С<амойловна>, самый факт этого моего письма конфиденциальный. Бунин вам сам все расскажет, а вы это письмо никому не показывайте, прошу вас — разорвите; мне хочется, чтобы вы сразу же знали все факты, как они есть, и знали quoi vous en tenir. Удручающие подробности. Но это отчасти документ против Куприна и Бальмонта — которых я не хочу судить, — и пусть он формально как бы не существует170.
Несмотря на ссору с Буниным и Мережковским, Розенталь продолжал оказывать финансовую поддержку русским писателям и деятелям культуры. В 1926 г., например, он открыл для жены А.И. Куприна переплетную мастерскую. Активный деятель ОРТ, в 1934 г. создал в своем доме (sic!) первую в Париже школу этой организации.
Судьба, однако же, не была милостива к семье Розенталей. Великая депрессия 1930-х разоряет фирму, во время немецкой оккупации в одном из парижских пешеходных переходов, предположительно агентами гестапо, был убит младший брат и компаньон Адольф, а в концентрационном лагере Равенсбрюк погибла его сестра.
Сам Леонард сумел перебраться в Португалию, откуда эмигрировал сначала в Бразилию, а затем в США. Он поселился в Нью-Йорке, где, продолжая заниматься торговлей жемчугом, сумел восстановить свое состояние. О филантропической и культурно-просветительской деятельности Леонарда Розенталя в США сведений почти не имеется171, но его дочь Рахель Розенталь вошла в пантеон славы выдающихся деятелей американского искусства.
25 августа 1949 г. Бунин писал Алданову172:
Позавчера был у меня Яшенька Цвибак, заходил прощаться, послезавтра отплывает в Америку. Сообщил, что завтракал с С.С. Атраном и что Атран решил выдавать мне помощь каждый месяц (начиная с 1 сентября). Как его отчество: Соломонович или Самойлович? Яша точно не знает. Напишите поскорее.
Ваш Ив. Бунин
Франк, или в англизированной форме Френк (Frank Z.) Атран — в то время уже американский промышленник и филантроп родом с Украины. В молодости был еврейским социалистом, членом Бунда. Затем эмигрировал из СССР и в 1925 г. обосновался в Берлине173. Будучи отпрыском богатой фамилии торговцев текстилем, Атран успешно развил семейный бизнес на Западе, занимаясь и производством, и розничной продажей трикотажа. Помимо основанной им знаменитой в те годы чулочной фирмы «Etam» он к середине 1930-х владел сетью из 50 магазинов женской одежды во Франции и Бельгии. В 1940 г. Атран бежал от нацистов в Америку, где продолжил свой бизнес. В Нью-Йорке занимался еще и недвижимостью и на этом поприще тоже весьма преуспел. Не оставлял своим вниманием и русскую культуру в изгнании. В числе спонсоров «Нового журнала» значится и его имя.
16 января 1941 г. Алданов пишет полное достоинства и убедительности письмо Б.А. Бахметеву:
в Ницце мы с Буниным решили сделать все возможное для того, чтобы создать в Нью-Йорке журнал типа «Современных записок». Я знаю, что это дело нелегкое: журнал окупаться не может, как не окупались и «Современные записки». Он может образоваться только в случае финансовой поддержки, впрочем, не очень большой. Но думаю, дело этого стоит. Русским писателям, как оставшимся в Европе, так и переехавшим сюда, больше на русском языке печататься негде: никаких изданий и издательств в Европе больше нет. <...> Не будет журнала — нет больше и русской зарубежной литературы. Очень Вас просим помочь делу создания журнала: Вы лучше, чем кто бы то ни было, знаете, как это делается в Америке.
Б.А. Бахметев стал одним из первых спонсоров журнала. Кроме Бахметева следует назвать и другие имена людей, упоминаемых в письмах Алданова, пожертвовавших деньги на издание «Нового Журнала» в первые, самые тяжелые годы его становления и существования: С.И. Либерман, С.С. Атран,
А.Я. Столкинд, М.Я. Эттингон, Едвабник, Фридман174.
В 1945 г. Френк Атран основал филантропическую организацию «Atran Foundation», где после его смерти продолжают успешно работать члены его семьи. Через этот фонд он сделал крупные вклады на благотворительные цели и в пользу различных еврейских организаций. В 1950 г. Атран пожертвовал 1 млн. долларов на строительство лабораторного корпуса больницы на горе Скопус (Израиль). А за несколько месяцев до смерти он основал (впервые в Америке) кафедру идиша в Колумбийском университете, подарил пятиэтажное здание Еврейскому трудовому комитету и пожертвовал миллион долларов больнице «Mount Sinai» («Гора Синай») в Нью-Йорке. Тем самым Френк Атран стал одним из наиболее видных филантропов из числа русских евреев, поддержавших одновременно и обескровленную в Холокосте идишистскую культуру, и молодое еврейское государство.
Что же касается заботы Соломона Самойловича Атрана о русских писателях-эмигрантах, то ее можно отнести к разряду «культурологических феноменов». Тот факт, что глубоко укорененный в еврейской духовной традиции человек помогал выживать на чужбине не только своим соплеменникам, но и соотечественникам из числа «титульной нации», культура и религия которой никогда не демонстрировали симпатии по отношению к еврейству, достоин специального исследования.
Точно так же стоило бы проанализировать и феномен «русского одиночества», порождаемый равнодушием коренных русских толстосумов, — а их было немало — к судьбе родной им культуры в изгнании, в том числе их безразличие к Бунину.
Атран же до самой своей кончины платил пенсию Бунину и давал деньги на печатание его книг, которые особых доходов не приносили. Хорошо информированный Марк Алданов писал по этому поводу В.Н. Муромцевой-Буниной 7 июля 1952 г., что поскольку по смерти филантропа большая часть его состояния перешла Фонду его имени, денежные выплаты «будут продолжаться и, таким образом, Бунины будут обеспечены еще почти на год»175.
Итак, Бунины в эмиграции жили под неусыпной опекой: со стороны различного рода покровителей и меценатов, хороших знакомых и почитателей таланта писателя. Бросается в глаза, что среди них очень многие — М. Алданов, Дон Аминадо, С. Поляков-Литовцев, А. Седых и И.М. Троцкий — были активными деятелями ОРТ.
Однако близких друзей у Бунина, как и у большинства творческих личностей подобного масштаба, по жизни было очень мало. В эмиграции это, вне всякого сомнения, М.А. Алданов, И.И. Бунаков-Фондаминский, П.А. Нилус и супруги Цетлины. С остальными представителями «бунинского окружения», а среди них и с И.М. Троцким, у писателя были отношения, которые мы характеризуем как «дружески-деловые».
Одним из самых ярких проявлений такого рода дружбы явилась деятельность Ильи Троцкого в кампании номинирования Бунина на Нобелевскую премию по литературе.