Хотя для бихевиористов-практиков это исследование было равносильно открытию ящика Пандоры, невозможно было двигаться вперед в понимании поведения без понимания роли мозга в поведенческих и психических процессах. Если вернуться в прошлое, то, возможно, Скиннер был прав, когда не стал учитывать деятельность мозга при объяснении поведенческих реакций. Так он избежал путаницы, ведь роль мозга совсем не проста. Но было ясно одно – получение точной информации о крайне важной роли поведения в выживании животных зависело от того, как именно нервная система координировала осуществляемое в реальном времени релевантное поведение, независимо от его формы.
Хотя пионерам бихевиоризма нужно отдать должное за открытие методов, которые восполнили пробел между философским и физиологическим подходами к поведению, ранние подходы все равно фокусировались на более примитивных поведенческих проявлениях… скорее рефлексивных, чем рефлективных. Если говорить словами нобелевского лауреата Даниэля Канемана, это были реакции, возникающие вследствие быстрого мышления, а не медленного[43]. Эта тенденция начала складываться еще до Павлова, когда Декарт описал упрощенный алгоритм сенсорного входа – моторного выхода. Конечно, при самом примитивном раскладе это была правильная мысль. Если вы дотронетесь до раскаленной плиты, ваши сенсорные нейроны доставят сообщение о температуре, боли и дискомфорте в центральную нервную систему, которая быстро перенаправит это сообщение в соответствующие нервные клетки, и вы сразу отдернете руку, еще до того, как получите сильный ожог. На входе – сенсорная информация, на выходе – моторная реакция, причем эта реакция должна быть моментальной, позволяющей избежать серьезного повреждения тканей. На самом деле сверхбыстрая реакция даже не требует участия головного мозга, поскольку и спинной мозг может справиться с такими простейшими задачами.
Описание механизма обработки информации мозгом, данное пионером нейробиологии Чарльзом Шеррингтоном, подкрепило эту простую мысль о функциях нейронов. Термин синапс, буквально означающий «скреплять», был введен Шеррингтоном для обозначения крошечного промежутка между двумя нервными клетками, заполненного нейрохимическим веществом, выборочно активирующим определенные реакции у соседних клеток мозга. За эту работу в 1932 году Шеррингтону была присуждена Нобелевская премия, кроме того, его открытие еще более укрепило идею о том, что простые входящие сообщения вызывают простые рефлексивные и предсказуемые моторные реакции[44]. Вдобавок ко всему появляющиеся новые работы по бихевиоризму тоже подкрепляли идею простого поведенческого отклика. Рефлексы Павлова, законы решения проблем Торндайка, культовые графики различных схем подкрепления Скиннера – все указывало на простое механическое протекание внутренней работы черного ящика.
Но если бы выбор, который дает жизнь, был так прост. Как только вы переходите от крыс в клетках в реальный мир и оказываетесь перед выбором, то реагировать на него рефлекторно уже не так просто. Даже выбор зубной пасты из дюжины тюбиков на аптечной полке требует иной формы научения и нейронных связей, чем те, что были описаны пионерами бихевиоризма и неврологии. И выбор зубной пасты – еще самое простое дело в широком спектре принимаемых нами решений. Стоит ли мне заводить ребенка, какого партнера выбрать, правильным ли делом я занимаюсь? И возможно, самое важное – стоит ли вообще жить? Как только реакция переходит от простого к сложному и от предсказуемого к непредсказуемому, принятие решения (поведенческий отклик) усложняется, и уже не важно, что там утверждали первые учебники по психологии поведения.
В 1990-е годы исследователи в области нейроэкономики хотели понять, как мозг принимает сложные решения. Пока первые бихевиористы пытались уйти от субъективных внутренних механизмов психических процессов, эти смелые новые ученые приняли вызов. Для подтверждения важности бихевиоризма не только для дрессуры лабораторных или цирковых животных это направление нуждалось в слиянии с другими науками, такими как когнитивистика и экономика. Такое слияние позволило бы бихевиоризму точно ответить на вопрос, как и почему мозг продуцирует поведение. Демонстрируя свежий подход к проблеме, Пауль Глимхер из Нью-Йоркского университета и его коллеги сфокусировались именно на том, чего так старался избежать Скиннер, – на работе внутри черного ящика[45]. Чтобы достичь цели, пионеры нейроэкономики поставили себе совершенно другие задачи. Вместо того чтобы сфокусироваться на четко определенных ответах, которые ведут к получению вознаграждения, эти ученые сосредоточились на неясных и неопределенных экспериментальных сценариях. Кроме того, усовершенствование инструментов визуализации мозга в конце XX века позволило этим ученым взглянуть на внутренние процессы, происходящие в мозге, под другим углом.
