Иногда на дальнем экране промелькнет тень, но лишь на мгновение: окоченевшее тело задушенного Робина Ланье найдено на горном склоне "Нового Агентства Судзуки". И Энджи, и Континьюити знают, чьи пальцы сжались на горле звезды, чьи руки выбросили его из окна.
Но кое-что все еще ускользает от ее понимания, один важный фрагмент той головоломки, которая суть история.
В тени дубов под стальными и нежно-розовыми закатными небесами Франции, которая не есть Франция, она просит Бобби ответить на этот последний вопрос.
Полночь, они ждут на подъездной аллее, потому что Бобби пообещал ей ответ.
Часы в доме отбивают двенадцать, и Энджи слышит, как по гравию шуршат шины. Машина оказывается длинной, низкой и серой.
За рулем — Финн.
Бобби открывает дверь, чтобы помочь ей сесть.
На заднем сиденье, оказывается, уже сидит молодой человек — и Энджи вдруг узнает одного из той странной тройки, что проскакала когда-то мимо нее верхом на совершенно неправдоподобной лошади. Он улыбается, но молчит.
— Знакомься, это Колин, — говорит Бобби, устраиваясь рядом с ней. — А Финна ты уже знаешь.
— Она так и не догадалась? — спрашивает Финн, заводя мотор.
— Нет, — отвечает Бобби. — Не думаю. Молодой человек по имени Колин улыбается.
– "Алеф" — это аппроксимация, близкое подобие матрицы, — говорит он, — что-то вроде модели киберпространства…
— Да, я знаю. — Энджи поворачивается к Бобби. — Ну? Ты пообещал, что назовешь причину того, "Когда Все Изменилось". Почему это произошло. Так как?
Финн смеется — очень странный звук.
— Дело не в том, почему это произошло, леди. Скорее, в том, что произошло. Помнишь, Бригитта как-то говорила тебе, что был еще и другой? Помнишь? Ну это и есть что, а это что и есть почему.
— Прекрасно помню. Она сказала, что, когда матрица наконец познала себя, откуда-то взялся этот "другой"…
— Туда мы сегодня и направляемся, — начинает Бобби, обнимая ее за плечи. — Это не очень далеко, но…
— Это иначе, — вмешивается Финн, — это по-настоящему иначе.
— Но что это?
— Увидишь, — говорит Колин, смахивая со лба прядь каштановых волос — жест школьника в какой-нибудь древней пьесе. — Когда матрица обрела разум, она одновременно осознала присутствие другой матрицы, другого разума.
— Не понимаю, — говорит Энджи. — Если ки-берпространство состоит из общей суммы всех данных в человеческой системе…
— Вот-вот, — говорит Финн, сворачивая на пустую прямую автостраду, — но ведь о человеческой никто и не говорит, понимаешь?
— Другой был в совсем ином месте, — говорит Бобби.
— В системе Центавра, — вносит свою лепту Колин.
Может, это они так шутят над ней? Очередной розыгрыш Бобби?
— Довольно сложно объяснить, почему, встретив этого другого, матрица раскололась на все эти колдовские духи, вуду и прочее дерьмо, — говорит Финн, — но когда мы туда прибудем, кое-какое представление ты получишь…
— На мой взгляд, — добавляет Колин, — так гораздо забавнее…
— Вы правду мне говорите?
— Будем в Нью-Йорке через минуту, — говорит Финн. — Без дураков.
Сожжение Хром (сборник)
Джонни-Мнемоник
Обрез я сунул в сумку "Адидас" и заклинил его четырьмя парами теннисных носков. Совсем не мой стиль, но как раз это мне и нужно: если тебя принимают за тупого — стань техничным, а если считают, что с техникой ты на "ты", — заделайся тупарем. Я-то парень техничный, вот и решил выглядеть тупым на все сто. Время, впрочем, такое: чтобы косить под тупого, надо быть настоящим профи. Вот и я — своими руками выточил на станке из медных болванок две гильзы двенадцатого калибра; раскопав древнюю микрофишу с инструкциями, сам вручную зарядил патроны; наконец, собственноручно соорудил рычажный пресс для запрессовки капсюлей — тот еще трюк, между прочим! Зато я знаю: патроны сработают.
