Рис. 15.На этой и предыдущей странице: опытный капитал, приобретаемый во время игры. Игровое поведение схоже у многих видов млекопитающих, и можно предположить, что оно играет важную роль в формировании адаптивных нейронных сетей. На этих фотографиях, сделанных в лаборатории социальной нейронауки Алексы Веенема из Мичиганского университета, грызуны демонстрируют сложное игровое поведение, и оно может служить ценной моделью для исследования игр у человека © Alexa H. Veenema
Игра, действительная или воображаемая, в отличие от других типов поведения (поиск еды и социальных контактов или строительство убежища), характеризуется меньшим упором на реальный результат. И этот аспект озадачивает эволюционных биологов.
Какие задачи ставятся в игре? Затрачивается энергия, возникают определенные риски, но для чего? Мы знаем, какова реакция – бег, прыжки, прятки, толкание, но какова производная этих действий? Пока можно утверждать, что игра позволяет накапливать опыт, который в будущем будет способствовать благополучию. Мне нравится представлять игру как свободный способ контингентного строительства или мозгового тренировочного лагеря. Дети воспроизводят неразумные и бесполезные на первый взгляд образцы поведения, не приносящие немедленного результата, и это напоминает тренировки спортсменов, эффективность которых проявится только в будущем. И хотя с возрастом польза физических упражнений начинает осознаваться лучше, сторонний наблюдатель вряд ли поймет, зачем люди тратят столько времени и энергии на бессмысленное на первый взгляд «тягание железа» в спортзале. Но тем не менее игру можно считать вариантом контингентной ритмической гимнастики для мозга млекопитающих.
Несмотря на отсутствие быстрых результатов, игровой тип поведения может вызывать в мозге молниеносную реакцию. Хотя у животных во время игры не было выявлено ярких всплесков нейронной активности, исследование обозначило несколько любопытных тем. Отслеживая FOS-белок, который маркирует активные области мозга, ученые смогли определить, что у недавно участвовавших в игре крыс повышалась нейронная активность во многих областях коры головного мозга и подкорковой области, включая зону, отвечающую за выработку дофамина. Кроме того, во время игры, по-видимому, происходил рост мозга, это было связано с белком, известным как нейротрофический фактор мозга (BDNF). BDNF повышает важную для развивающегося мозга нейропластичность. Таким образом, влияние игры на мозг столь же важно, как и сама игра. По-видимому, игра необходима для развития здорового мозга, и животные стараются восполнить игровое время, упущенное в результате социальной депривации или недостатка общения[359]. Более того, существует обратная связь между игрой и стрессом (повышенная игривость снижает стресс), и, возможно, игры – это именно то, что нужно прописывать людям для снижения токсичности хронического стресса, распространенного в человеческом сообществе[360].
Хотя игры встречаются и у рептилий, и у птиц, млекопитающие демонстрируют такое поведение гораздо ярче. У собак и кошек, медведей и слонов можно наблюдать образцовые формы подобного поведения[361]. Поскольку мозг млекопитающих отличается наиболее сложной организацией, игра может выполнять важную функцию в формировании сложных нейронных цепей для быстрого и гибкого обучения, а также для продуцирования необходимых для выживания спонтанных реакций. Впрочем, это не отменяет важности заученных навыков, ассоциаций и рефлексов. Нейробиологи Сержио и Вивьен Пеллис, Хизер Белл и Брайен Колб из Университета Летбриджа обнаружили, что игра меняет форму нейронов в префронтальной коре, отвечающей за контингентные расчеты, и даже служит детонатором для последующего развития нейропластичности у крыс[362]. Таким образом, непосредственное физическое взаимодействие в контактных играх, вероятно, готовит животных к неожиданным жизненным перипетиям, с которыми они могут столкнуться в будущем[363]. В главе 7 я упоминала Пола Маклина, пионера американской нейронауки. В своей книге «Триединый мозг» (The Triune Brain) он писал, что млекопитающих от других классов животных отличают три типа поведения – кормление грудью, общение матери с потомством и… игра[364].
В то время как поведенческие контингенции реакция-результат расплывчаты, когда речь заходит об игре, все традиционные элементы поведенческих и когнитивных ассоциаций просто не учитываются, когда речь заходит о творчестве. В этой сфере как процесс, так и результат уникальны и нестандартны. И хотя классических бихевиористов творческие способности заводят в тупик, невозможно отрицать, что мы культивируем любопытство и любознательность в культурной среде.
