[35]. Лешли опередил свое время, но по мере развития нейробиологических технологий роль мозга в обучении, развитии памяти и решении задач становилась более очевидной.
На заре появления бихевиоризма его теории и законы казались простыми и незамысловатыми, но надо признать, что им приходилось сталкиваться с дополнительными вызовами. Когда новые бихевиориcтические законы стали проверяться вне контролируемых условий лабораторий, формы поведения плохо поддавались оценке. Психолог-экспериментатор Джон Гарсия из Калифорнийского университета в Беркли обнаружил, что, вопреки лабораторным предсказаниям, двум стимулам, или «событиям», не требовалось никакого обучения, если один из стимулов приводил к болезни животного[36]. Он обнаружил этот факт уже после первого опыта, когда крысы стали обходить миски с радиоактивной водой. Это наблюдение отличалось от версии Павлова – поведенческого обусловливания, – согласно которой нужно было проделать несколько подобных опытов. Если вы сталкивались с отравлением испорченной едой, например суши, значит, вы тоже можете считаться субъектом такого единичного опыта[37], ведь почти наверняка вы больше никогда не притронетесь к этому продукту. Очевидно, есть некоторые типы обучения, которые природа не могла доверить непредсказуемому шансу или настойчивым тренировкам.
Кроме того, фиксированное, или «запечатленное», поведение, которое формировалось в «проблемных ящиках» Торндайка, зачастую ослаблялось, если после закрепления реакций животные начинали их перенастраивать. Они переставали выполнять задание, принимались играть или с любопытством обнюхивали клетку, то есть подопытные животные больше не вели себя как хорошо настроенные роботы, что предполагалось по теории бихевиоризма. Да, животные действительно обучались, но при этом они искали новые пути достижения оптимального результата. Подобные ситуации возникают и у меня в лаборатории. Мои студенты неделями обучают животных, пока те не начинают безошибочно ориентироваться в препятствиях, чтобы добраться до желанного лакомства. Затем, в ответственный момент пробных тестов, когда лаборанты начинают записывать данные (систематизированные данные определят вероятность опубликования результатов), животные часто начинают отвлекаться. Студенты описывают их реакции как «сачкование» или скука от необходимости постоянно повторять задания. Они словно говорят себе: «Я уже получил вкусняшку, зачем спешить?.. Мне все равно дадут еще хлопья… так зачем торопиться обратно в эту проклятую клетку. Люди терзают меня целых три минуты, так что несколько минут свободы мне не помешают». Простите мне мой антропоморфизм (я заставила крыс говорить человеческим голосом), но вы понимаете, что я имею в виду. Эти новые интересные поведенческие тенденции подтверждают, что крысы действительно хороши в качестве модели для изучения человеческого поведения, особенно поведения детей в классе, но не так хороши в качестве примера в научных статьях или помощников в получении грантов.
Я не первый ученый, занимающийся изучением поведения, который разочаровался в так называемых обученных, точнее, дрессированных животных. Исключения из правил бихевиоризма Скиннера были описаны в известной статье двух его бывших аспирантов – Келлера и Мэрион Бреланд, которые к тому моменту уже поженились[38]. Дрессируя животных для рекламных роликов и других развлекательных мероприятий и используя оперантное обусловливание Скиннера, они выяснили, что оно не всегда сохранялось. Келлер и Мэрион думали, что для рекламного ролика они хорошо выдрессировали енотов класть монеты в копилку, пока еноты не стали «купать» монеты в мисках, словно стирая их, перед тем как опустить в копилку. Решив, что такой трюк будет «круче» выглядеть, если монеты в копилку в виде свиньи будут бросать поросята, супруги обучили и свинок этому фокусу. Вот только после успешной демонстрации желаемого поведения поросята, как и еноты, добавили свою деталь. Нет, они не «купали» монеты, они катали их по полу. Подобные накладки в обучении зоопсихологи и этологи считают инстинктивными отклонениями: в природе еноты, прежде чем съесть что-то, полощут еду в воде, а свиньи роют пятачком землю. Это была битва поведений!
Некоторые животные реагировали, даже если вызывающий реакцию очевидный стимул отсутствовал. Чем объясняется приступ активности у щенка, который один заперт в комнате? Почему ребенок, который тихо сидит на заднем сиденье автомобиля, вдруг начинает напевать песенку собственного сочинения? На что могли среагировать щенок и ребенок? Что могло послужить стимулом для подобной реакции? Почему ребенок демонстрирует поведение (поет импровизированную песню), с которым никогда не сталкивался? По мнению ученых, изучающих поведение, подобные реакции – результат обучения и тренировок. Можно ли научить создавать новую форму поведения? Возможно. Недавно я со своими студентами, изучающими сравнительное поведение животных, посетила Центр исследования дельфинов в Грасси-Ки во Флориде, где меня очень удивили дрессировщики, которые рассказали, что научили своих подопечных выполнять новый трюк всякий раз, когда они рукой подавали сигнал вводить новшества. Можно ли формировать инновации и обучать им? Каким бы ни был ответ, очевидно одно: такие наблюдения будут затруднять задачу для бихевиористов, придерживающихся крайних взглядов. Классическое, или оперантное, обусловливание не всегда может объяснить, как именно мы отреагируем на стимул, даже если научились формировать новые реакции.
