<...> моей лекции американцы мне не простят. Что бы сейчас в Соединенных штатах ни случилось, повинен буду я. Падут биржевые ценности — виноват Льюис. Возрастет безработица — вина противного Синклера Льюиса. Сократят заводы и фабрики производство — опять причиной буду я. <...> Во всем и за все понесу вину я. Конечно, это гипербола! Но по существу это почти так... Нужно знать наши американские нравы, чтобы понять, насколько там нетерпимы к свободному волеизъявлению и независимой мысли.
<...> Вам, конечно, знакома книга Драйзера о России. Знаю, что в эмигрантских русских кругах она хорошего впечатления не произвела. Драйзер романтик. Прежнюю Россию он знал смутно и по дурной наслышке. Советский Союз он посетил в эпоху разгара революционного романтизма и все, конечно, видел в бенгальском освещении183. <...> Моя жена собирается в Россию. <...> Что увидит и каковою найдет <она> новую Россию, покажет будущее. Ведь Россия сейчас находится в состоянии стройки, в момент высшего напряжения народных способностей и сил. Этот процесс любопытно наблюдать и запечатлеть.
Здесь стоит прерваться, чтобы сказать несколько слов о жене Синклера Льюиса Дороти Томпсон — писательнице, ярком журналисте и либеральном общественном деятеле, имевшей в свое время титул «первая леди американской журналистики». В 1924-1928 гг. она возглавляла Центральное европейское бюро журналистов в Берлине. Была в числе первых, кто предупреждал об опасности растущего нацистского движения в Германии. Автор документальной книги о Гитлере — «I saw Hitler», в которой на основе своего интервью с будущим диктатором дала весьма нелицеприятную оценку его личности:
Он бесформенный, безликий, с карикатурным выражением лица. Его тело выглядит так, будто оно полностью состоит из хрящей, словно в нем нет ни одной кости. Он непоследовательный и болтливый, неуравновешенный и неуверенный. Он являет собой эталон маленького человека184.
В многочисленных публикациях и радиопередачах она требовала запретить в США деятельность пронацистского Германо-американского союза. В 1934 г. была выслана из Германии по личному указанию Гитлера, в 1939 г. получила второй номер в рейтинге самых влиятельных женщин Америки — после жены президента США Элеоноры Рузвельт, по версии журнала «Тайм» («Time»), а в 1941 г. опубликовала знаменитый памфлет «Кто станет нацистом?» («Wo goes Nazi?»), где дала и по сей день звучащее актуально определение человеческому типу, склонному к восприятию подобного рода идеологии:
Поверьте мне, хорошие люди не становятся нацистами. Национальность, цвет кожи, религия, статус — не важны. Все зависит от того, что внутри человека.
Нацистом станет тот, внутри кого нет ничего, помогающего отличить, что ему нравится, а что нет. Этим «чем-то» может быть семейная традиция, мудрость, кодекс поведения, простое счастье — годится любой старомодный или новый способ185.
В ноябре 1927 г. Дороти Томпсон одновременно с Теодором Драйзером посетила Москву, где провела несколько дней. По возвращении в США, она издала в 1928 г., на несколько месяцев раньше, чем Драйзер, книгу «Новая Россия»186, написанную, в отличии драйзеровской, без излишней политической ангажированности. В обеих книгах встречались одинаковые материалы, почерпнутые авторами из одних и тех же источников, что позволило журналистке выдвинуть против Драйзера обвинение — несправедливое — в плагиате.
Следующая поездка Дороти Томпсон в Россию не состоялась и вскоре, из-за своего критического отношения к коммунизму, она, как и в нацистской Германии, стала в СССР персоной нон-грата. Что касается Драйзера, то именно он считался в прессе наиболее вероятным кандидатом на Нобелевскую премию по литературе.
Уже став лауреатом, Синклер Льюис в беседе с И.М. Троцким не преминул подчеркнуть:
Я, конечно, чрезвычайно горд присуждением мне премии, но столь же отлично знаю, что Драйзер не в меньшей степени в праве был ее получить.
Драйзеру, уже примерявшему нобелевские лавры, суждено было пережить унизительное разочарование. Человек не очень сдержанный, он при первой же личной встрече с вернувшимся из Стокгольма Льюисом набросился на него с кулаками. Естественно, это не осталось без внимания прессы Возвращаясь к интервью Ильи Троцкого с Синклером Льюисом, отметим, что постоянно направлявший ход беседы журналист в удобный момент привлек внимание новоиспеченного лауреата к своей коронной теме — русской литературе. Синклер Льюис проявил должную начитанность:
Кое-что из новой русской литературы я читал. Знаком и с классической русской литературой. Читал Толстого, Достоевского, Горького и Чехова. Знаю, что русская литература гениальна и могуча, но правильной оценки ей дать не решаюсь. Я недостаточно для этого авторитетен. Имела ли на мое творчество влияние русская и вообще иностранная литература — не думаю.
