[348]. В апреле 2004 года в передовой статье с показательным названием «Удручающее исследование» свое негодование выражал также журнал Lancet: «История изучения использования селективного ингибитора обратного захвата серотонина при детской депрессии – это история о введении в замешательство, манипуляциях и институциональной осечке»[349].
Решением Верховного суда США от июля 2009 года онлайн-журналу PLoS Medicine[350] было разрешено создать «гострайтинговый архив». На сайте «Архив документов по лекарственным средствам»[351] доступны 1500 главным образом конфиденциальных документов, гострайтинговый характер которых подтверждают судебные дела, внутренние материалы компаний и переписка с врачами. Главный редактор PLoS Medicine Джинни Барбур так обосновала участие своего журнала в публикации щекотливых документов: «Гострайтинг обеспечивает промышленным исследованиям видимость независимости и достоверности… и представляет угрозу для истинности и правдоподобия медицинской экспертизы»[352].
В совместной переводной статье сотрудники PLoS Medicine констатируют, что «фармацевтические компании и фирмы по связям и просвещению в медицинской сфере создали обширную и прибыльную отрасль гострайтинга»[353]. Распространяющаяся практика гострайтинга может «привести к неисправимым проблемам и даже смерти, так как назначающие лекарства врачи и пациенты дезинформируются о рисках»[354]. Можно сказать, что сотрудники PLoS Medicine предлагают официально отозвать все статьи, в отношении которых гострайтинг доказан однозначно. Это способно возыметь реальное действие, так как отзыв публикации – настоящая катастрофа для ученого. Издатели специальных медицинских журналов, со своей стороны, должны «определиться, хотят ли они стать перебежчиками и присоединиться к маркетинговым отделам фармацевтических компаний».
Марсия Анджел, врач и бывший главный редактор журнала New England Journal of Medicine, прокомментировала масштаб личной заинтересованности и манипуляций в специализированных изданиях без всякого сарказма, пессимистично и с искренней растерянностью: «Просто больше нельзя доверять многим опубликованным клиническим исследованиям. А также полагаться на мнение добросовестных врачей или на обязательные медицинские рекомендации. Мне совсем не нравится такой вывод, к которому я медленно и без всякого желания пришла за два десятилетия работы редактором New England Journal of Medicine»[355].
Если бывший главный редактор крупного медицинского журнала подвергает сомнению достоверность всех публикаций клинических исследований, казалось бы, круги специалистов должно потрясти настоящее землетрясение. Но в реальности эффект оказался удивительно маленьким. Некоторые журналы, правда, требуют сегодня точной информации о вкладе каждого автора в предоставленную рукопись. Также в будущем предполагается запретить исключать имена людей, активно участвовавших в создании рукописи, из авторского списка. Кроме того, уже в течение нескольких лет большинство специальных журналов требуют от своих авторов раскрытия деловых отношений с индустрией в рубрике «Личная заинтересованность».
Однако деловые отношения с фармацевтической промышленностью иногда настолько масштабны, что их раскрытие возможно лишь на сайте журнала. В печатном выпуске издания они занимали бы непропорционально много места[356]. Для иллюстрации снова обратимся к Мартину Б. Келлеру, ведущему автору вышеупомянутого «исследования 329». В большом исследовании депрессии, опубликованном в мае 2000 года в New England Journal of Medicine, он также выступал в качестве основного автора. Вместе с 28 другими учеными он представил клинические данные по сравнению эффекта от применения антидепрессанта «нефазона» и от психотерапии[357].
В примечании у одного только психиатра Келлера указывались деловые отношения с 14 фармацевтическими компаниями. Все вместе авторы почти полностью охватили спектр производителей психофармацевтики: от фирм на букву «A», например компании Abbot, до компания на букву «Z», например Zeneca[358]. Это обстоятельство побудило главного редактора Марсию Анджел к написанию сопроводительной передовой статьи с говорящим названием: «Продается ли академическая медицина?»[359]. Как в 1999 году сообщала газета Boston Globe, только в 1998 году Мартин Б. Келлер в качестве главы психиатрического отделения Университета Брауна заработал более 842 000 долларов. Более половины этой суммы (556 000 долларов) пришло от фармацевтической промышленности. Главным образом от таких производителей антидепрессантов, как Bristol-Myers Squibb, Wyeth-Ayerst и Eli Lilly[360].