В известном исследовании, задуманном для демонстрации неожиданного возникновения инсайта, или озарения, в поведении животного, немецкий психолог Вольфганг Кёлер создал новый проблемный сценарий, чтобы выяснить, могут ли шимпанзе решить поставленную задачу без предварительного обучения[39]. Он помещал их в клетку и подвешивал наверху банан, до которого обезьяна не могла дотянуться. В клетку помещались также ящики и длинная палка. Обезьяна довольно быстро понимала, что надо определенным образом поставить ящики, забраться на них и палкой сбить банан – так сообразительный шимпанзе произвел сенсацию в поведенческой психологии. Но этот пример не идет в сравнение с Маком Гивером – персонажем телесериала 1980-х годов, который неделями спасал собственную жизнь и жизни других. Нужно обезвредить бомбу с помощью бечевки и пластилина? Нет проблем! Хотя бихевиористы, работающие в лабораториях, очень любили диаграммы и таблицы своих обучающих программ, становилось ясно, что поведение не всегда следует правилам.
Хотя было непонятно, появлялись ли новые реакции в результате обучения, но было понятно одно: они точно стали результатом деятельности мозга. Соглашусь с Карлом Лешли: пусть инструменты исследователя были в то время довольно примитивными, работа мозга все равно должна была учитываться в формулах бихевиоризма. Пожалуй, только Иван Павлов был исключением, он уже тогда утверждал, что большие полушария головного мозга отвечают за комплексное поведение[40]. Еще надо учитывать, что попытки первых бихевиористов понять предсказуемое поведение животных увели их в неправильном направлении. Если принять, что поведение предсказуемое и негибкое, как показали данные ранних исследований поведения, то мы были бы крайне ограничены в выборе образа жизни, не смогли бы реагировать на новые вызовы или переключаться на более привлекательные жизненные сценарии. Жизнь предоставляет нам множественные контингенции, а не одну кнопку выбора.
Другим направлением в исследованиях, ставящим под угрозу строгие правила бихевиористов, стала известная экспериментальная работа Хэрри Харлоу. Если на поведение влияют внешние подкрепители, почему же тогда макаки-резусы в его опытах забирались на мягкую и теплую суррогатную маму-манекен, а не на жесткую и холодную проволочную маму, хотя она кормила их молоком? Разве молоко не должно было удерживать детеныша у такой «мамы»? Нет, малышки-обезьянки предпочитали проводить время у манекена, не имевшего дополнительных визуальных внешних подкрепителей. После эксперимента Харлоу заявил, что сместил фокус с обучения на любовь[41]. В главе 7 мы обсудим, как забота о детях и социальные связи запускают систему важных внутренних поощрений – как раз то, что игнорировали радикальные бихевиористы.
Не будем забывать, что мы не клоны и по-разному реагируем на одно и то же событие окружающего мира. Как можно втиснуть этот факт в рамки идей радикального бихевиоризма? Хотя классические бихевиористические теории не акцентировали внимание на индивидуальных различиях, отрицать их существование было невозможно[42]. В одном из своих докладов голландский психолог XIX века Ф. С. Дондерс привел первое доказательство отсутствия предсказуемости в разных типах поведения, указав на индивидуальные отличия во времени реакции. В его примере астрономы, наблюдавшие, как одна и та же звезда пересекает определенную точку небосвода, указывали разное время. Дондерс догадался, что эти различия были обусловлены разным временем реакции у наблюдателей. В последовавших затем блестящих экспериментах он обнаружил, например, что время реакции увеличивалось, когда перед испытуемыми располагались две кнопки с сигнальными лампами, которые указывали участникам на нужную кнопку, чем когда перед ними располагалась только одна кнопка. В этой работе Дондерс одним из первых объективно измерил процесс принятия решения. Другой пионер, тоже живший в XIX веке, физиолог Густав Фехнер, попытался формализовать процесс интроспекции. Он ввел термин едва уловимое отличие,относящийся к переменам, которые могут произойти в стимуле (например, яркость света), прежде чем он будет замечен субъектом как качественно отличный. Как вы можете догадаться, индивидуальные отличия были зафиксированы и в этой перцептивной работе, возможно, они возникали вследствие разной чувствительности в сенсорных системах участников исследования. На первый взгляд может показаться, что эти методологические инновации больше фокусировались на психических процессах, чем на поведенческих. Но ведь у чувственного восприятия, скорости принятия решений и поведенческого исполнения имелся общий знаменатель – мозг, который требовал особого статуса важного игрока за игровым столом этой новой дисциплины.