старость не может сломить его могучей духовной и физической силы». Владимир Яковлевич тоже проявил героизм, выдержал все испытания и вышел победителем.
Вышедшую в 1955 году книгу о русском эпосе Владимир Яковлевич подарил нам с трогательной надписью: «Дорогим Коле и Мусе от старого друга-автора». Коле в это время был 41 год, Мусе – 35 лет, но дружба знает только один возраст – свой собственный.
Вскоре Владимир Яковлевич с семьей переехал на новую квартиру, которая была много просторней и удобней. Но стало труднее ездить из Московского района в университет.
Мы продолжали ходить и в новый дом. Владимир Яковлевич работал над книгой «Русские аграрные праздники», и по выходе ее мы снова получили экземпляр с надписью: «Дорогим и милым Бутиновым». Она для нас была особенно ценна, поскольку это было историко-этнографическое исследование, выводившее календарные праздники из земледельческой хозяйственной деятельности и раскрывавшее особые отношения обрядности с реальной действительностью.
…Владимир Яковлевич никогда никому ни на что не жаловался. Он, как всегда, продолжал работать, уже зная, что времени у него осталось не так много. В последние годы его мучила тяжелая болезнь, но он, преодолевая сильные боли, сидел за письменным столом и писал. Когда мы приходили к нему, он иногда не сразу выходил из кабинета, и Елизавета Яковлевна успевала шепотом рассказать о том, как пошатнулось его здоровье: он часами сидит в кабинете, работает, потом встает, начинает ходить (дверь закрыта, но шаги слышны) и повторяет про себя (слова тоже слышны): «Ой, как мне худо! Ой, как мне худо!» Но вот он выходит к нам, и на лице его все та же добрая, немного лукавая улыбка: дескать, не беспокойтесь, все в порядке, все будет хорошо.
Владимир Яковлевич продолжает жить в своих трудах, в трудах и в памяти своих учеников. В этом смысле, действительно, все в порядке.
Вспоминая учителя
А. Н. Мартынова
Первое, светлое и радостное, запомнившееся навсегда впечатление от общения с Владимиром Яковлевичем Проппом получила я на экзамене по фольклору в зимнюю сессию 1952 года. Это была моя первая сессия и первый экзамен, и я очень волновалась.
В моем билете стоял вопрос «Исторические песни». И надо было такому случиться, что именно эту лекцию Владимира Яковлевича я пропустила. Но, изучив тексты песен и познакомившись с кое-какой литературой, я посчитала, что достаточно знаю эту тему. Поэтому свой ответ я бодро и уверенно начала фразой: «Исторические песни – историческая память народа». И сразу услышала: «А знаете, я не согласен с этим». В полном смятении я подняла глаза от своих листочков и посмотрела на экзаменатора. В его глазах была доброжелательность и, пожалуй, любопытство. Совсем растерявшись, я сказала: «Ноя цитирую Чичерова…»
– А я с Чичеровым не согласен! – заявил Владимир Яковлевич.
– Но это даже и не Чичеров, он в своей статье приводит высказывание Алексея Толстого! – пыталась я опереться еще на один авторитет.
– А я и с Алексеем Толстым не согласен, – непреклонно стоял на своем экзаменатор, глядя на меня с веселыми искорками в глазах.
В полной панике я замолчала, а в голове билась лишь одна мысль: «Ну все, двойка». И снова слышу спокойный и доброжелательный голос Владимира Яковлевича: «А вы не волнуйтесь и подумайте!» И он стал что-то писать, не глядя на меня. О чем думать-то?!.. Я начала вспоминать тексты исторических песен и через несколько минут радостно вскричала: «Да, да, эти песни не являются исторической памятью!» Владимир Яковлевич быстро повернулся ко мне и живо спросил:
– А почему?
– А потому, – затараторила я, – что в исторических песнях нет полного, объективного отражения действительности. Часто в них изображается то, чего не могло быть, но чего хотел народ. Пугачев действительно был арестован, но он не мог ударить Панина, как о том поется в песне, Разин не мог уплыть из тюрьмы в лодке, которую он нарисовал на стене…
– Прекрасно, – услышала я, – ставлю вам оценку «отлично».
Но это было не все. После завершения экзамена к Владимиру Яковлевичу обратилась «тройка» нашей группы (староста, профорг, комсорг) с просьбой дать оценку ответов студентов. И к нашему общему удивлению профессор особо отметил мой ответ, сказав: «Подумать только, девочка, почти школьница, в сложной экзаменационной обстановке сообразила то, что другие и в спокойной не могут».
Осенью 1954 года я была студенткой четвертого курса и второй год занималась в семинаре Владимира Яковлевича. Однажды я пришла к нему домой на консультацию. В то время В. Я. Пропп жил на улице Марата в тесной и темной квартире и в его крошечный кабинет нужно было проходить через кухню, которая одновременно служила прихожей и столовой.
Пришла я в то время, когда вся семья пила на кухне чай, и, снимая пальто, услышала, как Елизавета Яковлевна приветливо обратилась ко мне: «Тоня, садитесь с нами чай пить!» Обрадованная не столько возможностью выпить чаю, сколько оказаться за одним столом с учителем, я сказала: «С удовольствием, спасибо», – и сделала шаг к столу. И тут же услышала: «Нет-нет, рано ей со мной чай пить!» И Владимир Яковлевич решительно указал мне на дверь кабинета. Разочарованно плетясь туда, я услышала добродушный голос Владимира Яковлевича: «Вот поступит в аспирантуру, тогда и будет со мной чай пить».
