– Книги, – сказал Малькольм.
Библиотека, белые полки с карточками-указателями.
– Теперь я знаю, где мы, – сказал Кейс.
Он повернулся назад и посмотрел на электрическую тележку. Из-под ее днища от ковра поднимались кольца дыма.
– Дальше придется идти пешком, – сказал Кейс. – Карт, карт?
Тележка и не думала двигаться с места. «Браун» потерся о ногу Кейса и принялся дергать лапкой за брючину. Кейс с трудом подавил в себе желание пнуть невоспитанный автомат.
– Что тебе?
Механизм с тиканьем устремился за дверь. Кейс зашагал следом.
В библиотеке их ждал еще один монитор «Сони», столь же древний, как и предыдущий. «Браун» подбежал к постаменту с монитором и изобразил перед ним подобие джиги.
– Зимнее Безмолвие?
На экране появились знакомые черты. Финн улыбнулся.
– Пора провести очередную корректировку, Кейс, – сказал Финн, щурясь от сигаретного дыма. – Давай, включайся.
«Браун» бросился к ноге Кейса и начал торопливо взбираться по ней. Его манипуляторы больно щипали кожу Кейса сквозь тонкую ткань джинсов.
– Черт!
Кейс смахнул кибера с ноги, и тот, перекувырнувшись в воздухе, врезался в стену, упал на спину и принялся бессмысленно и конвульсивно дергать лапками.
– Что, черт возьми, случилось с этой штуковиной?
– Что-то в нем сгорело, – ответил Финн. – Забудь про него. Не беспокойся. Подключайся.
Внизу под монитором было четыре гнезда, одно из них подошло к адаптеру «Хитачи».
Кейс включился.
Ничего. Серая пустота.
Ни Матрицы. Ни переплетений каналов связи. Ни инфопространства.
Дека исчезла. Его пальцы…
На самом краю его сознания появилось нечто туманное, мерцающее, наплывающее и мчащееся к нему по черной зеркальности из бесконечности серой бездны.
Кейс попытался закричать.
Почему-то ему казалось, что где-то далеко, за поворотом пляжа, есть город.
Кейс скорчившись лежал в своем убежище за холмиком мокрого песка, обхватив руками колени, и дрожал.
Он оставался в таком положении очень долго – так ему представлялось – даже после того, как дрожь улеглась. Город, если это был город, был невысоким и серым. Время от времени город исчезал за клубами тумана, стелющегося над тихими мерными волнами прибоя. Один раз Кейс решил, что это вовсе не город, а одно большое здание, возможно, разрушенное; но он никак не мог определить расстояние до него.
Песок был черный, но не абсолютно – цвета аморфного серебра. Пляж был песчаный, очень длинный, песок влажный, низ джинсов Кейса совсем промок от песка… Кейс обнимал себя руками, баюкал и успокаивал, напевая колыбельную без слов и мелодии.
Небо тоже было цвета серебра, но другого. Тиба. Это было небо Тибы. Токийский залив? Кейс повернул голову и посмотрел вдаль, ожидая увидеть голографическую рекламу «Фудзи электрик», авиетку или вертолет, хоть что-нибудь.
Над ним пронзительно закричала чайка. Кейс вздрогнул.
Поднимался ветер. Песок стал колоть щеки. Кейс спрятал лицо в колени и заплакал, но звуки его рыданий были такими же далекими и чужими, как и крик высматривающей добычу чайки. Теплая моча пропитала его джинсы, вышла на песок, но очень быстро остыла под порывами ветра с моря. Наконец он уже не мог рыдать, потому что слезы иссякли и заболело горло.
– Зимнее Безмолвие, – пробормотал Кейс себе в колени, – Зимнее Безмолвие…
Становилось темнее, и теперь он дрожал уже не от горя, а от холода, и именно холод заставил его встать.
Колени и локти болели. Из носа текло; Кейс утер нос рукавом куртки, после чего обшарил один за другим ее пустые карманы.
– Господи, – сказал он, ссутулив плечи и пряча ладони под мышки в поисках тепла. – Господи.
Зубы у него начали стучать.
Прилив кончился, на берегу остались красивые песчаные волны, значительно более искусные и ровные, чем исполненные любым токийским роботом-садовником. Сделав несколько десятков шагов по направлению к городу, Кейс оглянулся и посмотрел назад, в сгущающуюся тьму. Его следы цепочкой змеились от места прибытия. До него и вокруг песок был гладким и ровным.
Кейс увидел свет, когда, по его мнению, прошел чуть больше километра. Он разговаривал с Рацем, и именно Рац обратил его внимание на свет, на далекое оранжево-красное свечение справа, в стороне от моря. Кейс знал, что Раца здесь нет, что бармен – плод его воображения, а не часть спектакля, который перед ним сейчас разыгрывали, но по большому счету это не имело значения. Кейс вызвал сюда Раца, чтобы хоть как-то собраться с мыслями и немного прийти в себя, но у Раца имелись собственные соображения относительно Кейса и того затруднительного положения, в котором он оказался.