В какой-то степени исследовательской деятельностью животных руководит любопытство. Что скрывается за скалой? Что за фрукт упал с дерева? Почему это животное прыгает по тропинке… и куда ведет эта тропинка? Это изучение новой среды рискованно и энергозатратно, но оно дает новую информацию и богатый эмпирический капитал для расчета будущих возможностей. Помните, как в книге «Где мой сыр?» два грызуна-исследователя переживали пропажу лакомства. Хотя трудно объективно определить, как возникают творческие способности, похоже, они включаются при переходе от размышления над вопросом «Что это?» к вопросу «А что, если?».
Креативность в целом определяется как нестандартная реакция, в результате которой генерируется идея или продукт, воспринимаемый окружающими как некая ценность. Творческий продукт может иметь практическую (более удобный консервный нож) или художественную ценность (интересная картина, выполненная в оригинальной технике). Хотя никакое поведение не существует в эмпирическом вакууме, творческие реакции, по-видимому, более независимы и свободны от предыдущего опыта. Разумеется, прошлые взаимодействия влияют на творческие решения, но линейная траектория приобретения надлежащего опыта для проведения точных контингенций, намеченная Павловым, Скиннером и Уотсоном, становится менее четкой, когда дело касается творческих поисков.
Приходя в лабораторию к своим грызунам, я, конечно, могу попытаться определить, когда они спрашивают себя «Что это такое?» и когда решаются обследовать новую территорию или обнюхать новый предмет. Но для этого мне нужно прийти в лабораторию утром, увидеть, что кубики сложены не так, создать новый путь отхода или найти изгрызенную игрушку, которую явно использовали в необычных целях. Потом я должна обратиться к своим творческим возможностям, чтобы суметь верно оценить креативные способности своих подопытных. Пока никто не доказал, что крысы способны перейти к фазе «А что, если?», которая, как мы считаем, лежит в основе творческого процесса. Возможно, это объясняется тем, что творчество прежде всего требует рождения идеи, которую сможет сохранить и реализовать животное или человек. Я много писала о том, как умны крысы, но я не знаю, способны ли они сохранить идею в своем крысином мозге.
Более века назад Уолтер Хантер провел исследование, которое расширило наше представление о том, могут ли животные продуцировать идеи. Учителем Хантера был Харви Карр, ученый, который возглавлял лабораторию животных в Университете Чикаго после перехода Дж. Б. Уотсона в Университет Джонса Хопкинса. Для проведения сравнительных исследований интеллекта Хантер сосредоточился на крысах, енотах, собаках и детях. Испытуемым показывали трехпанельный аппарат с тремя лампочками; они должны были заметить ту лампочку, которая горела, и после специфической задержки подойти к ней и получить вкусное вознаграждение. Крысы выполняли задание только в том случае, если пауза длилась не более секунды, еноты успешно справлялись с задачей и через 25 секунд. Но и еноты проиграли собакам и детям, которые помнили, куда надо вернуться за угощением, даже через пять минут. Важно отметить, что последующие исследования с обучением и выполнением сложных задач позволяют предположить, что крысы действительно могут удерживать информацию в своей памяти, известной как рабочая память, больше секунды, и эта способность, вероятно, обеспечивается медиальной префронтальной корой[365]. Однако Хантер заметил еще кое-что. В фазе задержки собаки и крысы продолжали фокусироваться на ранее загоравшейся лампочке, так что после задержки им достаточно было просто подойти к ней. Но дети и еноты во время паузы продолжали заниматься своими делами и только в нужное время подходили к панели, которую должны были запомнить. Сохранялся ли образ задачи в нейронных цепях енотов и детей, пока они занимались другими делами? Можно ли образ задачи считать идеей?[366]Если, например, енот подходит к дереву с висящей на нем кормушкой для птиц, возникает ли у него некий план, который позволит ему добраться до корма? Могут ли возникать новые идеи, которых не придумали люди, стараясь защитить кормушки от енотов?
В начале XX века ученые решили, что нельзя однозначно отрицать способность у енотов формировать и запоминать идеи, возможно, поэтому их решили не использовать в качестве лабораторных животных. Герберт Дэвис писал, что его еноты однажды пробрались в вентиляционную систему лаборатории и едва не сбежали. Оказалось, что из-за их любви к самостоятельности очень трудно работать с этими животными в лабораторных условиях. Позднее у енотов были обнаружены сильные индивидуальные отличия в способности к обучению, что затрудняло получение обобщающих статистических данных, и от работы с енотами отказались окончательно. Роберт Йеркс, известный специалист в области сравнительной психологии, предложил использовать в лабораторных исследованиях мышей. Маленькие, ручные и постоянно активные мышки характером и поведением сильно отличались от енотов и, разумеется, от людей, для моделирования поведения которых их использовали