чем-то же заслужил, фокусы, что ли, пришли смотреть, за такую
милость можете сделать арфу мне из подколенных жил. Послушай,
Красная Шапочка, им говорят – бриоши, а они всё равно не выживут,
потому что слишком горды, а мы получаем то, что хотим – мы с тобой
похожи, истину в детском лепете всё не находишь ты. От Серого
Волка не убудет, всё это наживное, ходит один по городу, плюшевое
манто, звери и птицы лесные оставят тебя в покое, не прикоснется
взорами больше к тебе никто, будут судить и рядить – спасенье не
стоит мессы, будешь проглочен маленьким, аленьким и простым, и
опять остается пустою графа «Интересы», и тенью от дыма, конечно,
окажется дым.
76
Оставь им их солипсизм и don’t be so stupid – здесь не такое
77
читается
между строк. Да ты что, он никого кроме нас не любит, почти как
Ахматова о Блоке, а чем не Блок. Об этом см. также Набокова – он
предвидел (Re: Годунов-Чердынцев и его воображаемый друг), а ты
своих друзей тоже нигде не видел, а потом они все к тебе соберутся
вдруг – тепло ли тебе, простая душа, в Париже, ни тепло, ни холодно
– просто совсем никак, теперь друг к другу пора придвигаться ближе
и делать рукою воздушный масонский знак. Много дождя и видимость
ниже нормы, мимо проходишь и что-то себе бубнишь, ну как это так
не встретились до сих пор мы в этой игрушке, где не проскочит мышь.
Быстрей говори пароль – вас и так тут много, с любым церемониться
– выйдет себе глупей. Каменный всадник, покрытая мхами тога,
кельнской водою намоченный ловко тупей. Я тебя здесь не ждала
– мы читали Ремарка, тоже в ролях, для культурного кода страны
холодно вам, дорогое дитя, или жарко – вовсе неважно, а вы добротою
полны и говорите туристам, что здесь остановка, едет автобус, а там
вон макдональдс, ВЦ, всем окружающим от выживаний неловко,
огненный меч в согревающей площадь руце. Нет, мы читали Ремарка
и вышли в свой улей, поговорили о будущем, сон и каньон, будешь
гадать над своей пролетающей пулей: любит-не любит, и просто –
влюблен-не влюблен.
«Разучилась вязать крючком, всё, решено – молодой я больше
не буду, и вообще никакой не буду, если на то пошло». Выходит
во двор – встречает в лесу Иуду, воплощающего в подсознании
трансцендентальное зло. «Не играй с огнем, девочка, нет его в нас
покуда, аще не погубишь душу свою – кому она тут нужна. Проекция
плоти в памяти всем заменяет чудо, а ты ведь излишне ветрена и к
постовым нежна. А еще собиралась поехать с медсестрами в Конго,
наконец, проявить смирение, свойственное сестрам твоим, машинки
столкнулись под столом – из-за бухты Слепого Рога выходит месяц в
поярковой шапке, был нелюдим – стал душой компании, не уходил из
буфета, дамам дарил сладости, детям дарил компот, скоро настанет
оттепель, после настанет лето, и вынимать медовое будем из нищих
сот». «Нет, решено – я буду вязать крючком, так всё-таки экономней,
так всё-таки ближе к природе и с головы точней. А что мы делали
в пятницу, ты всё-таки мне напомни, а то устаешь и путаешь меня
почему-то с ней. Конечно, можно предположить, что у нас такие
же кудри, и на закат над морем смотреть под одним углом почти
способны, и яблочки ты не пудри – соблазн нигде не окупится, как в
детстве металлолом». Из-за пенья сирен Коатцекоатль оглох почти
на неделю, за это время его жена вышла замуж, трижды ездила на
пикник, щучьи котлеты вывели из депрессии вмиг Емелю, вырван
был неожиданно грешный вконец язык, теперь можно говорить всё,
что душе угодно, всё, что угодно душеньке выпотрошенной твоей, ну а
потом напишется, что до седьмого годно – можешь искать рябиновку
или прощаться с ней.
78
Кончились специи, лучше ее сварить – и золотая рыбка
79
блестит
в корыте. А вы хотите об этом поговорить? Нет, не хотите, но всё-
таки говорите. Желтое маслецо, в блоге царит уют, ратует каждый
за юность и сок морковный. Плавай, царица морская, пока жуют,
или рефлекс вырабатывай безусловный. Рыбка-красавица, дай мне
еще житья, чтобы никто не мог удивляться сверху, много ли злата
тебе за чужие «я», грех сребролюбия и в чешуе прореха. Кончились
специи, значит, он был ваш босс, невзначай задевал колено после
планерки. Что-то не то в королевстве, нашествие ос – тут виноваты,
конечно, арбузные корки. Вырез на платье вам тоже изрядно вредит,
или ступай в монастырь – огородное дело призвано в плоти чужой
пробуждать аппетит, но не смогла, выключала Mozill’y несмело,
чтобы друзья из Канады (курилка и чат, летнее время и платья из
легкого шелка) знали, что дедушка Чехов и вырублен сад, старая
дева и просто дурная кошелка. Как он искал на колене от родинки
след (вот и любимую родинку уж удалили), но для любви в этом мире
препятствия нет, мессенджер тонко сопит в незакрытой Mozille. Если
нам скучно, ты можешь меня удалить, прямо пойдешь и увидишь
себя же, конечно. Рыбка-красавица, тут золотая финифть, что ты
лежишь на песке, голодна и увечна. Рыбка-красавица, он мне велел
уходить, окна закрыть (гром весенний бывает порою), и не спасает
тебя золотая финифть, магма кипит, словно кубики льда под корою.
