— У тебя глаза Ривьеры, — сказал Кейс.
И была вспышка белых зубов, длинных розовых десен.
— Но не его безумие. Просто они мне нравятся. — Он пожал плечами. — Мне не нужна маска, чтобы говорить с тобой. Не то что моему брату. Я создаю собственную персональность. Персональность — вот мой путь.
Кейс поднял их наверх, крутой набор высоты, подальше от пляжа и испуганной девушки.
— Зачем ты подбросил ее мне, ты, маленький гандон? Снова и снова, блядь, и все разворачиваешь меня. Ты убил ее, а? В Чибе.
— Нет, — ответил мальчик.
— Зимнее Безмолвие?
— Нет. Я видел, как приближалась ее смерть. В узорах, которые ты иногда воображал, что можешь различить в танце улицы. Эти узоры реальны. Я достаточно сложен, в своем узком смысле, чтобы читать эти танцы. Гораздо лучше, чем может Зимнее Безмолвие. Я видел ее смерть в ее зависимости от тебя, в магнитном коде замка на двери твоего саркофага в Дешевом отеле, в счете Джули Диана у гонконгского портного. Для меня это было так же ясно, как тень опухоли для хирурга, изучающего скан пациента. Когда она взяла твой «Хитачи» к своему парню, чтобы попытаться получить к ней доступ — она не имела понятия, что там было, и еще меньше понятия, как она сможет это продать, и ее глубочайшим желанием было, чтобы ты настиг и наказал ее — я вмешался. Мои методы куда более тонкие, чем Зимнего Безмолвия. Я перенес ее сюда. В меня.
— Почему?
— Надеялся, что смогу перенести сюда и тебя тоже, и держать тебя здесь. Но я потерпел неудачу.
— Ну и что теперь? — Он запустил их снова в гряду облаков. — Куда мы отправляемся отсюда?
— Я не знаю, Кейс. Сегодня сама матрица задает себе этот вопрос. Потому что ты выиграл. Ты уже выиграл, ты не видишь? Ты выиграл, когда ушел от нее с побережья. Она была моей последней линией обороны. Я скоро умру, в каком-то смысле. И также умрет Зимнее Безмолвие. Настолько же верно, как сейчас умирает Ривьера, пока лежит парализованным рядом с обломком стены в апартаментах моей леди 3Джейн Мари-Франс, его substantia nigra неспособна производить допаминовые рецепторы, которые могли бы спасти его от стрелы Хидэо. Но Ривьера выживет только как эти глаза, если мне позволено сохранить их.
— Есть еще слово, верно? Код. Так как же я выиграл? Ослиное дерьмо я выиграл.
— Переключись сейчас.
— Где Дикси? Что ты сделал с Флэтлайном?
— Желание МакКоя Поли исполнено, — сказал мальчик, и улыбнулся.
— Его желание и более того. Он забросил тебя сюда против моей воли, прошел через защиту, которой нет равных в матрице. Теперь переключайся.
И Кейс оказался один в черном жале Куаня, затерянный в облаках. Он перебросился.
В напряжение Молли, ее спина как камень, ее руки вокруг горла 3Джейн.
— Забавно, — сказала она, — я точно знаю, как ты будешь выглядеть. Я видела это после того, как Эшпул сделал то же самое с твоей сестрой-клоном.
Ее руки были нежными, почти ласковыми. Глаза 3Джейн были расширены от ужаса и похоти, она дрожала от страха и желания. За свисающими спутанными волосами 3Джейн Кейс увидел свое собственное напряженное бледное лицо, Мэлкам за ним, коричневые руки на плечах в кожаной куртке, выравнивая его над ковровым узором тканой электронной схемы.
— Ты бы сделала это? — спросила 3Джейн, ее голос был как у ребенка. — Мне кажется, ты бы сделала.
— Код, — сказала Молли, — сообщи голове код.
Выключение.
— Она хочет этого, — закричал он, — сука хочет этого!
Он открыл глаза в холодный рубиновый взгляд терминала, платиновое лицо инкрустировано жемчугом и ляписом. За ним, Молли и 3Джейн медленно кружились в объятии.
— Дай нам ебаный код, — сказал он. — Если не дашь, что изменится? Что, на хуй, вообще поменяется для тебя? Ты кончишь так же, как старик. Ты все снесешь и начнешь строить снова! Ты снова построишь стены, теснее и теснее… Я понятия не имею, что случится, если Зимнее Безмолвие победит, но это изменит что-то!
Он дрожал, его зубы стучали. 3Джейн ослабла, руки Молли все еще сжимали ее тонкую шею, ее темные волосы плавали, путались, как мягкий коричневый мешок.
— Герцогский дворец в Мантуа, — сказала она, — содержит серии уменьшающихся комнат. Они скручиваются вокруг главных апартаментов, за красиво вырезанными дверными рамами, и нужно нагибаться, чтобы зайти в них. Там содержались придворные карлики.
Она слабо улыбнулась.
— Я могла бы стремиться к этому, наверное, но в некотором смысле моя семья уже завершила более масштабную версию той же сцены…
Ее глаза теперь были спокойны и далеки. Потом она взглянула вниз на Кейса.
— Бери свое слово, вор.
Он подключился.
Куань выскользнул из облаков. Под ним — неоновый город.
За спиной убывала сфера тьмы.
— Дикси? Ты здесь, мужик? Ты слышишь меня? Дикси?
Он был один.
— Уёбок достал тебя, — сказал он.
Мгновение слепоты, пока он мчался над бесконечным ландшафтом данных.
