каждый раз, когда кто-нибудь пишет о неизбежном
воцарении справедливости, из района присылают соль
и спички, букет ромашек ты находишь утром сонно
на половице. Каждый год начинает новую жизнь,
исписывает горы тетрадей, чтобы что-то похожее
наконец оказалось правдой, оправдало существование,
и проскрипций не предвидится больше, пиши,
что захочет сердце, вот уже год почти прошел, берешь чужое
на время – отдаешь свое навсегда, не хватает кружев
для сокрытия бесполезного солипсизма, можешь всё прощать
себе со страницы новой.
94
Первого января любители девачковой поэзии читают Борхеса
о бумажных цветах, футбольной команде железной дороги,
о приеме картин в академию и золотых эполетах,
95
mariage de raison и спасеньи от жизни, которая многих разбудит,
не сказать, чтобы лучших, но для равновесия тоже.
Я почти научилась готовить грог, главное – научилась не жаловаться
на то, что некому покупать ром, обязательно черный, и пробовать,
пробовать долго, ни долга твоя история, ни коротка, ни умышленна,
ни высосана из пальца, первого января всем хочется быть сплошными,
и не нужны клубки. Я почти научилась бояться холода и снегирей,
бояться мороженого в семейной упаковке для экономии,
бояться вообще ничего, потому что всё равноценно,
а дальше одна и та же история под разными углами обзора,
и голос простуженный твой разогрел мобильный, и говорит-говорит-говорит
слова, в качестве фона можно простить себе даже такую скуку –
если обстоятельства нельзя устранить, их надо использовать или развить,
но тебе всегда чего-нибудь слишком мало, и это, кажется, называется
insatiability по-нижегородски. Разные другие люди хотят, чтобы было полно,
чтобы лилось через край и отсвечивало зеленым, разные другие люди
им говорят: «Не верим, нельзя вот так во всём соответствовать декадансу»,
по словам адвоката, нашлись секретные документы, а всё благодаря
непрочной кирпичной кладке, а мы опять будем мечтать о бумажном цветке,
самом настоящем бумажном цветке на свете.
Мир тебя ловил и, наконец, поймал, никогда не окажешься в шорте,
не сможешь закусывать светлое скользким лаймом,
отвели тебя в стан прокуренных и одиноких, в этой когорте
можно мечтать насытиться их беспроцентным займом.
И ты должна на всё посмотреть серьезно,
а не отплясывать в свой тридцатник сонно на дискотеке.
Мы возвращаемся с холода, пьем свое пиво розно,
и берега кисельные пивом затопят реки.
Что из простой официантки получился арт-клоун с бейджем,
пишут в блогах оставленные ревнивцы,
ленточку алую ножичком перережем,
выбросим утром коробочку из-под пиццы.
Мир тебя, наконец, поймал – теперь можешь жить спокойно,
особо тонкие личности косят под идиота.
Можешь себе обустраивать место злачно и беспокойно –
в конце концов, это тоже твоя работа.
Мир тебя, наконец, поймал – теперь тобой все довольны,
все теперь заточены под тебя-то,
и, наконец, прекратятся любые войны,
как Looney Tunes, теперь вот и всё, ребята.
Мир тебя столько лет ловил, что ты ему здесь излишня,
кровь не нужней кипятка вот в такую стужу,
после укуса в конфете осталась вишня,
а запоздалый коньяк потечет наружу.
96
Я не хочу быть фактом нашей литературы,
начинать разговор, потом деревенская проза,
заказать переплет для «Сказок народов мира»,
97
которым я обязана всему хорошему во мне.
Хочу тростник в знак отрицания политкорректности.
Повтори десять раз: «Хочу тростник», и всё, наконец-то, ясно.
Хоронить хомячков и оплакивать их могилки,
конечно, всё это были кандидаты в серию «ЖЗЛ»,
но слишком женолюбивы (кроме одного журналиста,
который хотел борщи), поэтому возникал вопрос –
а тебе ли они так врут, или можно врать, совсем не взирая на лица.
Повтори себе десять раз: «Я хочу уют», и это станет плотью
твоей парадигмы. Всем одно и то же, с отточенной интонацией,
пущая убедительность, вящая конструкция,
пущая распущенность, вящее сожаление по утрам,
не нужно было пережимать, вот говорят: «Не верю».
Повтори десять раз «Не верю», и всё перевернется, как сейчас говорят,
это просто другая верность, но на самом деле одна и та же.
Зеленый свет свидетельствует о том, что это – положенное место,
намоленная конструкция, первый аперитив.
Не говори «А», пока другие не скажут «Б»,
не говори «Люблю», пока другие не скажут: «Пошла бы ты дальше
с песней», это поднимет настроение скучающим лягушатам
местных кустов и снежных пустошей. Доктор N покидает город,
от вакцинации умерли все младенцы мужского пола –
страна, преемственность, самородки.