– Ей-богу, дружище артист, ты меня удивляешь – какой длинный путь ты способен проделать, чтобы достичь наконец саморазрушения! А какие усилия ты к этому прилагаешь! В Ночном Городе все это у тебя уже было, под самым носом, протяни руку и бери! Темп жизни, чтобы заткнуть глотку голосу рассудка; выпивка, чтобы не сбавлять оборотов; Линда для сладкой печали и улица, чтобы не забывать, как крепко надо держать топор. Далеко же ты забрался, чтобы оказаться в точно таком же положении! А какие нелепые декорации… Почти игрушечный домик, висящий в космосе, герметически закрытые двери, антикварное барахло из Европы, мертвец, заключенный в маленькую шкатулку, колдовская утварь из Китая… – Рац усмехнулся, с трудом вытаскивая ноги из песка и едва поспевая за Кейсом – розовый манипулятор бармена самодовольно жужжал при каждом его шаге. Несмотря на темноту, Кейс почему-то видел зубы бармена из старой, почерневшей стали.
– Но, наверно, это стиль жизни всех артистов, или я ошибаюсь? Тебе до зарезу приспичило, чтобы тебе выстроили этот мир, этот пляж, это место. Приспичило умереть здесь.
Кейс остановился и повернулся лицом к шелесту прибоя и свисту поющего под ветром песка.
– Да, – сказал он. – Черт. Но мне казалось…
Кейс пошел на шум моря.
– Эй, артист, – закричал ему в спину Рац. – Свет. Видишь, вон там, свет. Туда. Туда иди…
Кейс снова остановился, пошатнулся и упал на колени в нескольких сантиметрах от ледяной воды.
– Рац? Свет? Рац?
Но темнота была кромешной, сплошной, и единственным звуком был шум прибоя. Кейс поднялся на ноги и попытался вернуться назад по собственным следам.
Прошло еще немного времени. Кейс по-прежнему шел по песку.
И вот он появился перед ним и становился все ярче с каждым его шагом. Свет. Прямоугольник. Дверь.
– Там костер, – сказал он сам себе, и ветер сорвал и унес слова с его губ.
Это был бункер из камня или бетона, почти полностью занесенный текучим песком. Вход в бункер, в мощной, почти в метр толщиной стене, был низким и очень узким, без двери.
– Эй, – позвал Кейс тихо, – эй…
Его пальцы прикоснулись к холодной стене. Внутри пылал костер, на песке перед входом метались тени.
Кейс пригнулся и вошел. Для этого ему понадобилось сделать три шага.
Перед очагом из ржавого железного листа, в котором горел плавник, сидела девушка; ветер вытягивал дым наружу через мятую трубу. Единственным источником света в помещении был костер, но едва встретившись с испуганными глазами, Кейс мгновенно узнал повязку из пестрого шелка на ее голове, повязку с узором, напоминающим электронную микросхему.
Он отверг ее объятия, отверг пищу, которую она ему предложила, место рядом с ней в гнезде из старых одеял на потрепанной пластиковой подстилке. В конце концов он скорчился на песке у входа в бункер и смотрел, как она спит, и слушал ветер, свистящий над крышей. Каждый час или около того он поднимался, шел к очагу и мешал угли, подбрасывал в костер плавник из груды под стеной. Все это было ложью, но холод оставался холодом.
Она, свернувшаяся калачиком под одеялами рядом с очагом, тоже была ложью, обманом. Кейс рассматривал ее рот, ее слегка раскрытые губы. Та самая девушка, вместе с которой он впервые побывал на другой стороне залива. Жестоко.
– Хорошо бьешь, сволочь, точно, – шепнул Кейс ветру за дверью. – Не упускаешь ни единой возможности, да? Не позволяешь расслабиться? Я знаю, к чему ты клонишь…
Усилием воли Кейс попытался изгнать из своего голоса отчаяние.
– Я знаю, понял? Я знаю, кто ты. Ты тот, другой. Три-Джейн говорила Молли о нем. Неопалимая купина. Это не Зимнее Безмолвие, это ты. Зимнее Безмолвие пытался предупредить меня через «Брауна». Но ты все же приплюснул мне мозги и перетащил сюда. Вот сюда. К призраку. К такой, какой я ее запомнил…
Линда заворочалась во сне, невнятно позвала кого-то, натянула на себя одеяло, укрываясь по подбородок.
– Ты – ничто, – сказал Кейс спящей девушке. – Ты мертва и ни черта для меня не значишь. Слышишь, приятель? Я знаю, что сейчас происходит. Ты приплюснул мне мозги. И все это займет не более двадцати секунд, так? Я сейчас сижу на собственной заднице в библиотеке, и мой мозг мертв. И очень скоро все это тоже будет мертво, если у тебя не найдется хоть капля разума. Ты не желаешь, чтобы Зимнее Безмолвие довел свое чертово дело до конца, и потому перетащил меня сюда. Котелок сейчас управляет «Куанем», но он уже давно мертв, а значит, ты можешь просчитать его поведение на два шага вперед, так или нет? Вся эта чертовщина с Линдой – ведь за всем этим стоишь ты, верно? Зимнее Безмолвие тоже пытался использовать ее, когда закинул меня в конструкт Тибы, но у него ничего не вышло. Говорит, это оказалось для него слишком сложно. Это ты двигал звезды на небе Вольной Стороны, да? Ты наложил лицо Линды на марионетку в комнате Ашпула. Молли ничего такого не видела. Ты просто подправил сигнал симстима. Считая, что делаешь мне больно. Потому что тебе казалось, будто это имеет для меня какое-то значение, черт побери. Ну так и иди со всем этим знаешь куда… Тогда ты преуспел. Сейчас тебе удалось подловить меня. Но мне все это до лампочки, понял? Думаешь, меня это задевает? Убери от меня все это дерьмо.
Кейс снова дрожал, и голос у него сел.