Я никогда не устану наблюдать за крысами. Что они будут делать? В водном лабиринте Морриса, когда в ходе аналогичного теста платформу убирали, наиболее разумным казалось остаться плавать в том секторе, где изначально располагалась платформа, рассуждая так: «Она была здесь еще вчера… она должна быть здесь… где же эта чертова платформа?» Действительно, столь настойчивый поиск в одной области подтверждает, что крыса помнила расположение платформы, так что такая стратегия вполне уместна, если вы исследуете память. Но нас интересовали более сложные принятия решений и обработка вероятностей, поэтому мы наблюдали за крысами и ждали, что же они нам сообщат. Крысы, более устойчивые к стрессу и в других ситуациях демонстрировавшие более адаптивное поведение, использовали несколько стратегий, пытаясь разрешить возникшую проблему. Разумеется, они прежде всего направлялись к тому месту, где ранее находилось лакомство, как это делали Хем и Хо, но, тщательно исследовав участок и убедившись, что еды больше нет, они применяли другой подход, больше похожий на поведение Сниффа и Скарри. Мы отмечали и такую тактику – крысы обследовали и те места, в которых еда находилась во время обучения. Хотя некоторые исследователи считают такое поведение ошибочным, на мой взгляд, оно вполне разумно, ведь фруктовые колечки попеременно оказывались во всех источниках. Другие крысы вставали на задние лапки, словно пытаясь лучше осмотреться и найти подсказку, где может быть угощение. Такое поведение напоминает Сниффа и Скарри, которые искали потерянную сырную базу, и, по-видимому, самые умные грызуны – это те, которые, столкнувшись с погрешностью предсказаний, использовали наибольшее количество стратегий. Я представляю, как у крыс крутятся шестеренки контингенций, особенно если перед запуском в лабиринт с фруктовыми колечками их «обучить» в «учебном лагере контингенций».
Такой «лагерь новобранцев» мы разработали для того, чтобы животные смогли построить собственные вероятностные цепи, и вкратце я упоминала об этом в главе 1, он достаточно прост, поскольку основан на связи приложенных усилий и вознаграждения. В ходе классического психологического исследования, связанного с понятием «выученная, или приобретенная, беспомощность», животные учатся определять, что между усилиями и вознаграждением не всегда образуется связь. Например, человек, пребывающий в депрессии, с трудом встает по утрам, поскольку ему кажется, что все его усилия бессмысленны – они не дают положительного результата. Меня же в тех экспериментах интересовало как раз закрепление связи усилие-вознаграждение, которая позволяла подкрепить связь между специфическими реакциями и результатом. Поэтому я отправила своих крыс в «поля», в данном случае в лабораторные, чтобы они могли собрать урожай фруктовых колечек. Каждый день крыс помещали на квадратную площадку размером 30 × 30 см, где были разложены лоскуты знакомой им подстилки, под которыми скрывались желанные фруктовые колечки. Через несколько недель крысы научились находить холмики и раскапывать свое запрятанное в них сладкое угощение. Примерно через шесть недель ежедневных шестиминутных тренировок стало понятно, что эти крысы, называемые «контингентными», понимали свою задачу – они отыскивали холмики и откапывали вкусные колечки. Настоящее тестирование подобного построения вероятностей происходило, когда после обучения в «учебном лагере» перед крысами ставили задачу решить иную проблему. И вновь для оценки мы использовали низкотехнологичное задание: проводили опыты с помощью кошачьего мячика с колокольчиком внутри. Этот новый предмет вызвал у крыс некоторое беспокойство, особенно из-за странного звука. «Фишка» заключалась в том, что в мячике были спрятаны желанные фруктовые колечки, которые невозможно было достать, хотя мы надеялись, что крыса решит иначе.
Когда мы проводили эти опыты, то задействовали еще одну группу крыс, которых дрессировали по другой схеме – мы не ставили перед грызунами цель построить цепи вероятностей. Этих крыс мы выпускали на площадку, и они получали лакомство без каких-либо усилий. Думаю, понятно, почему эта группа крыс, у которых не происходило контингентного построения, была названа группой «крыс-рантье» в противоположность контингентной группе «крыс-трудяг». Столкнувшись с проблемной задачей в виде мячика, контингентные крысы-трудяги с большим упорством пытались достать фруктовые колечки из странного кошачьего мячика, чем неконтингентные крысы-рантье[119]. Таким образом, вместо приобретенной беспомощности мы смоделировали приобретенную, или заученную, настойчивость.
