— Может, попозже.
Руди вздохнул, поглядел на бутылку, потом вернул ее в морозильник.
— Так чего же ты хочешь? Ты что же, думаешь, что за такой диковиной, какая в головке у этой маленькой девочки, никто не начнет вскоре охотится? Если уже не начали.
— Начали, — ответил Тернер. — И я не знаю, известно ли им, что она здесь.
— Это пока. — Руди вытер ладони о грязные белые шорты. — Но ведь скоро узнают, да? Тернер кивнул.
— Так куда ты собираешься?
— В Муравейник.
— Почему туда?
— Потому что там у меня деньги. Четыре кредитные линии на разные имена и никакой возможности проследить их до меня. Потому что у меня там много других связей, которыми я, возможно, смогу воспользоваться. И потом, Муравейник — это всегда прикрытие. Слишком много копошится муравьев, понимаешь?
— Идет, — сказал Руди. — Когда?
— Ты так беспокоишься — хочешь, чтобы мы убрались сейчас же?
— Нет. Я хочу сказать, я не знаю, что и думать. Это все так интересно, ну… то, что в головке у твоей приятельницы. У меня есть один знакомый в Атланте, который мог бы дать мне на время анализатор функций, карту мозга, один к одному. Подключив к ней приборы, я мог бы начать разбираться, что к чему… Может, это чего-нибудь стоит…
— Конечно. Если знаешь, кому продать.
— А тебе разве не любопытно? Я хочу сказать, что она, черт побери, такое? Ты ее вытащил из какой-то военной лаборатории, так? — Руди снова открыл белую дверцу холодильника. Вытащил бутылку водки, откупорил ее и сделал солидный глоток.
Тернер взял бутылку, наклонил, выцедил ледяную жидкость сквозь зубы. Потом глотнул и поморщился.
— Эта лаборатория принадлежит корпорации. Крупной. Предполагалось, что я вывезу ее отца, но тот прислал вместо себя ее. Потом кто-то взорвал весь полигон, выглядело это как недоразвитый ядерный взрыв. Мы едва вырвались. Вот пока и все. — Он протянул Руди бутылку. — Останься трезвым, Руди. Ради меня. Когда ты напуган, ты слишком много пьешь.
Руди глядел на него во все глаза, не обращая внимания на бутылку.
— Аризона, — повторил он. — Так это же было в новостях. Мексика до сих пор скандалит. Но это был не ядерный взрыв. Они послали туда экспертов, там теперь все просто кишит следователями. Никакого ядерного взрыва.
— А что это было?
— Они считают, электромагнитная пушка. Предполагают, кто-то установил сверхскоростное орудие в гондоле грузового дирижабля и взорвал к чертям собачьим развалины заброшенного городка. Установлено, что там поблизости был какой-то дирижабль, но пока никто его не нашел. Можно настроить электромагнитную пушку так, чтобы она в момент выстрела разнесла себя в плазменную пыль. А роль снаряда при таких-то скоростях могло сыграть, в сущности, все что угодно. Скажем, полтора центнера льда вполне сойдут. — Он взял бутылку и поставил ее рядом с собой на стойку. — Вся земля в округе принадлежит "Маасу", "Маас Биолабс", так? Он тоже был в новостях, этот "Маас". Полное сотрудничество с различными властями. Готов поспорить. Так что, по-моему, это само за себя говорит о том, откуда взялась твоя малышка.
— Конечно. Но никак не объясняет, кто использовал электромагнитную пушку. Или почему.
Руди пожал плечами. — Вам лучше пойти взглянуть на это, зала от двери Салли.
Поздно вечером Тернер и Салли сидели на веранде. Девочка провалилась наконец в нечто, что энцефалограф Руди определил как сон. Сам Руди удалился в одну из мастерских, скорее всего, со своей бутылкой водки. Вокруг побегов жимолости, увившей скрепленные цепью ворота, кружили светлячки. Тернер сообразил, что если, сидя там, где он сейчас сидит — на качелях, подвешенных на деревянной веранде, — закрыть глаза, то увидишь яблоню, которой больше нет. С дерева когда-то свисала древняя автомобильная шина на куске серебристо-серой пеньковой веревки. И там тоже кружатся светлячки, и пятки Руди вырывают твердые комья черной земли, когда он отталкивается, чтобы вознестись вверх по высокой дуге качелей… ноги болтаются в воздухе… а Тернер лежит на спине в траве и смотрит на звезды…
— Голоса, — сказала Салли, женщина Руди, из поскрипывающего ротангового кресла-качалки, ее сигарета — как красный глаз в темноте. — Говорит на разные голоса.
— Что-что?
— Именно это делает твоя малышка, там, наверху. Ты хоть немного знаешь французский?
— Плохо. Только с "лексиконом".
— Некоторые ее слова показались мне французскими. — Красный уголек на мгновение превратился в короткий росчерк — это Салли стряхнула пепел. — Когда я была маленькой, мой старик брал меня однажды на тот стадион, и я видела свидетельства и как через людей говорят духи. Меня это тогда испугало. Сегодня, когда она заговорила, меня это, пожалуй, напугало еще больше.
— Руди записал на магнитофон последние фразы, да?