Хочешь быть фактом нашего забвения, разыгрывать это в лицах
за себя и за того парня, которому было скучно от темного виски,
поэтому он заметил твое колено, и обычная скука
приобрела новое значение, о котором приблизительно
догадывался антрополог Леви-Стросс.
Доктор N покидает деревню с одним медальоном
и тремя прививками от сифилиса, всюду знаки любви
и приметы разложения, в общем, это одно и то же,
о чем писал еще французский поэт из скандальных,
но любим мы его совсем не за это.
Своим простуженным голосом он отдает последние
распоряжения экономке: «Если кто-то будет звонить
и требовать утешенья, я однозначно в Тунисе.
Хочешь с ними по-доброму – они тебе сядут на шею,
хочешь с ними по-злому – они еще больше липнут.
Может, и правда смотаться в Тунис на неделю».
Повтори себе десять раз: «Я люблю алоэ»,
и эта фраза обретет смысл – такова наша вера,
но что с этим знанием делать дальше – совсем не ясно.
А когда станет ясно – будет уже поздно, вот и выбирай –
ясно или поздно, одно из двух.
Скажи себе десять раз: «Выбери уже хоть кого-нибудь,
потому что уже Караваевы Дачи,
от нашего выбора ничего не зависит, как тоже смутно
догадывался антрополог Леви-Стросс».
Мы ведь не будем ходить на поводу у животных инстинктов
и рассказывать всем знакомым, какое море
было в Финляндии, мало ли что за море,
у нас в городе К. есть едва ли хуже.
Это единственное, что было хорошего в этом городе,
и то убрали, что же мы будем пить.
98
***
99
Taking you to the core of my shining party, лодочки в Мурманске,
уточки подо льдом, и не поймешь с другой стороны кровати, где же
твоя канарейка и милый дом, где твоя клетка и где колоколец, гулок,
где объявление «Срочно сниму 3-ком», здесь вот пора поворачивать
в переулок и на небесные сферы глядеть тайком. Здесь вот пора
копирайты и копипасты до наступления полночи предавать, и
отступления в сторону так нечасты, и наступления. Будешь свой лист
жевать чайный тайком, никуда не идти, но море к горлу подходит и
городу кажет рябь, вот переулок, пора расставаться вскоре, если
захочешь, то просто себя ограбь, всем говори, что было намного хуже,
много бывало и мало, и горячо, но остается горло твое снаружи и
проступает Венеция сквозь плечо. Всем говори, что проходит любое
слово, мимо проходит и ночи не бередит, пообещайте вас не увидеть
снова и отвечать перед Богом за аппетит. Где твоя улица тайная в
мире этом, старых табличек нехоженый огород, пообещайте к вам
прикоснуться летом, чтобы увидеть, как снег по рукам течет.
***
знатный кошатник Путилин не понимает кошек,
не вспоминает, что любит смотреть на дно самовара,
строит ЖД-вокзал, ЖД-дорогу из крошек,
озеро Чад из ромашкового отвара.
вот пассажиры, перрон, дедуктивный метод,
кто же из них - до отправки осталось мало,
эти вагоны уже никуда не едут,
хочется знать, что тьма его не объяла,
что остается еще фигурантом дела,
или проходит, как полой земли свидетель,
с полным карманом ржи, ты всего хотела,
и не сбиваться хотела со счета петель.
Он говорит: «Приюти меня здесь, родная, сколько раз уже говорили,
а всё никак не доходит», пену морскую выпарив из Дуная, выйдя на
улицу, кто здесь тебя ни водит мимо столбов, церквей и закрытых
баров, веришь себе, никому не кивнешь с балкона. Это Лили – у нее
снегопад муаров, ездит на джипе за козьим, во время оно было тепло
на земле, разводили свёклу, мёд доставали из хладного самовара,
рукопись бедная под потолком промокла, жил бы на свете, а так –
только сплин и свара вместо томлений в пределах одной скамейки
или желания съесть одну шоколадку, но из Ельца достигают
узкоколейки контуров прочих планет, где остатки сладки. Это вот
Джим, у него есть бассейн и party, и разговорник, и на “Buenos dias”
он отвечает всегда и впопад, и кстати, что бы на дне бассейна там ни
случилось, и проезжает Лили, рядом джип паркуя, смотрит на дно,
где хлорка и джин в стакане, и на открытке растет рядом с небом туя,
зимние шины сияют на первом плане. Было бы всё у тебя, где теперь
ты, baby, с кем голосишь «То не вечер, спалось мне мало», божья
коровка прольет молоко на небе, где твоя искренность, где наконец
то жало не горячо и не холодно, под ногтями, верен себе (сохранить
бы немного воли), без предъявителя чек с четырьмя нулями, будет
мука – столько глупостей намололи.
100
Линза с неправильной оптикой предполагает линзу с
101
правильной
оптикой, и из краев заморских еще привези, например, холодец и