Общество все чаще предлагает основывать наши взгляды и поведение на неопровержимых доказательствах и эмпирических данных. Помимо того вопиющего факта, что люди так никогда не поступают – о чем свидетельствует вся история человечества, в которой правители принимали массу необдуманных, иррациональных решений, – существует еще одна проблема. Она заключается в исходном допущении, что у людей есть технологические и методологические средства для сбора и точного измерения данных обо всем во Вселенной – как будто мы уже открыли все свойства мира. Если это допущение ошибочно, а мы ведем себя так, будто оно верно, то мы потенциально упускаем возможность получить полное представление о Вселенной. Зачем это делать?
На самом деле недавно сложившийся чрезмерный акцент западного общества на критериях, «основанных на фактических данных» и «управляемых данными», вызывает у меня беспокойство, потому что доказательства и данные стоят денег. Попробую объяснить. Очевидно, полезно иметь доказательства того, что некое явление функционирует должным образом – например, медицинское оборудование. Проблема возникает, когда мы ошибочно заключаем, что явление не работает или не существует, основываясь только на том, что нам недоступны доказательства обратного. Фраза «это не доказано» иногда используется учеными и журналистами с долей лукавства. Когда люди ее слышат, они думают, что происходило некое расследование, в результате которого не было найдено никаких доказательств; однако на самом деле обычно подразумевается, что никто ничего не расследовал. Так почему бы не сказать правду? Эта фраза вводит в заблуждение; с ее помощью принято опровергать все, что не согласуется с научным материализмом. Более того, обычно наука отказывается что-то исследовать не из-за отсутствия интереса, а из-за отсутствия финансирования. Большая часть средств на развитие науки в Соединенных Штатах поступает от федерального правительства. Выбор исследовательских программ в академических институтах по всей стране определяется тем, какая из них, по мнению ученых, получит финансирование. Кроме того, федеральное законодательство определяет темы исследований на некий период времени. Например, когда после длительных войн на Ближнем Востоке многие военнослужащие вернулись домой, появилось внушительное количество указов и было направлено много средств на исследования черепно-мозговых травм (ЧМТ) и посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). ЧМТ – это травма, которая нарушает нормальную функцию мозга, а ПТСР – это расстройство с целым рядом симптомов, которое развивается у некоторых людей, переживших тяжелое и травмирующее событие. Затем ученые изо всех сил пытались формулировать задачи своих исследований так, чтобы вписать их в рамки этих тем. Гранты на исследования по другим темам могут поступать из частных фондов. Однако эти финансовые потоки обусловлены личными интересами богатых людей, которые основали фонды. Поэтому, пожалуйста, вспомните об этом, когда услышите, как кто-то произносит фразу «основанный на фактических данных». Было бы действительно здорово иметь достаточно денег, чтобы ученые могли исследовать все, что хотят, и изучать все интересные вопросы во Вселенной; но на самом деле научные программы, а следовательно и доказательства и данные, обусловлены деньгами, интересами правительства и пристрастиями состоятельных людей.
Сделаем следующий шаг: что, если есть вещи, которые нельзя измерить или объяснить с помощью самого научного метода? Считая научный метод единственным достойным средством измерения и понимания окружающего мира, мы фактически заявляем: если во Вселенной есть какое-нибудь явление, которое невозможно измерить этим методом, то оно не представляет важности и не заслуживает изучения. Как принято считать, мы знаем наверняка только то, что можем измерить и наблюдать; с другой стороны, мы используем свой мозг для измерения и наблюдения – эти два факта плохо согласуются друг с другом. Мы знаем, что верны и классическая физика, и квантовая; однако мы не можем примирить их между собой – и все же упорно твердим, что научный метод единственный.
Ограниченность научного метода – вот с чем я столкнулась в своем путешествии. Понимание этого помогло мне по достоинству оценить личный опыт как дополнение к научным доказательствам. Кроме того, по этой причине так трудно изучать само сознание. Просто в человеческом опыте есть некоторые вещи, которые трудно поддаются количественной оценке и которые невозможно воспроизвести. Точная наука не может измерить такие переживания, и эта задача обычно делегируется гуманитарным наукам – но это значит, что при разработке теорий о Вселенной разные ветви науки никак не взаимодействуют друг с другом. Мы воспринимаем жизнь не в двух отдельных измерениях, естественно-научном и гуманитарном; это один целостный жизненный опыт. Нам нужно включить и естественные, и гуманитарные науки в построение теорий о той поразительной, ужасной, блаженной, жестокой вещи, которую мы называем жизнью.