— Да. А знаешь, дела у Руди в последнее время не очень-то хороши. В основном поэтому я и перебралась сюда, обратно. Я сказала ему, что уйду, если только он не возьмет себя в руки. Но потом стало совсем плохо, так что недели две назад я вернулась. Я почти уже готова была уехать снова, когда объявились вы. — Уголек сигареты описал дугу через перила и упал на покрывающий двор гравий.
— Пьет?
— Пьет и вечно варит себе какую-то дрянь в лаборатории. Знаешь, этот человек знает понемногу почти что обо всем. У него еще полно друзей по всей округе. Я слышала, как они рассказывают истории о том, как вы с ним были детьми. До того, как ты уехал.
— Ему тоже надо было уехать, — сказал он.
— Он ненавидит город, — сказала она. — Говорит, все равно все приходит по сетям, так что — зачем самому куда-то ехать?
— Я уехал потому, что здесь никогда ничего не случалось. Руди всегда мог найти, чем заняться. Он все еще это может, судя по тому, как все тут выглядит.
— Вам не следовало терять связь. Он хотел, чтобы ты был здесь, когда умирала ваша мать.
— Я был в Берлине. Не мог бросить начатое.
— Наверное, не мог. Меня тут тоже тогда не было. Я приехала позже. Хорошее было лето. Руди тогда вытащил меня из одного долбаного клуба в Мемфисе. Ввалился туда однажды вечером с ордой местных ребят, а на следующий день я проснулась уже здесь, сама не знаю почему. Разве что он был мил со мной — в те дни, — и забавен, и дал моей голове шанс сбавить обороты. Он научил меня готовить, — Салли рассмеялась. — Мне здесь нравилось, если не считать того, что я до смерти боялась этих чертовых кур на заднем дворе.
Тут она встала и потянулась. Скрипнуло старое кресло. Тернер осознал близость длинных загорелых ног, запах и летний жар ее тела… так близко от его лица.
Она положила руки ему на плечи. Его глаза оказались вровень с полоской коричневого живота над висящими на бедрах шортами, мягкая тень пупка. Он вспомнил Эллисон в белой гулкой комнате, и ему захотелось прижаться к темной коже лицом, ощутить вкус всего… Ему показалось, она слегка качнулась, но он не был в этом уверен.
— Тернер, — сказала она, — иногда тут с ним — как будто ты совсем одна…
Поэтому он встал — зазвенели старые цепочки качелей, болты надежно ввинчены в потолок веранды, болты, которые ввернул его отец лет сорок, наверное, назад, — и поцеловал в приоткрытые губы, разомкнутые полуночным разговором, и светлячками, и подводными ключами к памяти, так что, когда его ладони скользнули к теплу ее спины под белой футболкой, ему почудилось, что люди приходят в его жизнь не бусинами, нанизанными на жесткий проводок последовательности, а порциями квантов, — и Салли он знает так же хорошо, как знает Руди, или Эллисон, или Конроя, как знает девочку, которая была дочерью Митчелла.
— Эй, — прошептала она, высвобождая рот, — теперь ты пойдешь наверх.
18. ИМЕНА МЕРТВЫХ
Ален позвонил ровно в пять — борясь с тошнотой от его жадности, Марли подтвердила, что затребованная им сумма готова. Адрес она тщательно списала с экрана на обратную сторону карточки, взятой со стола Пикара в галерее "Роберте". Десять минут спустя вернулась с работы Андреа, и Марли была рада, что подруга не присутствовала при этом разговоре.
Она смотрела, как Андреа подпирает оконную раму потрепанным кирпичом в синем переплете — второй том "Краткого Оксфордского словаря английского языка", шестое издание. Андреа приспособила на каменном карнизе за окном фанерную полку, достаточно широкую, чтобы там уместилась маленькая жаровня-хибачи, которую она обычно хранила под раковиной. Сейчас Андреа аккуратно раскладывала на решетке черные кубики угля.
— У меня был сегодня разговор о твоем работодателе, — объявила она, устанавливая хибачи на полку и поджигая зеленоватую запальную пасту электрозажигалкой от плиты. — Из Ниццы приехал наш академик. Он сперва изумился, с чего бы это я заинтересовалась Йозефом Виреком, но поскольку он ко всему прочему еще и озабоченный старый козел, был более чем рад поговорить.
Марли подошла посмотреть, как чуть видные язычки пламени лижут угли.
— Он все пытался свернуть на Тессье-Эшпулов, — продолжала Андреа, — и на Хьюза. Хьюз жил с середины по конец двадцатого века, американец. О нем целая глава в монографии, он вроде как прото-Вирек. Я и не знала, что Тессье-Эшпулы начали распадаться…
Она вернулась к столу и вытащила из пакета шесть больших тигровых креветок.
— Они франко-австралийцы? Помнится, я видела документальный фильм. Им принадлежит какой-то крупный курорт?
— Фрисайд. Теперь, как говорит профессор, он продан. Похоже, одной из дочерей старого Эшпула каким-то образом удалось захватить единоличный контроль над всеми финансами. Она становилась все эксцентричнее, и интересы клана полетели ко всем чертям. Это за последние семь лет.
— Не понимаю, какое отношение это имеет к Виреку, — сказала Марли, глядя, как Андреа насаживает креветки на длинные бамбуковые иглы.
— Твоя догадка окажется ничуть не хуже моей. Мой профессор придерживается мнения, что и Вирек, и Тессье-Эшпулы — замечательный анахронизм, и что, наблюдая за ними, можно многое узнать об эволюции корпораций. И, в общем и целом, убед