<...>
Связи редакции с богатыми представителями местной еврейской общины — промышленниками, банкирами, коммерсантами — позволили газете стать одним из наиболее успешных, материально обеспеченных периодических изданий Русского зарубежья. <...>
Благодаря работоспособности редакторского коллектива (М. Мильруд, <П. Пильский>, Б. Харитон, Б. Оречкин310) газета преодолела и последствия экономического кризиса 1930-1932 гг., справилась и с недоверием правительства, доказала свою лояльность, пережила смерть М. Ганфмана <...>, вырастила ряд способных молодых газетчиков <...> и процветала бы и дальше, если бы не установление советской власти, молниеносно ликвидировавшей газету311.
Из всех редакторов «Сегодня» И.М. Троцкий состоял в переписке только с Михаилом Семеновичем Мильрудом312, а поскольку через него он передавал приветы Б. Оречкину и Я. Брамсу, можно полагать, что именно эти рижане были с ним на короткой ноге в те годы.
Мильруд также входил в дружеский круг Ивана Бунина. Он всячески содействовал появлению бунинских вещей в «Сегодня», подробно освещал события «нобелианы», занимался организацией турне Бунина по странам Прибалтики в апреле-мае 1938-го313.
За одиннадцать лет сотрудничества с газетой «Сегодня» (с 1926 по 1937 гг.) И.М. Троцкий опубликовал в ней более 40 статей. Для сравнения отметим, что Петр Пильский, будучи, впрочем, постоянным сотрудником и литературным редактором, напечатал там около 2000 статей, фельетонов, рецензий и «заметок по поводу», а приятельница И. Троцкого Татьяна Бартер, бывшая иностранным корреспондентом «Сегодня» (по Италии), за те же одиннадцать лет (1921 г. и 1929-1939 гг.) опубликовала в ней более по статей. В тематическом отношении И.М. Троцкий заявлял себя в «Сегодня» в двух основных жанрах — «путевые заметки» и «мемуарная публицистика». География путевых репортажей Троцкого — Скандинавия, Голландия, Швейцария и Люксембург. Воспоминания относятся, естественно, к предреволюционной эпохе, и касаются как личностей из породы «государственных мужей» — кайзер Вильгельм II, граф Витте, Степан Радич, так — главным образом (sic!) — и деятелей культуры: Шаляпин, Сытин, Вильгельм Бельше, Зудерман, Стриндберг, Луиджи Пиранделло. Импрессионистический стиль статей И.М. Троцкого позволяет ему ярко и убедительно очерчивать образы самых разных, но всегда «значительных» личностей, делать живые наброски «на местности», сообщать информацию о важных событиях. Его темы типичны, их разрабатывают все корреспонденты «Сегодня» — культура и быт, внешняя и внутренняя политика европейских стран, проблемы эмиграции и т.д. При этом он не претендует на «глубину», редко выписывает детали, избегает обобщающих умозаключений аналитического или философского характера и не вдается в психологические тонкости при создании литературных портретов своих героев.
Отсутствие в его личности «потаенных глубин», «уровней» и «граней» и делает фигуру И.М. Троцкого своего рода «зеркалом», в котором без существенных искажений отразилась яркая история русской эмиграции первой волны. Его портретные зарисовки с натуры — доносящие до нас мимику, жесты, голоса и образы выдающихся литераторов, артистов, видных политических деятелей, превращают страницы «Сегодня» в живой кладезь истории русского зарубежья. Вот, например, две статьи И.М. Троцкого, касающиеся Федора Шаляпина. Одна — «Первые шаги Шаляпина в Берлине»314, из жанра воспоминаний, другая — «Триумф Шаляпина в Копенгагене»315, актуальный журналистский репортаж.
Шаляпина берлинская публика <в 191о-х> еще мало знала. Он находился в Берлине по пути в Москву, увенчанный лаврами во Франции. Его приезду в Берлин предшествовало первой триумфальное выступление в Монте-Карло в «Дон-Кихоте».
Внимание музыкального мира Берлина на Шаляпина обратил <...> известный публицист Фридрих Дернбург <...>. Семидесятипятилетний старик Деренбург, случайно слышавший Шаляпина в Монте-Карло, прислал в Бер<линер> Тагеб<латт> специальный фельетон, посвященный Шаляпину <...> — сплошной гимн русскому гениальному певцу. <...>
Нужно знать влияние Деренбурга в германской публицистике и критике, чтобы понять впечатление, вызванное этой статьей.
Шаляпину Деренбург оказал невольно плохую услугу. Он оказался положительно мучеником. Скрыть свое пребывание в Берлине ему было <невозможно>, и его осаждали со всех сторон журналисты, антрепренеры, концертные агенты и всякая другая публика. Особенно <натерпелся> Шаляпин от пресловутых «почитателей таланта».
Помню, мы интимно сидели у Кусевицкого, где Шаляпин собирался рассказать нам о своем восприятии «Дон-Кихота». Вдруг ворвалась какая-то толпа американок и англичанок, требуя автографов певца. Пришлось удовлетворить их просьбу, чтобы только отвязаться. Не успела прислуга выпроводить непрошенных гостей, снова какие-то поклонники. Звонки у дверей не прекращались.
— Знаете что, — говорит Федор Иванович, — сядем в автомобиль и покатаемся по Тиргартену. В автомобиле все вам расскажу. Здесь, видимо, мне не спастись от назойливых субъектов.