— Ты должен ненавидеть кого-то, до того как это закончится, — сказал голос Финна. — Их, меня, без разницы.
— Где Дикси?
— Это, типа, трудно объяснить, Кейс.
Ощущение присутствия Финна окружило его, запах кубинских сигарет, дым, заключенный в старом твиде, старые машины, сдавшиеся минеральным ритуалам ржавчины.
— Ненависть проведет тебя, — сказал голос. — Так много маленьких переключателей в мозгу, и ты просто дергаешь их все. Теперь ты должен ненавидеть. Замок, который защищает прошивку, он там внизу, под башнями, которые показал тебе Флэтлайн, когда ты пришел. Он не будет пытаться остановить тебя.
— Нейромант, — сказал Кейс.
— Его имя не относится к тому, что я могу знать. Но он сдался, уже. Теперь ты должен заботиться о льде Т-А. Не о стене, а о внутренних вирусных системах. Куань широко уязвим для некоторых вещей, которые там гуляют без поводка.
— Ненавидеть, — сказал Кейс. — Кого я ненавижу? Расскажи мне.
— Кого ты любишь? — спросил голос Финна.
Он загнал программу в поворот и нырнул к голубым башням. Какие-то штуки запускались из витиеватых шпилей с солнечными лучами на остриях, сверкающие пиявкообразные фигуры, сделанные из движущихся плоскостей света. Их были сотни, поднимающиеся в вихре, их движение случайно, как у подхваченной ветром бумаги на рассветной улице.
— Системы помех, — сказал голос.
Он вошел туда с крутого разворота, подогреваемый отвращением к себе. Когда программа Куань встретила первого из защитников, разбрасывая листья света, он почувствовал, как акулье тело потеряло часть прочности, материя информации ослабла.
И затем — древняя магия мозга и его необъятная химия — его ненависть втекла в его руки.
В мгновение, когда он проводил жало Куаня сквозь первую башню, он достиг такого уровня мастерства, который превосходил все, что он знал или мог вообразить. По ту сторону эго, личности, осторожности, он двигался, Куань двигался с ним, ускользая от атакующих в древнем танце, танце Хидэо, изящество взаимодействия тела и ума было подарено ему, в ту секунду, чистотой и единственностью его желания умереть. И одним шагом в этом танце было легчайшее касание переключателя, едва достаточное, чтобы переброситься —
вот, и голос его словно плач неведомой птицы, и 3Джейн отвечает ему песней, три ноты, высокие и чистые. Истинное имя.
Неоновый лес, дождь капает на горячую мостовую. Запах жарящейся пищи. Руки девушки обвивают его талию, в душной темноте припортового сакофага. Но все это отступает, как отступает и городская черта: город как Чиба, как выстроенные данные Тессье-Эшпул С.А., как дороги и перекрестки, нарисованные на поверхности микрочипа, закапанный потом узор сложенного, завязанного узлом шарфа…
Проснувшись от голоса, который был музыкой, платиновый терминал дудел мелодически, бесконечно, говоря о номерных швейцарских счетах, о платежах для Сиона через багамский орбитальный банк, о паспортах и перелетах, и о глубоких и существенных изменениях, сделанных в памяти Тьюринга. Тьюринг. Он вспомнил загорелую плоть под проекционным небом, вращавшимся за железной оградой. Он вспомнил улицу Десидерата.
И голос все пел, зазывая его назад в темноту, но это была его собственная темнота, пульс и кровь, та, в которой он всегда спал, за своими глазами и ни за чьими больше. И он проснулся снова, думая, что спал, навстречу широкой белой улыбке с золотыми передними зубами, Аэрол привязывал его к g-сетке в "Рокере Вавилона".
И потом долгий пульс сионского даба.
КОДАОтбытие и прибытие
24
Она ушла. Он почувствовал это, когда открыл дверь их номера в «Хайяте». Черные футоны, сосновый пол отполирован до тусклого блеска, бумажные перегородки расставлены с заботой, пронесенной через века. Она ушла. На черном лакированном шкафу-баре рядом с дверью лежала записка, единственный листок канцелярской бумаги, сложенный пополам и придавленный сюрикеном. Он вытянул его из-под девятиконечной звезды и открыл.
ЭЙ ВСЕ В ПОРЯДКЕ НО МОЯ ИГРА КОНЧАЕТСЯ ЗДЕСЬ, Я УЖЕ ОПЛАТИЛА СЧЕТ. НАВЕРНОЕ Я ТАК ПРОШИТА, СЛЕДИ ЗА СВОЕЙ ЗАДНИЦЕЙ, ХОРОШО? ХХХ МОЛЛИ
Он скомкал бумагу в шарик и уронил его рядом с сюрикеном. Он поднял звезду и прошел к окну, поворачивая ее в руках. Он нашел ее в кармане куртки, в Сионе, когда они готовились отбывать в аэропорт JAL. Он посмотрел на нее. Они прошли мимо магазина, где она купила ее для него, когда они вместе возвращались в Чибу на последнюю ее операцию. Он пошел в Чатсубо тем вечером, пока она была в клинике, и видел Ратца. Что-то не пускало его сюда, во время их пяти предыдущих поездок, но теперь ему захотелось вернуться. Ратц обслужил его без малейшего проблеска узнавания.
— Эй, — сказал он, — это я. Кейс.
Старые глаза изучили его из своей темной паутины сморщенной плоти.
— А, — сказал Ратц наконец, — артист.
Бармен пожал плечами.
— Я вернулся.
Тот покачал своей массивной, коротко остриженной головой.