Встреча должна была состояться во "Взлетной полосе" в двадцать три ноль-ноль, однако я проскочил в "трубе" три лишние остановки и вернулся назад пешком. Подстраховаться никогда не мешает.
В хромированной панели кофейного автомата я мельком взглянул на свое отражение: типичный европеоид — резкие черты лица, темные жесткие волосы ежиком. Девочки в "Под ножом" торчат от Сони Мао — только с большим трудом удалось отговорить их не менять мне веки на китайские. Возможно, Мордашку-Ральфи моя внешность и не обманет, зато поможет подобраться тик-в-тик к его столику.
"Взлетная полоса" — узкое, длинное помещение: в одном углу — бар, в другом — столики, а между ошиваются сводники, торгаши и прочие деятели. На входе сегодня вечером дежурили Сестры-Собаки Магнитные: если план не сработает, обратно мне уже не прорваться. Обе длиннющие — метра под два — и поджарые, будто борзые. Одна черная, другая белая, но в остальном похожи настолько, насколько это под силу пластической хирургии. Много лет они ходили в любовницах, а уж в драке были — туши свет. Я так и не смог разобраться наверняка, которая из них раньше была самцом.
Ральфи сидел за столиком, где и всегда. Подонок, задолжал мне кучу монет. В голове моей — сотни мегабайт информации, загруженные туда в режиме "идиот-всезнайка", информации, к которой сам я доступа не имею. Все это оставил там Ральфи. Только он может извлечь эти данные при помощи кодовой фразы собственного изобретения. Скажу сразу: мои услуги не дешевы, а уж сверхурочные за хранение — сплошная астрономия. А он, понимаете ли, забыл!
А потом я услышал, что Мордашка-Ральфи и вовсе надумал аннулировать мой контракт. И тогда я забил ему стрелку во "Взлетной полосе", но забил ее как Эдвард Бакс, подпольный импортер — только что из Рио и Пекина.
"Взлетная полоса" насквозь провоняла бизнесом, здесь вообще слишком нервно — и нервно, и попахивает металлом. Среди толпы тут и там слоняются мускулистые мальчики, поигрывая друг перед другом соответствующими частями тела и силясь изобразить на лицах нечто вроде тонких холодных улыбочек. Некоторые настолько обросли мышцами, что их фигуры уже и человеческими-то трудно назвать.
Простите. Простите меня, друзья. Это всего-навсего Эдди Бакс, Скоростной Эдди-Импортер со своей по-профессиональному неприметной спортивной сумкой, и, пожалуйста, не обращайте внимания на какой-то разрез, годный лишь для того, чтобы просунуть внутрь правую Руку.
Ральфи был не один. На стуле рядом с ним, настороженно пялясь в толпу, громоздился белобрысый калифорнийский бык — живая инструкция по технике боевых искусств весом килограммов в восемьдесят.
Скоростной Эдди мгновенно оседлал напротив этой парочки стул; бык даже руки от стола оторвать не успел.
— Черный пояс? — поинтересовался я. Он кивнул, его голубые глаза автоматически просканировали меня от глаз до ладоней. — У меня тоже, — сказал я, — здесь, в сумке. — Я сунул руку в разрез, большим пальцем перевел предохранитель. Щелк. — Два ствола, двенадцатый калибр, спуск сдвоенный.
— Это пушка, — сказал Ральфи, предупредительно кладя пухлую руку на обтянутую синим нейлоном грудь своего телохранителя. — У Джонни в сумке — огнестрельный антиквариат.
М-да, недолго я побыл Эдвардом Баксом.
