[169]. В таких случаях контингентные фильтры склоняются к смертельному исходу. Хотя такой тест не выявляет конкретную причину самоубийства, он может использоваться для определения группы риска или, наоборот, в качестве маркера успеха различных типов лечения, направленных на предотвращение самоубийства.
Нок и его коллеги рассмотрели множество психологических факторов, которые ассоциируются с суицидальным поведением. Их исследование показало, что мысли о суициде появляются у человека в тот момент, когда он начинает ощущать себя обременяющим других людей, у него обостряется чувство собственной ненужности, появляется высокая чувствительность к боли и интенсивные ощущения поражения и ловушки (неспособности выйти из стрессовых, ставящих в тупик или унизительных ситуаций). Самоубийство часто связано с прошлыми негативными событиями, например с жестоким обращением в детстве или полученной тяжелой травмой. Отсутствие гибкости и неспособность переключать внимание на другие факторы или события также относятся к факторам риска, то же можно сказать и о сложностях с решением проблем[170]. Когнитивные стили, или характерные стили, используемые для решения задач, подобные пессимистическому настрою или безнадежности, также приводят к повышению суицидального риска[171].
Совокупность этих данных позволяет предположить, что многие факторы, провоцирующие повышенную склонность к суициду, могут значительно исказить контингентные калькуляторы и лишить человека способности видеть положительные моменты в своей жизни. В такие минуты человек не в состоянии отвлечься от засевшей в его голове мысли и подумать о других возможностях или хотя бы на короткое время забыть о неприятностях. Похоже, в такой ситуации фильтры жизненной перспективы выходят из фокуса. В своем предсмертном письме Мэдисон Холлеран написала: «Я думала, что очень неприятно быть запертой снаружи, а теперь думаю, что, наверное, гораздо неприятнее быть запертой изнутри. Мама… тебе ожерелье… Вам, бабушка и папа… имбирное печенье (всегда напоминало мне о вас)… Тебе, Ингрид… проект “Счастье”. И папочке… шоколадные трюфели. Люблю вас всех… Мне очень жаль. Я люблю вас»[172]. Из этой записки становится ясно, что Мэдисон оказалась в ловушке собственных мыслей и не смогла представить альтернативные решения и перспективы.
Когда я рассматриваю ткань мозга под микроскопом, мое восприятие меняется вместе со сменой увеличения. Например, рассматривая материал в 100-кратном объективе, я могу сфокусироваться только на нескольких клетках одновременно со слабым информационным контекстом, с трудом позволяющим определить участок мозга. И только когда я, используя револьверную головку микроскопа, перехожу от увеличения 100x к 40x, к 20x, к 10x или ниже, становятся различимы знакомые участки мозга. Когда я вижу эти структуры – гиппокамп, миндалину, переднюю поясную кору, базальные ганглии, то вижу и перспективу, я начинаю лучше представлять, как клетки, на которых я была так сосредоточена, вписываются в широкую картину мозга.
Человек с суицидальными мыслями, видимо, оказывается зажат, или, говоря словами Мэдисон, заперт изнутри в режиме сильного увеличения, он не может смотреть шире и рассчитать уместные для данной ситуации контингенции. Какими бы страшными в данный момент ни казались разорванные отношения, плохая оценка или потерянная работа, такая ситуация обычно проходит и оказывает минимальное воздействие на долгосрочный успех человека или его счастье. Различные нейробиологические и физиологические факторы – от изменения нейрохимических веществ, которые вырабатываются в мозге и отвечают за поиск решения проблем, до деструктивных когнитивных стратегий, парализующих мышление и вызывающих ощущение поражения и захлопнувшейся ловушки, – не позволяют человеку отвлечься от собственных рефлексий и увидеть возможные варианты.
Моя преподавательская работа заключается в том, чтобы поддерживать студентов в их стремлении соответствовать высоким академическим стандартам, напоминать о важности в достижении целей и о получении удовлетворения от достигнутого. Но при этом исследование, показавшее эмоциональную уязвимость студентов, напоминает мне о необходимости помогать молодым людям использовать свои нейробиологические и психологические «револьверные головки» и рассматривать полученный «неуд» с разных ракурсов, а потом двигаться вперед и улучшать ситуацию, спроецировав ее на общую картину мира. Такой баланс порой дается с трудом, но он совершенно необходим для сохранения эмоционального здоровья студентов. Чем лучше я смогу объяснить, что неудачи и разочарования – всего лишь переходные эмоциональные результаты, необходимые для конечного успеха, тем меньше вероятность искажения контингентных фильтров или их засорения. Именно здесь размываются границы между профессором и родителем. Все это чрезвычайно важно для обеих ролей.