Но накормили меня в доме учителя задолго до того, как я стала аспиранткой.
По окончании университета Владимир Яковлевич рекомендовал меня и Клару Сергееву в аспирантуру Пушкинского Дома, но в это время был издан совершенно дурацкий правительственный указ о необходимости иметь три года производственного стажа до поступления в аспирантуру; и вскоре в канцелярии ИРЛИ мне предложили забрать документы. Обливаясь слезами, я примчалась к Владимиру Яковлевичу и сидела на кухне, хлюпая носом, потому что потеряла платок. К тому же у меня сломалась оправа очков, и они все время падали. Я чувствовала себя несчастной.
Владимир Яковлевич пытался урезонить меня: «Тоня, вы так молоды, будете вы еще в аспирантуре». Но его слова только подливали масла в огонь. Владимир Яковлевич принес мне большой носовой платок, сказав с досадой: «Да уберите вы этот поток». Затем взял мои очки, принес нитки и перевязал оправу. Я продолжала всхлипывать. Тогда он вскричал:
– Елизавета Яковлевна, да накормите вы ее, она наверняка голодная. Что у нас на обед?
– Гречневая каша, – ответила Елизавета Яковлевна.
– Дайте же ей гречневую кашу!
В. Я. Пропп со студентами своего спецсеминара и аспирантами. Двор ЛГУ
(РО ИРЛИ, ф. 721, ед. хр. 273)
– Я не ем гречневой каши, – зарыдала я.
– Вы будете ее есть, – убежденно сказал Владимир Яковлевич.
С тех пор я действительно охотно ее ем.
Однажды после консультации Владимир Яковлевич показал мне свой фотоальбом. Это были замечательные черно-белые снимки! Весенний лес с легкими тенями на снегу; луг, покрытый цветами; решетка Летнего сада в сверкающем на зимнем солнце инее…
– Как вам удалось поймать этот момент на пленку? – удивилась я.
– Это было во время экзамена, – ответил Владимир Яковлевич. – Я принимал экзамен и понял, что сейчас именно то освещение, какое нужно.
И он добавил немножко смущенно:
– Экзамен я принял очень быстро.
Три года я была старостой семинара Владимира Яковлевича и ни разу не видела, не слышала, чтобы он отчитывал, «ругал» студентов. Он хвалил, одобрял работы студентов, если было хоть малейшее основание. Семинар был большой и довольно сильный, но занимались в нем и не очень радивые студенты. Одна из студенток была очень ленива, хотя неглупая и способная. С большим трудом написала она курсовую работу и сдала Владимиру Яковлевичу. А через несколько дней я увидела, как она, обычно неторопливая, мчится по коридору факультета.
– Куда спешишь? – спросила я.
– В библиотеку, заниматься, знаешь, Владимир Яковлевич нашел в моей курсовой мысль!
В 1956 году я защищала дипломную работу. Это была первая в том году защита на факультете, и на нее пришло много пятикурсников. Моим оппонентом был М. О. Скрипиль. В своем выступлении он сказал, что дипломная работа – это проект научной работы. «Ну, как бы проект дома или моста, чертежи, которые должен защищать молодой инженер, – пояснил он. – Но вместо чертежей молодой инженер привез меня к прекрасно выстроенному дому или мосту. Дипломная работа студентки – хорошо выполненная научная работа», – заключил М. О. Скрипиль.
Как только объявили о результатах защиты, студенты толпой окружили кафедру, спеша с поздравлениями. Но вижу, решительно раздвинув всех, ко мне пробирается Владимир Яковлевич. Пожимая мне руку, он громко и строго спросил:
– Тоня, ведь вы не поверили Скрипилю, что ваш диплом – законченная научная работа?
Однажды Владимир Яковлевич сказал мне: «Я неправильно выбрал свою специальность. Мне следовало стать биологом. Я люблю все классифицировать и систематизировать. Думаю, в биологии я достиг бы больших успехов». С горячностью, достойной лучшего применения, и с высоты своих 20 лет я бухнула: «Что вы говорите? Владимир Яковлевич, вы прекрасно прожили свою жизнь!» Помню веселое изумление в его глазах. Ему было в ту пору 58 лет.
В июне 1956 года я закончила университет, а в октябре должна была держать вступительные экзамены в аспирантуру ИРЛИ. Надо сказать, что жила я только на стипендию, никто мне не помогал, и мне нужны были какие-то средства, чтоб прожить 4 месяца до (как предполагалось) зачисления в аспирантуру. Но с оптимизмом, свойственным молодости, я решила, что буду репетировать абитуриентов и заработаю необходимые деньги. В начале июля я пришла к Владимиру Яковлевичу на консультацию, и он спросил меня, на что я буду жить, готовясь к вступительным экзаменам. Я изложила ему свой план, но он возразил, что план никуда не годится, потому что времени у меня мало, а экзамены серьезные. «Поэтому, – заключил он. – Вы должны взять деньги у меня. В долг. Отдадите с первого гонорара». Я отказалась со всем возможным для меня тактом. В конце июля во время другой консультации я снова услышала предложение взять деньги. И опять отказалась. Но в августе кончились мои уроки, жить стало совсем не на что. И во время очередной встречи с Владимиром Яковлевичем вновь услышала предложение принять от него помощь, подкрепленное фразой, которую я больше ни от кого не слышала и, уверена, не услышу: «Тоня, у меня много денег, и мне они не нужны». И Владимир Яковлевич достал конверт, в который было вложено 2000 рублей.