В заключение своей беседы с русским журналистом Льюис рассыпался похвалами необыкновенному шведскому радушию и хлебосольству, утверждая, что ничего подобного он «никогда и нигде не встречал». И.М. Троцкий, неизменно певший дифирамбы скандинавским странам, особенно Швеции, с явным удовольствием процитировал характеристику, данную нобелевским лауреатом как этому северному королевству:
Вот уж доподлинно счастливая страна «молочных рек и кисельных берегов», — так и Скандинавии в целом:
Это и впрямь «санаторий Европы».
Напомнив еще раз читателям, что Синклер Льюис простой и доступный человек, И.М. Троцкий на сей оптимистической ноте поставил точку в своей статье. На закате своей жизни, став гражданином США и проживая в Нью-Йорке, И.М. Троцкий, регулярно публикуя свои воспоминания о людях и встречах, ни разу, как это ни странно, не упомянул такое важное в плане истории русско-американских культурных контактов событие, как его интервью с Синклером Льюисом.
Что касается самого американского писателя, то пережив свою славу и, увы, окончательно спившись, он скончался в 1951 г. в Италии от сердечного приступа.
Нобелевские дни Ильи Троцкого: «Буниниана» (1933)
Итак, в берлинский эмигрантский период И.М. Троцкий заявил себя в особого рода области подвижнической деятельности — он стал ходатаем по делам русских писателей в изгнании. Конечно, это была не «должность» в какой-либо из эмигрантских общественных организаций, а «миссия», осознаваемая им как долг или личное обязательство перед русской литературой.
В эти годы, будучи в самом расцвете сил, И.М. Троцкий, активно подвизался во многих сферах деятельности, в том числе и на поприще прославления русской литературы. Впоследствии, когда «пришло время собирать камни», он как одно из самых ярких событий своей жизни вспоминает именно «нобелевские дни»187 двух последних месяцев 1933-го. В Стокгольме тогда чествовали первого русского лауреата Нобелевской премии по литературе Ивана Алексеевича Бунина.
И вот, 15 сентября 1950 г. свое первое после более чем десятилетнего перерыва письмо к Вере Николаевне Муромцевой-Буниной он начинает с напоминания:
Дорогая Вера Николаевна! Прочтя мою подпись, вероятно, вспомните и меня. Воскреснут перед Вами, быть может, и невозвратные стокгольмские дни, когда мы вместе праздновали получение Иваном Алексеевичем Нобелевской премии. Увы, много воды с тех пор утекло и много тяжкого пережито188.
«Нобелевские дни» Бунина занимают в жизни и памяти Ильи Троцкого особое место еще и потому, что это был и его личный триумф: своими статьями в парижской газете «Последние новости» и рижской «Сегодня»189 он дал старт последней «избирательной кампании» в пользу Бунина, которая через три года завершилась триумфом.
Бунин и его домочадцы уже жили тогда на юго-восточном курортном побережье Франции — Лазурный берег, Cote d'Azur. В старинном городке Грасс они арендовали виллу «Бельведер», на склоне горы, покрытой оливковыми зарослями и виноградниками. В декабре 1930 г. мирное течение жизни в этой обители Бунина нарушили статьи Ильи Троцкого и вести из Стокгольма.
Именно тогда «вдруг» забеспокоилась русская диаспора, завязалась активная переписка. Галина Кузнецова записала в дневнике об «оглушившем их известии»: писатель объявлялся «самым вероятным кандидатом на будущий год». В публикации И. Троцкого «Среди нобелевских лауреатов (письмо из
Стокгольма)» довольно подробно описывалась церемония вручения Нобелевской премии 1930 г., излагались забавные подробности о речах Э.А. Карлфельдта и С. Льюиса, лауреата премии по литературе, и только затем шло сообщение о том главном, ради чего ведущая газета русского Зарубежья, прежде не демонстрировавшая интереса к знаменитой шведской премии, поместила материал своего стокгольмского корреспондента190:
И.М. Троцкий сообщал, что он,
Оказавшись случайным гостем на нобелевских торжествах, <благодаря> любезности президента стокгольмского союза иностранной печати, Сержа де Шессена, не преминул воспользоваться личными знакомствами, чтобы прозондировать почву относительно планов на получение премии представителем русской литературы. К сожалению, я не вправе назвать имен моих информаторов. Могу лишь засвидетельствовать, что мнение этих лиц являются решающими в нобелевском ареопаге.
— Синклер Льюис, — рассказывал мне один из членов Нобелевского комитета, — вероятно, изумится, узнав, что самыми серьезными его конкурентами в этом году были Бунин и Мережковский. Если русская литература до сих пор еще не удостоена премии, то в этом меньше всего повинны ее творцы. Нобелевский комитет и Шведская академия давно оценили величие русской литературы. Кто у нас не знает и не любит русскую литера-туру? <...>
Наше несчастье в том, что не один из активных членов комитета не владеет русским языком. Мы принуждены судить о русской литературе по переводам, и мне не нужно подчеркивать, что даже самый идеальный перевод далек от подлинника.
Наш референт по русской литературе, профессор-славист Копенгагенского университета Антон Карлгрен обратил внимание Нобелевского комитета на последний роман Ивана Бунина