В начале этой главы я призналась, что порой сознательно искажала контингентные фильтры у своих дочерей в надежде, что это принесет им радость в будущем. В природе человека подстраиваться под реалии окружающего мира, чтобы давать передышку в трудные времена. Как же человек пришел к этому? Благодаря феномену, известному как оптимизм, который позволяет видеть стакан наполовину полным, а не наполовину пустым. Оказывается, это очень важно для сохранения нейронных функций. Исследование показало, что молодые люди, полные оптимизма, с большей вероятностью закончат колледж, они лучше определяют, когда нужно поднапрячься и больше акцентированы на поставленных целях[173]. Таким образом, оптимизм, по-видимому, сосредоточен на возможных положительных результатах и помогает идти к достижению целей. Конечно, за такие преимущества приходится платить. Негативные последствия от чрезмерного оптимизма видны на примере краха рынка недвижимости в США в 2008 году, приведшего впоследствии к обвалу финансового рынка[174]. Майкл Льюис в книге «Большая игра на понижение» пишет, что в то время банковская сфера и сфера недвижимости демонстрировали крайне позитивную позицию, игнорируя информацию об образовании пузыря[175]. Оказывается, жилищным пузырям предшествуют пузыри мозговые.
Тали Шэрот с коллегами исследовали способности человека к оптимизму в своей лаборатории при Университетском колледже Лондона. Участников просили ответить на вопрос, какова вероятность того, что в их жизни произойдут определенные события. В этом качестве были предложены: измена мужа или жены, появление камней в почках, банкротство и кончина до 70 лет. В целом опрошенные были склонны преуменьшать вероятность таких событий. Даже когда им были предоставлены факты, с помощью которых они могли откорректировать ошибки в прогнозах, это происходило не всегда. При сканировании их мозга ученые отметили активность во фронтальных областях, отвечающих за решение проблем, и мозжечке, который отвечает за связь отклика с другими функциями и обучением. Активность этих областей возрастала, если субъект настаивал на своих ошибочных оценках и продолжал преуменьшать действительную вероятность негативного события[176].
Самые оптимистичные из нас ловко игнорируют полученные сведения, если они снижают положительность результата. Вы можете думать: «…Шанс, что я выиграю в лотерею, 1 из 250 000 000, но, черт возьми, всякое может быть». Разумеется, когда дело доходит до различных интерпретаций реальности, нужно придерживаться золотой середины между категорическим отрицанием и полным отчаянием[177]. Финансовый кризис 2008 года наглядно показал, что, если нечто кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой, стоит задуматься, хотя, как правило, мы слишком поздно это осознаем.
Учитывая рост доказательств важности оптимизма для здоровых реакций, нейробиологи попытались исследовать этот когнитивный ингредиент на крысах. Да, вы поняли правильно: оптимистичные крысы. Маловероятно, что оптимизм возник на эволюционной сцене только с появлением людей. Возможно, столь важные когнитивные стили поведения проявлялись у животных и до человека. Могут ли крысы быть оптимистичными? Проработав с ними три десятилетия, я склонна ответить: да. Но, разумеется, необходимы систематические доказательства, чтобы подтвердить мое смелое предположение.
Рафал Ригула, член Польской академии наук, взялся за изучение этого вопроса. Он разработал хитрое исследование, которое позволило ему разделить крыс на оптимистов и пессимистов. Используя старые поведенческие методики, он воздействовал на крыс двумя тональными сигналами: первый – частотой 2000 Гц, который ассоциировался у грызунов с положительным подкреплением в виде сладкой воды (для этого крыса нажимала на рычаг в левой части клетки), и второй – частотой 9000 Гц, который вызывал звуковой шок. Чтобы выключить звук, животное должно было нажать на рычаг в правой части клетки. Как только крысы выполняли это задание достаточно уверенно, их начинали тестировать. Чтобы определить степень когнитивного искажения, на крыс воздействовали промежуточным и неоднозначным для них тоном частотой 5000 Гц. Догадались, к чему все шло? Если крыса была оптимистом, она интерпретировала этот неоднозначный стимул как позитивный и нажимала на левый рычаг, чтобы получить сладкое вознаграждение. И наоборот: польские крысы-пессимисты толковали эту неоднозначность как наказание и нажимали на правый рычаг, чтобы выключить звук. После скрининга когнитивного искажения и распределения крыс по группам в соответствии с уровнем их позитивного настроя животным предлагалась первая задача с несколько измененными условиями. Теперь, чтобы получить желаемый результат, хвостатые должны были нажимать на рычаги с бо́льшим усилием. Чтобы получить вознаграждение, оптимистичные крысы работали усерднее пессимистичных, однако при включении отрицательного раздражителя обе группы действовали одинаково. Таким образом, этот эксперимент, подтверждая результаты исследований с участием людей, показал, что повышенный уровень опт