Манерам её позавидовал бы самый искушённый знаток этикета общения благородных вельмож всего содружества и бывшей империи.
– Не угодно ли вам, чтобы позвали врача из корабельного стационара? – спросила женщина, принимая манеру общения.
Этон слушал не произнося ни слова.
Алис рассудила, что чем больше вокруг неё соберётся народу, тем больше станет людей, которых она могла бы разжалобить, и тем больше усилится надзор Герцога Амеля, к тому же врач может объявить, что её болезнь притворна, а Алис, проиграв первую игру, не желала проигрывать вторую.
– Посылать за врачом? – проговорила она. – Не стоит? Эти господа объявили вчера, что моя болезнь это комедия. То же самое, без сомнения, случится и сегодня, ведь со вчерашнего вечера они успели предупредить и врачей из экспедиционного госпиталя.
– В таком случае, – вмешался выведенный из терпения Этон, – скажите сами, как вы желаете лечиться.
– Разве я знаю как? Я чувствую, что больна, вот и всё. Пусть мне дают что угодно, мне всё равно.
– Свяжитесь и вызовите сюда Герцога Амеля, – приказал Этон, которого утомили эти нескончаемые жалобы.
– Не стоит! – сорвалась в крик Алис. – Нет, не зовите его. Я чувствую себя хорошо, мне ничего не нужно, только не зовите этого…
Она вложила в восклицание такую горячность, такую убедительность, что Этон невольно переступил порог комнаты и сделал несколько шагов.
«Он вошел ко мне», – подумала Алис.
– Однако, – произнёс войдя Этон, – если вы действительно больны, мы пошлём за медиками, а если вы врёте – ну что ж, тем хуже для вас, но, по крайней мере, нам не в чем будет себя упрекнуть.
Алис ничего не ответила и, уткнув прелестную головку в подушки, залилась слезами.
Этон с минуту смотрел на неё с обычным своим бесстрастием. Затем, видя, что припадок грозит затянуться, вышел. Женщина вышла вслед за ним.
Герцог Амель не показывался.
«Кажется, я начинаю понимать!» – с радостью проговорила про себя Алис и зарылась под одеяло, чтобы скрыть от тех, кто, возможно, подсматривал за нею, этот порыв внутреннего удовлетворения.
Прошло два часа.
«Теперь пора болезни кончиться, – решила Алис. – Встанем и постараемся сегодня же добиться чего-нибудь. У меня только десять дней до прибытия к месту вероятной казни, и второй из них сегодня вечером истекает».
Утром, когда входили в комнату Алис, ей принесли завтрак. Принцесса сообразила, что скоро придут убирать со стола жалкое подобие посуды, и тогда она опять увидит Этона.
Она не ошиблась: Этон явился снова и, не обратив ни малейшего внимания на то, притронулась ли она к еде или нет, распорядился вынести из комнаты стол, который обычно вносили уже накрытым.
Когда бойцы, походившие на боевых роботов, выходили, Этон пропустил их вперёд, а сам задержался в комнате. В руке у него была обычная книга дорогая из натуральных материалов.
Алис, полулежа в кресле, прекрасная, бледная, покорная, казалась святой девственницей, ожидающей мученической смерти.
Этон подошел к ней.
– Герцог Амель, он монархист, как и вы. Подумал, что вас может тяготить то, что вы лишены возможности исполнять обряды. Поэтому он изъявил согласие, чтобы вы каждый день читали ваши молитвы. Вы найдете их в этой книге.
Заметив, с каким видом Этон положил книгу на столик, стоявший возле Алис, каким тоном он произнёс слова «ваши молитвы» и какой презрительной улыбкой сопровождал их, Алис подняла голову и более внимательно взглянула на офицера.
И тут по его строгой причёске, по преувеличенной простоте скафандра и лёгкой броне, отличающейся от брони основного военизированного состава экспедиционных сил, по его гладкому, как мрамор, по такому же суровому и непроницаемому лбу она узнала в нём одного из тех мрачных людей, каких ей приходилось встречать при дворе императора отца.
Ее осенило внезапное вдохновение, что происходит только с людьми гениальными в моменты перелома, в те критические минуты, когда решается их судьба, их жизнь.
Эти два слова – «ваши молитвы» – и беглый взгляд, брошенный на Этона, вдруг уяснили Алис всю важность тех слов, которые она произнесёт в ответ.
Благодаря свойственной ей быстроте соображения эти слова мгновенно сложились в её разуме.
– Я? – возразила девушка с презрением, созвучным презрению, подмеченному ею в голосе молодого офицера. – Я? Герцог Амель, этот развращённый человек, отлично знает, что я не одного с ним вероисповедания. Это ловушка, которую он мне хочет поставить.
– Какого же вы вероисповедания? – проявил интерес Этон с удивлением, которое, несмотря на его умение владеть собою, ему не вполне удалось скрыть.
– Я скажу это в тот день, – с притворным воодушевлением заявила Алис, – когда достаточно пострадаю за свою веру!
Взгляд Этона открыл для Алис, как далеко она продвинулась в своих стараниях одной этой фразой.
Однако молодой офицер не проронил ни слова, не сделал ни малейшего движения, и только взгляд его говорил красноречиво.
