[260]. Ни генетические тесты, ни клинико-химические исследования, ни методы визуализации не способны отличить нормальное состояние от депрессии, мании или шизофрении. Этими методами можно выявить только органические изменения в мозге – например, опухоль, которая способна оказаться причиной расстройства личности. Как и прежде, сегодня психиатрические диагнозы ставятся в результате клинических наблюдений, опроса пациентов и родственников и заполнения анкет.
Почти жизненно важный интерес к биологизации психических расстройств имеет, конечно, фармацевтическая промышленность. Только когда заболевания психики понимаются как болезни мозга и, таким образом, как биологическая проблема, имеет смысл использовать лекарства. Форсированная биологизация психиатрии смогла открыть огромный новый рынок. Однако биологизация психических расстройств связана и с тем фактом, что психиатры в свое время хотели сравняться со своими коллегами из непсихиатрических дисциплин как в репутации, так и в терапевтических возможностях. И только новая эпоха психофармакологии, как надеялись в конце 1950-х годов, должна была это позволить.
В то время как коллеги-врачи из терапевтической медицины давно имели в своем распоряжении ряд конкретных и эффективных методов лечения[261], попытки исцеления психических расстройств в середине XX века по-прежнему оставались довольно беспомощными. Конечно, при терапии пациентов с не слишком тяжелыми невротическими расстройствами хорошей репутацией пользовались такие ориентированные на психодинамику методы, как классический психоанализ. Однако «разговорное лечение» не было «волшебной пулей»[262], способной быстро исцелять. А тяжелым стационарным больным в психиатрических больницах предлагалась только грубая и, с сегодняшней точки зрения, варварская терапия. В этом месте давайте рассмотрим подробнее ужасный мир шоковой терапии и психохирургии.
К 1953 году, когда хлорпромазин стал первым эффективным антипсихотиком для лечения шизофрении, в психиатрических лечебницах уже испробовали целый ряд биологических методов лечения. Все началось с применения инсулино-шоковой терапии в 1930-х годах – первого в истории биологического метода лечения шизофрении. Путем введения высокой дозы инсулина пациентов вводили в гипогликемическую кому, а через несколько минут возвращали к жизни, вводя раствор глюкозы. Эта процедура часто повторялась ежедневно в течение нескольких недель и нередко приводила к судорожным припадкам, вызванным гипогликемией.
В мае 1937 года газета New York Times так объясняла читателям принцип действия инсулинокоматозной терапии: «Короткие замыкания мозга пропадают, восстанавливаются нормальные электрические схемы, возвращая здоровый рассудок и понимание реальности»[263]. Поскольку инсулинокоматозная терапия была опасна и сложна в своей реализации, возможность предложить эту процедуру являлась символом статуса известных клиник того времени. В нескольких научных исследованиях, появившихся между 1939 и 1942 годами, отмечались значительные успехи терапии с показателями излечения более 60 %[264]. Когда выяснилось, что путем инсулинового шока нельзя достичь реальных исцелений, а улучшения симптомов носят лишь временный характер, за первоначальной эйфорией последовало разочарование – нередкое явление в истории медицины.
В середине 1930-х годов разработали и стали применять «судорожные методы лечения» – еще один биологический способ лечения шизофрении. Этот терапевтический подход даже обосновывался теоретически: предполагая, что существует «биологический антагонизм» между эпилепсией и шизофренией, венгерский психиатр Ладислас Медуна вызывал у своих психотических пациентов судорожные припадки путем инъекций метразола или кардиазола[265]. В своей книге «Судорожная терапия шизофрении»[266] в 1938 году он сообщил об «излечении» более чем половины своих пациентов. Правда, имелись выраженные побочные эффекты. Пациентам не просто приходилось в сознании переживать ужас тяжелых и болезненных приступов[267]. Приступы, вызванные метразолом, часто были настолько сильными, что у многих пациентов случались переломы костей в области спины. Неудивительно, что пациенты боялись судорожного лечения.
Поскольку итальянские психиатры Уго Черлетти и Лучио Бини примерно в то же время разработали электросудорожную терапию, в 1940-х годах фармакологическая судорожная терапия, имевшая больше побочных эффектов, была отменена. При этом электросудорожное лечение Черлетти стало настоящей историей успеха. После тысяч экспериментов с толчками тока, проведенных на животных и пациентах, психиатр счел возможным продемонстрировать эффективность и безопасность своей процедуры в клинической практике.