В этих первых нейроэкономических исследованиях самыми популярными подопытными были макаки-резусы. Осознавая, что в реальном мире связь между определенным стимулом и вознаграждением зачастую остается неявной, исследователи сымитировали похожую ситуацию в лаборатории, поставив перед обезьянами неопределенные задачи. Например, обезьянок обучали ассоциировать движение точек на экране (направо/налево) с вознаграждением (сок). Когда ассоциация закреплялась, эксперимент усложнялся. На экран проецировали хаотично движущиеся точки, среди которых была связанная группа, двигавшаяся в определенном направлении. Когда обезьянки соотносили входящую зрительную информацию с прошлым вознаграждением, активировались клетки коры больших полушарий, которые отвечали за движения глаз, а также клетки, которые взаимодействовали с этой областью, то есть с задней теменной корой[46]. Это была куда более сложная реакция, чем простое нажимание на клавишу при появлении светового сигнала в «проблемном ящике» Скиннера!
В отличие от ранних поведенческих исследований, сфокусированных на рефлексах, нейроэкономический подход заставлял животное стратегически оценивать информацию и выдавать более обоснованную реакцию. В итоге макакам удавалось верно определить группу связанных точек и правильно на нее отреагировать. Но в реальном мире для построения оптимальных реакций может недоставать данных, даже несмотря на то что мозг пытается найти основание для определенной реакции. В ситуациях, когда мозг не может отличить варианты, есть способ склонить чашу весов в определенном направлении. Невролог Рид Монтегю из Виргинского исследовательского технологического института Carilion с коллегами провели такой эксперимент: они попросили участников отличить на вкус два популярных напитка – кока-колу и пепси[47]. В их мозг заглянули с помощью МРТ, и выяснилось, что при отсутствии опознавательной информации (например, красная банка кока-колы и синяя пепси) мозг не мог уловить разницу в напитках, задействуя только вкусовые ощущения. Но когда участникам показали привычные этикетки, на снимках мозга неожиданно появилась совсем иная картина. Теперь большинство участников заявляли, что кока-кола вкуснее пепси, при этом активировалась область префронтальной коры, отвечающая за функции регуляции, программирования и контроля психических процессов, а также область, ответственная за память. Это исследование, направленное на раскрытие тайн внутренней работы черного ящика, до того как обнаружить определенные типы поведения, позволило Монтегю визуализировать нейронные корреляты убеждения. Неожиданно некогда столь знаменитые «законы поведения» гораздо усложнились. Стало ясно, что реакция мозга на внешние подсказки оказывает огромное влияние на реакции, которые поминутно продуцируются в течение дня.
Если вы слушаете выступление двух политиков и хотите определить, кто из них лучше соответствует вашим представлениям, участки мозга, такие как задняя теменная кора (над областью уха), префронтальная кора (за глазами), новая кора, или неокортекс, скорее всего, в этот момент активированы, пока нейронная система решает, кто из кандидатов заслуживает вашего голоса. Нейроэкономику и специфические участки мозга, помогающие нам ориентироваться в неопределенностях жизни, мы будем обсуждать в главе 4. Мы все больше понимаем, как сложна работа мозга при выборе реакций в тех или иных ситуациях. Но все же есть доказательства того, что мозг часто использует привычки как наиболее легкий путь с минимальными затратами времени и сил, когда ситуаций неопределенности становится меньше.
Когда мы воспроизводим знакомые типы поведения и они приводят нас к ожидаемым результатам, мозг сокращает количество реакций, необходимых для образования моделей поведенческих откликов. Я уверена, что, когда я только начала водить машину, мой мозг буквально вскипал, обрабатывая входящую информацию, чтобы поскорее определить, когда нужно опустить педаль газа и обогнать впереди идущую машину, при этом не пропустив съезд, или сколько секунд нужно для того, чтобы светофор с желтого света переключился на красный. Став более опытным водителем, я трачу на эти решения намного меньше нейронной энергии. Но наличие большого опыта – не всегда идеальное решение для адаптивного поведенческого отклика. Хотя опыт и сделал стиль моего вождения более уверенным, моя расслабленность за рулем и возможность думать о чем-то кроме дороги, возможно, сделали меня более уязвимой перед водителем-новичком, который вцепился в руль. По мере того как неловкие и неуверенные реакции сменяются отлаженными привычками, происходит сдвиг внимания как своего рода уступка опыту. Но, безусловно, вырабатывать такие привычки необходимо.
Энн Грейбил, невролог из Массачусетского технологического института, работает над тем, чтобы отделить устоявшиеся привычки от целенаправленного поведения. Это можно сделать, если точно определить, какие области мозга управляют переходом от направленных форм поведения к устоявшимся и почти рефлекторным моделям