– Я в руках моих врагов! – продолжала Алис тем восторженным тоном, который она подметила у пуритан. – Уповаю на веру свою! Или вера спасёт меня, или я погибну за неё! Вот мой ответ, который я прошу вас передать Герцогу Амелю. А книгу эту, – прибавила она, указывая пальцем, но не дотрагиваясь, словно боясь осквернить себя таким прикосновением, – вы можете унести и пользоваться ею сами, ибо вы, без сомнения, рьяный сообщник Герцога Амеля, сообщник в гонении и сообщник в ереси.
Этон ничего не ответил, взял книгу с тем же чувством отвращения, которое он уже выказывал, и удалился, серьёзно задумавшись.
Около пяти часов вечера появился сам Герцог Амель. У Алис в продолжение целого дня было достаточно времени обдумать свое дальнейшее поведение. Она приняла своего дядю как девушка, уже вполне овладевшая собою.
– Кажется… – начал он, развалясь в кресле напротив Алис и небрежно вытянув ноги, – кажется, мы совершили небольшое отступничество?
– Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что с тех пор, как мы с вами в последний раз виделись, вы переменили веру. Уж не вышли ли вы замуж?
– Объяснитесь, милорд, – произнесла пленница величественным тоном. – Заявляю вам, что я слышу ваши слова, но не понимаю их.
– Ну, значит, вы совсем неверующая. Мне это даже больше нравится, – насмешливо возразил Герцог Амель.
– Конечно, это больше вяжется с вашими правилами, – холодно заметила Алис.
– О, признаюсь вам, для меня это совершенно безразлично!
– Если бы вы даже и не признавались в своём равнодушии к вопросам веры, милорд, ваше распутство и ваши беззакония изобличили бы вас.
– Гм… Вы говорите о распутстве? Или я толком не расслышал, или вы, твою же… – выругался грубо, – на редкость бесстыдны!
– Вы говорите так потому, что знаете, что нас слушают, – холодно заметила Алис, – и потому, что хотите вооружить против меня ваших тюремщиков.
– Тюремщиков? Вот так раз! Вы впадаете в патетический тон, и вчерашняя комедия переходит сегодня в трагедию. Впрочем, через неделю вы будете там, где вам надлежит быть, и мое намерение будет доведено до конца.
– Постыдное намерение! Нечестивое намерение! – произнесла Алис с экзальтацией жертвы, бросающей вызов своему судье.
– Честное слово, мне кажется, эта развратница сходит с ума! – сказал Герцог Амель и встал. – Ну довольно, ну успокойтесь же, или я выброшу вас в космос как мусор.
И Герцог Амель ушёл, отпуская ругательства.
Этон действительно стоял за дверью и слышал весь разговор до единого слова.
Алис угадала это.
– Да, ступай, ступай! – прошептала она вслед своему дяде. – Пагубные для тебя последствия не заставят себя ждать, но ты, глупец, заметишь их только тогда, когда их уже нельзя будет избежать!
Опять стало тихо. Прошло еще два часа. Солдаты принесли ужин и услышали, что Алис громко читает молитвы, те молитвы, которым научил её старый слуга в детстве. Она, казалось, была в каком-то экстазе и даже не обращала внимания на то, что происходило вокруг неё. Этон сделал знак, чтобы ей не мешали, и, когда все было приготовлено, бесшумно вышел вместе с бойцами и надзирателями.
Алис знала, что за ней могут наблюдать в окошечко двери, а потому прочитала свои молитвы до конца, и ей показалось, что часовой у двери ходит иначе, чем ходил до сих пор, и как будто прислушивается.
В этот вечер ей ничего больше и не понадобилось предпринимать. Она встала, села за стол, выпила только воды. Через час солдаты пришли вынести стол, по Алис заметила, что на этот раз Этон не сопровождал их. Значит, он боялся часто видеть ее.
Алис отвернулась к стене и улыбнулась. Эта улыбка выражала такое торжество, что могла бы её выдать. Она подождала еще полчаса. В коридорах корабля несущегося сквозь пространство, царила тишина, слышен был только вечный шум силовых установок. Своим чистым, мелодичным и звучным голосом Алис запела первый стих излюбленного когда псалма.
– Да замолчите! Ваша песня наводит тоску! – проорал охранник даже не пользуясь средствами оповещения.
– Молчать! – сурово приказал кто-то, и Алис узнала голос Этона.
– Чего вы суетесь не в свое дело? Разве вам было приказано, чтобы вы мешали этой женщине петь? Нет, вам велели стеречь её и стрелять, если она затеет побег. Стерегите и убейте её при малейшем движении в сторону двери, но не отступайте от данного вам приказа!
Выражение неописуемой радости, мгновенное, как вспышка молнии, озарило лицо Алис, и, точно не слыша этого разговора, из которого она не упустила ни одного слова, пленница тотчас снова запела, придавая своему голосу всю полноту звука, все обаяние и всю чарующую прелесть, какой наделил его дьявол.
Голос Алис, на редкость полнозвучный и проникнутый страстным воодушевлением, придавал грубоватым, неуклюжим стихам псалма магическую силу и такую выразительность, какую самые восторженные верующие редко находили в пении своих братьев, хотя они и украшали его всем пылом своего воображения. Этону казалось, что он слышит пение ангела.