Уже вскоре электросудорожная терапия стала применяться во всем мире для лечения шизофрении, мании, депрессивных эпизодов или обсессивно-компульсивного расстройства. Несмотря на неоспоримые терапевтические успехи, особенно в лечении тяжелой депрессии[268], «лечение электрошоком», как ничто другое, внесло свой вклад в картину бесчеловечной, основанной на злоупотреблениях и прямо-таки истязательной психиатрии. В повседневной клинической практике электросудорожной терапией действительно злоупотребляли, чтобы усмирить сложных пациентов. Роман Кена Кизи «Над кукушкиным гнездом» основан на опыте работы автора временным помощником в отделении психиатрии.
Наиболее радикальной формой раннего биологического лечения психических расстройств была, конечно, лоботомия. Во время этой пресловутой нейрохирургической процедуры скальпелем («лейкотомом») разъединялись проводящие пути лобной доли головного мозга, например такие, которые соединяли лобную кору с таламусом, главным центром управления в мозге. Эта «хирургия души», как была названа операция 7 июня 1937 года в New York Times, «за пару часов превращает диких животных в кротких существ»[269]. Основатель психохирургии, португальский невролог Антониу Эгаш Мониш в 1949 году удостоился за свое изобретение Нобелевской премии по медицине. Многие считают эту награду наименее заслуженной за всю историю медицины.
Позже американский психиатр Уолтер Дж. Фримен развил хирургическую технику Мониша в «трансорбитальный метод», подходящий для повседневного использования. В процедуре Фримена острие инструмента, похожего на нож для колки льда, вводится около глазного яблока в глазницу (орбиту), рассекает крышу глазницы и круговым движением механически разрушает лежащую за ней ткань. Для выполнения этой процедуры не требовалось специальных нейрохирургических знаний. Кстати, слоган Фримена, рекламировавший его терапию, звучал так: «Лоботомия вернет вас домой»[270]. Подобные доходчивые лозунги используются в фармацевтической рекламе до сих пор.
Лоботомия отнюдь не является просто варварством из истории медицины. Еще несколько лет назад психохирургические вмешательства проводились в рамках терапии крайних степеней наркомании. Так, до запрета 2004 года в китайских больницах путем хирургического вмешательства без колебаний вывели из игры прилежащие ядра обоих полушарий мозга более чем у 500 героинозависимых пациентов. В России также не были особенно щепетильны. Стереотаксические операции на поясной извилине должны были подавлять навязчивые мысли о наркотиках. Российские органы здравоохранения запретили эту практику в 2002 году. Вмешательство властей произошло по уважительной причине. Даже если подобные радикальные методы лечения фактически устраняют стремление к героину, никто не может оценить, что влекут за собой необратимые повреждения зон мозга, необходимых для наслаждения едой, сексом или иными приятными вещами[271].
В середине 1950-х годов в истории психиатрии началась новая глава. Тогда зародилась эпоха психофармакологии, в которой мы живем сегодня. В то время разработка лекарств для лечения соматических заболеваний уже наполовину характеризовалась принципом, известным сегодня как «рациональный дизайн лекарств». В поисках «волшебных пуль» в значении Пауля Эрлиха исследователи изучали причины и характер заболеваний и на основе полученных результатов искали разумные методы лечения. Благодаря такому подходу – и необходимой удаче – были открыты целый ряд новых антибиотиков, средства против тропических болезней, как стандартная терапия диабета утвердилось инсулинозамещение, были разработаны новые вакцины.
В случае с лекарствами против психических расстройств ситуация, напротив, выглядела совсем иначе. Хотя впоследствии фармацевтическая промышленность создала впечатление, что психотропные препараты разрабатывались на базе эмпирически обоснованных знаний о биологических процессах в головном мозге, фактически история психофармакологии представляет собой не что иное, как историю счастливых совпадений[272]. А также заслуг нескольких внимательных клиницистов, которые, например, заметили, что предполагаемое лекарство от туберкулеза не помогает в борьбе с этой болезнью, но может быть эффективно при депрессии. Чтобы развеять миф о том, что фармацевты точно знали, что делали, обратимся теперь к краткой истории психофармакологии