Но какое воздействие это контингентное, или вероятностное, обучение оказывает на крыс во время пробного теста в сухом лабиринте, в котором животных лишили лакомства? По сравнению с крысами-рантье контингентные крысы-трудяги использовали больше стратегий для решения проблем, проводили больше времени на предыдущем источнике пищи, а также обследовали лабиринт для сбора дополнительной информации. Похоже, что хвостатые нажимали в своем мозге кнопку «перезагрузка». Мы также записали такие поведенческие акты, как груминг, и выяснили, что животные-рантье чистили свою шерсть с явными отклонениями от естественного процесса: они начинали груминг, но очень скоро словно приходили в замешательство и начинали все сначала или время от времени пропускали отдельные движения[120]. Кроме того, у рабочих крыс уровень гормонов стресса был понижен. В нашей лаборатории мы делаем анализ этих гормонов из помета – биологического образца, которым крысы с большим удовольствием делятся с исследователями. Мы проверяем уровень типичного гормона стресса, кортикостерона, а также уровень дегидроэпиандростерона (ДГЭА), гормона повышающего устойчивость крысиного организма к внешним воздействиям. Когда мы смотрим на соотношение ДГЭА/кортикостерон, то отмечаем, что у контингентных крыс-трудяг эти показатели лучше, что позволяет предположить, что рабочие крысы для борьбы с вредными гормонами стресса вырабатывают намного больше ДГЭА.
Результаты исследований крыс-трудяг и крыс-рантье позволяют сделать вывод, что контингентное обучение в ходе решения одной задачи, по-видимому, распространяется и на другие. Если эти данные можно будет обобщить и применить к людям, то значит, взаимодействие со средой и обретение чувства контроля и самоэффективности[121] (и это от тренировок по нескольку минут в день) поможет создать своего рода буфер перед бесконечными приступами неуверенности, которые мы испытываем в течение жизни. Как же мозг организует все эти изменяющиеся условия и вероятности, чтобы выдать оптимальную реакцию? Ученые решили изучить как участникам азартных игр удается наращивать контингентную «мускулатуру» и преодолевать погрешности предсказаний.
Если одна из важных функций мозга заключается в производстве реалистичных контингенций, необходимых для управления поведением, то как именно это происходит? Теперь, когда ученые определили основные рабочие области мозга и даже догадываются об их функциях, мы ближе чем когда-либо подошли к раскрытию этой тайны. При выходе за пределы простого выбора, на котором сделан акцент в классическом исследовании принятия решения (как у Канемана и Тверски) и в нейроэкономике, нужна более сложная задача, чтобы моделировать неопределенность реального мира. Такая задача должна позволять человеку делать выбор из реакций, которые могут окупиться в будущем, и излишне рискованных реакций. Если это напоминает вам азартную игру, то мы на одной волне! Классическая задача для описания этого сложного поведения известна как «игра в карты по-айовски» (Iowa Gambling Task), и это исследование оценивает реакции на неопределенность. Участникам дают две колоды карт, последствия при выборе карт из каждой колоды в начале задания неизвестны, но участники быстро понимают, что некоторые карты приносят прибыль, а другие приводят к финансовым потерям. Поначалу все, что может сделать человек, – это собрать информацию, выбирая карты из разных колод, и при выборе мысленно делать заметки. Ким Стерелни, философ и биолог из Австралийского национального университета, называет информацию, полученную на этих этапах, разновидностью накопления когнитивного капитала, необходимого для управления будущими решениями. По его мнению, наши предрасположенные нейронные цепи требуют личного взаимодействия с меняющимися условиями среды для создания оптимальных когнитивных инструментов, своеобразного основанного на опыте хранилища, содержимое которого помогает нам ориентироваться в нововведениях жизни. Сталкиваясь с постоянными изменениями среды, наши предрасположенные нейронные реакции, унаследованные от генетического капитала, не справляются с информированием нас о лучших реакциях в шквале новых контингентных вызовов, изо дня в день встающих перед человеком[122].
Итак, когнитивный капитал, необходимый для «игры в карты по-айовски», игроки приобретают, вытаскивая карты из разных колод и оценивая последствия выбора в реальном времени. Спустя некоторое время начинают проявляться образцы контингенций. Одна колода (колода А) ассоциируется с бо́льшими прибылями, но и с бо́льшими потерями, тогда как вторая колода (колода В) – с меньшими прибылями, но и с меньшими потерями. Внимательный наблюдатель быстро сообразит, что колода с наименьшими потерями в конечном итоге принесет более крупный выигрыш, но, чтобы сделать такой выбор, нужно не выбирать карты из колоды А с бо́льшими выигрышами. Интересным аспектом этой задачи выступает время, которое требуется участникам, чтобы прийти к выводам о разности прибылей двух колод. Нейропсихологи заметили, что людям с повреждениями в области префронтальной коры требуется больше времени для осознания вероятностных образцов, если они вообще способны это сделать