Думаю, его всегда звали не просто Ральфи, а Ральфи-с-Каким-то-Прозвищем, нынешнюю же кличку он приобрел исключительно благодаря тщеславию. Туловищем как перезрелая груша, вот уже двадцать последних лет он носил лицо некогда знаменитого Белого Христиана — Белого Христиана из "Арийского рэгги-бэнда". То был Сони Мао предыдущего поколения, последний чемпион звуковых дорожек расового рока. Я, знаете ли, вундеркинд по части всяческой чепухи вроде этой.
У Белого Христиана было классическое лицо поп-артиста — ярко выраженные мускулы певца и точеные скулы. Так посмотришь — лицо ангела, этак — красавца-развратника. Но глаза на этом лице… это были глаза Ральфи — маленькие, черные, ледяные.
— Ладно, — сказал он, — давай потолкуем. Как деловые люди. — Сказал обезоруживающе искренно, вот только прекрасный, как у Белого Христиана, рот все время был влажным. — Льюис, — он кивнул в сторону мордоворота, — это просто дуб. — Льюис принял его слова равнодушно, словно механическая игрушка. — Но ты-то, Джонни, не из дубов.
— Неужто, Ральфи? А я думал, что это я — дуб, нашпигованный под завязку имплантантами, самое место для твоего грязного белья, пока не подвернутся ребята, желающие заработать на моем трупе. Так вот, Ральфи, пока у меня эта сумка, тебе придется кое-что объяснить.
— Это все из-за последней сделки, Джонни. — Он тяжело вздохнул. — Как брокер…
— Барыга, — поправил я.
— Как брокер я всегда очень осторожен с поставщиками.
— Ты покупаешь только у тех, кто ворует лучшее. Продолжай.
Он вздохнул опять.
— Я лишь стараюсь, — устало произнес он, — не иметь дела с дураками. Но на этот раз, похоже, нарвался. — Третий вздох был сигналом для Льюиса включить нейронный парализатор, который они прилепили под столом с моей стороны.
Я вложил все силы в указательный палец правой руки, но он перестал быть моим. Рука по-прежнему чувствовала металл и поролоновую ленту, которой я обмотал неудобную рукоять обреза, но сделалась чужой и безвольной, будто была вылеплена из холодного пластилина. Я надеялся, что Льюис, как настоящий дуб, тут же бросится вырывать сумку, а заодно рванет мой палец, застывший на спусковом крючке. Но он этого не сделал.
— Мы так беспокоились о тебе, Джонни, так беспокоились. Видишь ли, — Ральфи показал на мою голову, — то, что у тебя там, — собственность якудза. И одного дурака угораздило их обокрасть. Мертвого дурака.
Льюис заржал.
Вот тут до меня наконец дошло, но от того, что я все понял, стало совсем паршиво. Мою голову словно обложили мешками с мокрым песком. Убивать было не в стиле Ральфи. Даже Льюис был не в его стиле. Получалось, он встрял на свою голову между Сыновьями Неоновой Хризантемы и чем-то, принадлежавшим им, или скорее чем-то, что было у них, но принадлежало кому-то еще. Ральфи, конечно, мог задействовать кодовую фразу и ввести меня в состояние "идиот-всезнайка" — тогда я выложу их горяченькую программку целиком, не запомнив ни единого звука. Для такого ушлого торгаша, как Ральфи, этого бы вполне хватило. Но только не для якудза. Якудза наслышаны о "кальмарах" и, естественно, не будут чувствовать себя спокойно, зная хотя бы малую часть их возможностей. С помощью "кальмаров" ничего не стоит вытащить из моей головы программу даже по самым слабым, остаточным следам. Сам я знаю о "кальмарах" немного, но кое-что слышать доводилось, и я зарекся болтать об этом с клиентами. Нет, якудза это точно не понравится: слишком смахивает на улики. Они бы не были тем, что есть, если бы оставляли улики. Или живых свидетелей.