Мы так и сделали. Шаляпин прочитал нам речитативом несколько мест из своей партии в «Дон-Кихоте», сопроводив их жестикуляцией. <...> Но этого достаточно было <...>, чтобы я узрел перед собой бессмертного «рыцаря печального образа».
Рядом со мной в автомобиле сидел не Шаляпин, а воскресший Дон-Кихот. Никогда больше в жизни я столь явственно не ощущал близости гения, как в тот момент.
Бледный от волнения Кусевицкий мог только лепетать:
— Федя, еще немного! Ради Бога, еще!316
А вот репортаж о случайной встрече в Копенгагене — уже из эмигрантской эпохи, когда России не стало, а на ее месте за тысячу верст от европейских столиц мчалась в светлое будущее ненавистная «Триэссерия».
Провести несколько дней и вечеров в обществе Шаляпина — радость большая и редкая. Особенно, если Федор Иванович в хорошем настроении, если подберется хорошая компания и если окружающая обстановка располагает к дружеской беседе. С Шаляпиным интимно я не встречался долгие годы. <...> И вот, после многих лет, судьба нас снова свела, но на сей раз не в Берлине и не в Москве, а в Копенгагене.
Четверо суток, проведенных в обществе Шаляпина, пролетели как сон. Засиживались до петухов, к ужасу копенгагенских ресторанных лакеев, чуждых русских понятий об интимных беседах.
Каких только волнующих и интересных вещей я не наслушался за эти вечера <...>. Шаляпин не только гениальный артист и художник, он в неменьшей степени непревзойденный мастер рассказа. Его зоркая наблюдательность, умение подмечать мельчайшие черты в человеческом характере, сочность и образность речи положительно пленяют.
<...> Все рассказанное Федором Ивановичем я тщательно записал и когда-нибудь <поведаю> читателям317. <Однако> сейчас мне хочется рассказать о триумфе Шаляпина в Копенгагене, случайным свидетелем которого я был.
<...> датчане никогда не видели Шаляпина на сцене и <...> к его гастроли в партии Бориса Годунова Копенгаген особенно готовился. <...>
Гастроль Шаляпина была не только личным триумфом певца, но и подлинным праздником русского искусства. Мне неоднократно приходилось быть свидетелем восторгов слушателей, увлеченных мощью таланта, <...> Но мои переживания на постановке «Бориса Годунова» с Шаляпиным в заглавной партии останутся, вероятно, самыми сильными в моей жизни.
Шаляпин превзошел самого себя. Он так спел свою партию и дал такой образ Бориса, что буквально потряс зал. Король Христиан , королева, принцы, двор, министры, цвет копенгагенского интеллектуального и художественного мира объединились вместе с энтуазмированной молодежью галерки в едином порыве нескончаемых и бурных оваций.
<...> режиссер королевского театра, поднося Шаляпину на сцене венок, сказал: «от имени артистов королевской труппы мысленно целую вам руку, маэстро».
Датская критика покорена Шаляпиным. «Шаляпин — гений», <...> «Его величество голос», <...> «Мы теперь понимаем, почему Шаляпина называют мировым артистом»... <...> Целые страницы посвящены Шаляпину.
Даже <сам> Шаляпин, который не всегда собою доволен, на сей раз <...> сказал мне:
— Да, сегодня я своим выступлением удовлетворен. <...> Со мною это не всегда бывает...318
В качестве примера публицистики И. Троцкого в жанре «путевых заметок» приведем выдержки из его статей о посещении Люксембурга319:
Если бы городами можно было бы увлекаться как женщинами, то, несомненно, героинею моего последнего романа была бы столица люксембургского великого герцогства. Две недели живу я в этом городе, исходил и изучил его вдоль и поперек, и все еще не могу им налюбоваться. Это не город, а сказка. Блуждая по его узким вековым улочкам и тихим, отдыхающим в тени столетних каштанов площадям, созерцая изумительной стройности виадуки и мосты, заглядывая в приютившиеся на склонах прорезающего весь город ущелья домики, порою кажется, будто все это видишь в каком-то прекрасном сне. <...> в Люксембурге чувствуется нечто патриархальное, нечто неощутимое, такое человеческое и такое хрупкое нечто.
Буйное обилие зелени, густой аромат цветущих акаций, лип, жасмина и роз усугубляет прелесть столицы. После гиганта Берлина, с его асфальтовым благополучием, трезво холодной архитектурой, строгой планировкой улиц, диким шумом, вонью бензина и бурным темпом жизни, Люксембург мыслится санаторием.
Здесь люди не спешат, не толкаются, не наступают друг другу на ноги, не озлоблены и не раздражены. В Берлине — существуют, тут — живут. Правда, люксембуржцы не столь интенсивны как немцы. В этом отношении они сродни скандинавам. <...> «Разница между немцами и нами та, что немцы живут, чтобы работать, а мы работаем, чтобы жить». <...>
В люксембургском герцогстве очень мало людей, скопивших чудовищные капиталы, но почти нет и бедняков. Социальные контрасты не ощутимы. В ресторанах и кафе вы видите рядом с прекрасно одетыми дамами и мужчинами, в туалетах из Парижа, людей в скромных люстриновых пиджаках и рабочих куртках, только что, по-видимому, оставивших свои конторки, прилавки или заводские станки. Они пьют то же вино, пиво и аперитивы, что и более имущественные классы. Удовольствия тут не дороги и всем доступны. Люксембуржцы гордятся своей скромностью, бережливостью и патриархальным укладом жизни.