С крыши капает дождь прямо на сцену, с помощью ложек эмалевых
сопровождает гром. Можно, сегодня палевое надену? В магазине
готового платья с таким трудом удалось, перемеряв отдел для
не слишком тощих, потому что затянутость в нас выдает корсет
– по сценарию здесь появляется фавн из рощи с полным кубком
медового. Аплодисментов нет. Ну послушайте, мельник-колдун,
я люблю Лаису, потому что уныние – всё-таки смертный грех. Ну
всего лишь одиннадцать – правда у вас открыто? Немного рису.
Почему я опять получаюсь глупее всех. Ну послушайте, мельник-
колдун, наколдуйте что-то, чтобы эта Лаиса тоже проснулась вдруг
влюблена, и забросила все эти глупости Дидерота, пророщенную
пшеницу, тунику из белого льна, пришла ко мне и спросила: «А
есть еще чистый кубок? Потому что у нас на театре реквизитом не
выдают то, что потом шипит на дне и капает с губок. Что вы пьете,
любезные? Снова какой-то брют?». Ну послушайте, мельник-колдун,
что мне делать с нею? Сидит здесь в гримерной со своим гаданием –
суженый, бойлер плох, мы почти замерзли, а я рядом с ней немею,
и персидская кошка идет набираться блох – это тоже мера любви,
но для нас она беспримерна, мы не пожертвуем своим комфортом и
чистотою рук. Я мог бы служить Лаисе почти что верно, если бы не эта
пустая комната, под потолочком крюк. А вот она придет и спросит:
«Ты где обедал? Штукатурка падает прямо в супницу – реквизит
нужно беречь, простился и сам не ведал, но как-то вот стало легче и
не болит. Как-то вот стало легче, а я ничего не знаю – где ты и что ты
там, прежде вот пошехонская старина – лучше б еще алансонских
лент прикупили к маю. Ну ты ведь не будешь жадничать? Ведь я
для тебя важна?». Неизвестно, чем вообще закончить эту историю,
не имеющую финала, потому что посредственность и Вечная
Женственность – две стороны листа, и можно начать всё заново, если
вам кажется мало, наполовину заполнена, наполовину чиста.
80
Достает тебе до плечика на самокате карла, хотелось
81
как-нибудь
поверху – ан получилась весна красна. Солнечное сплетение на
занавеске, канцлеру нравится Марла, барахлит ваше сцепление,
сорок часов без сна. Хотелось как-нибудь по верху – сегодня на том
же месте, только ты не опаздывай и фагот прихвати. Не трогай наши
кружочки или сосиски в тесте, когда же мы будем вместе, и радости
впереди. Канцлеру нравится Марла – дитя в голубом турнюре, до
заката Европы еще каких-нибудь сорок лет, и все мы честны и друг
другу преданы по натуре, и в камеры дальнего вида не передаем
привет. Пускай она выйдет за полковника и сбагрит детей кухаркам,
или выйдет за Гофмана и подсядет на опиат, и наши целебные
горести исчезнут в горниле жарком, любовь погорчит приварком,
никто тут не виноват. Пускай она сидит на лавочке и читает де Кока,
потому что красота самоценна и не воспроизводит вид, пускай другие
с яблоком коляской скрипят жестоко, но всё это мельтешение тут
сердцу не говорит. И ничего не остается, кроме как верить Марле,
кроме как перевязывать раненый локоток, сердце пучком завязано,
десять горошин в марле, и за столом разносится вновь переменный
ток. «Можешь теперь засыпать одна, - понимающе треплет локон,
- мне от тебя теперь не нужно ни капельки, алчен был, старые
зеркальца падают к нам из окон, а на земле остывающий черный
ил. По коготок увязли мы в одиночестве этом, бросили присных на
остановке ловить такси. Выброси, милая Марлочка, этот ларец с
секретом, ну а потом что хочешь вместо него проси». – «Не нужно мне
этих почестей первой дамы, рядиться вместо хлопка в тугой атлас,
другие вон умеют писать – так и пишут драмы, и ничего интересного
не наблюдают в нас. Другие вон умеют писать – хотелось поверху
чтобы, не углубляться в частности, закрытые теремки, на теремках
амбарные замки и вокруг сугробы, а зарево светофорное закрашено