Если бы я наткнулась на всю эту информацию много лет назад, во время учебы в аспирантуре или даже после ее окончания, – не думаю, что я стала бы писать эту книгу. Череда жизненных событий, которые развернулись передо мной, включая мамины предсказания и экзистенциальный кризис, – все это было необходимо для того, чтобы мне открылись новые способы мышления. Может быть, все это произошло в «божественное время», как говорят интуиты.
Понимание того, что сознание может быть основой Вселенной, перевернуло мое мышление: необъяснимые явления больше не казались экстраординарными. Все это выглядело очень простым и не вызывало беспокойства. Опираясь на научные доказательства и личный опыт, теперь я думала, что, возможно, наши души или сознания перевоплощаются, несут карму и развиваются, усваивая уроки. Я взяла эту духовную структуру на тест-драйв и поражалась тому, как она изменила мой способ взаимодействия с жизнью. Когда я переключилась с научной литературы на труды «знающих людей», я выяснила, что греки использовали слово «Космос» для обозначения Вселенной как упорядоченной системы. Эта древняя идея встречается в большинстве культур по всему миру чуть ли не с самого зарождения человечества. На стыке науки и духовности у меня возникло новое мировоззрение: Вселенная имеет смысл, и в жизни существует духовно-мистическое измерение. Идея о том, что мы переплетены с Космосом и что нет реального различия между разумом и материей, между внешним и внутренним, между вами и мной, была для человечества основой реальности значительно дольше, чем идея о том, что это не так.
16. Отодвигаем занавеску: Науки недостаточно
Нам нужна не только наука, если мы хотим понять Космос и человеческий опыт. Надеюсь, у вас нет сомнений в том, что я очень люблю научный метод – на протяжении всей этой книги я действительно часто цитировала научные труды! Но у него, как и у всего остального, есть свои ограничения. Некоторые из них обсуждались в предыдущей главе – например, финансирование определяет темы исследований, и не все в человеческом опыте может быть измерено научным методом. Давайте отодвинем занавеску еще дальше и рассмотрим научные предположения и политику.
К тому времени, когда я окончила аспирантуру, я знала, что и у науки, и у нашего общества есть ответы далеко не на все вопросы (хотя, как уже знает читатель, я была приверженцем культа Науки и свято в нее веровала). Когда научный эксперимент завершен, опубликован и представлен общественности, мы должны обобщить результаты в аккуратной форме, понятной обычной публике. Однако на самом деле биологические системы и мир природы – это невероятно сложные образования, в которых имеется множество перекрывающихся и зависимых переменных. В меру своих возможностей мы планируем исследования так, чтобы изолировать переменные и изучать причины и следствия. Мы используем передовые статистические методы для определения достоверности того, что наблюдаем в экспериментах, но наши статистические пороговые значения несколько произвольны, и иногда мы просто оставляем без внимания необъяснимые отклонения в результатах. Для каждого решения, принимаемого в ходе эксперимента, есть множество различных вариантов на выбор. Это означает, что на пути разработки и анализа научных исследований есть много развилок, и если бы вы в определенный момент приняли другое решение, результаты исследования могли бы получиться совершенно иными – и зачастую так и происходит, из-за чего случается «кризис репликации», о котором я упоминала ранее.
Конечно, для принятия большинства решений в процессе эксперимента у нас есть веские причины; но все же хочу подчеркнуть, что часто наш выбор основывается на предположениях. В частности, в нейробиологии мы предполагаем, что личностные черты могут быть точно зафиксированы и классифицированы с помощью опросов. Мы предполагаем, что кровоток в определенной части мозга указывает на то, что мозг в этой области работает и эта работа коррелирует с поведением. Мы предполагаем, что разные индивидуумы в популяции достаточно схожи, чтобы мы могли обобщить полученные результаты. Мы предполагаем, что исследователи являются независимыми, объективными, непредвзятыми компонентами эксперимента, которые не оказывают никакого влияния на его результат. И, конечно (и это важно), мы предполагаем, что сознание вырабатывается мозгом. В научном материализме, как уже упоминалось, мы предполагаем, что физический мир независим от нашего восприятия, что физические законы могут быть открыты и описаны и что эти законы постоянны во всем Космосе. Я особо это выделяю – ведь если мы хотим получить точные результаты, то все те предположения, которые мы делаем, должны быть верны.
Я так подробно об этом пишу, потому что хочу показать всю сложность проведения научных исследований. Чтобы было ясно, научный метод – это уникальный инструмент для исследования и расширения нашего понимания Космоса. Используя научный метод, мы многое узнаем и постигаем, и есть много областей, в которых наука находит п