Щедрые вложения фармацевтической промышленности в «лидеров общественного мнения», несомненно, окупаются. В конце концов, авторитетные специалисты также являются руководителями профессиональных союзов, консультантами здравоохранительных и разрешительных органов, авторами руководств по терапии, учебников и широко известных статей. Такие признанные фигуры, как Мартин Б. Келлер, пользуются популярностью у СМИ. Отдельно следует отметить, что они также выступают с бесчисленными докладами и лекциями. Как на небольших университетских семинарах, так и на международных конгрессах с тысячами слушателей. Идеальные возможности распространения месседжей фармацевтической индустрии в научной упаковке среди назначающих лечение коллег и в целом в обществе. Наконец, поскольку фармацевтические компании не являются благотворительными организациями, вложения в ведущих специалистов просто включаются в цены на лекарства. Покупка законодателей общественного мнения традиционно является эффективной бизнес-моделью.
Очевидно, что сомнительный союз научных учреждений, фармацевтической промышленности и профессиональных ассоциаций в один прекрасный момент надоел и видному специалисту по шизофрении Лорену Мошеру. 4 декабря 1998 года создатель альтернативной концепции лечения Американской психиатрической ассоциации «Сотерия» сообщил о своем уходе из союза, в котором состоял почти 30 лет. В открытом письме, адресованном ассоциации, были перечислены причины его ухода[361]. Вот несколько фрагментов: «Главная причина этого шага [моего ухода] – мое мнение, что фактически я выхожу из „Американской психофармакологической ассоциации“. По счастливой случайности, истинная природа организации не требует изменения ее аббревиатуры. ‹…› В текущий исторический момент психиатрия, на мой взгляд, почти полностью захвачена фармацевтическими компаниями. ‹…› Мы больше не стремимся к целостному пониманию людей в контексте социальных условий. Мы, скорее, стремимся переориентировать нейротрансмиттеры наших пациентов. Проблема в том, что с нейротрансмиттерами очень сложно работать – в любом их состоянии. ‹…› Я не могу поверить в нынешнюю биомедицинско-редукционистскую модель, провозглашенную лидерами психиатрии и еще раз связывающую нас с соматической медициной. Здесь все дело в модных привычках, политике и, как в случае с нашими фармацевтическими связями, – в деньгах». К анализу Мошера прибавить нечего.
Когда стали использоваться первые антидепрессанты, аффективные расстройства считались редкостью. В профессиональной среде в 1960-е годы исходили из того, что на миллион человек от 50 до 100 страдают от тяжелой депрессии – в форме «меланхолии» или депрессивного расстройства личности[362]. Hoffmann-La Roche и Geigy, обладатели патентов на «марсилид» и «тофранил», также не выказали особого восторга, когда выяснилось, что их тестовые вещества оказывают «всего лишь» антидепрессивное действие. Сегодня трудно поверить, что «тофранил» выпустили на рынок спустя годы после выявления его антидепрессивного эффекта. С решением медлили, так как считалось, что антидепрессанты не будут востребованы[363].
В середине 1960-х годов наблюдался также официальный оптимизм в отношении долгосрочных перспектив депрессивных заболеваний: «Депрессия в целом является одним из психических расстройств с наилучшими прогнозами на выздоровление. Большинство депрессий самоизлечиваются», – писал Джонатан Коул, пионер психофармакологии из Национального института психического здоровья[364]. В том же 1964 году психиатр из Роклендского госпиталя Натан Клайн отмечал, что «при лечении депрессий всегда есть плюс в том, что большинство из них заканчиваются спонтанной ремиссией»[365]. Даже десять лет спустя Дин Скайлер, глава отдела депрессий Национального института психического здоровья, пояснял, что доля спонтанных излечений настолько высока – более 50 % в течение нескольких месяцев – что «у пациентов с депрессией трудно оценить эффективность препарата, лечения или психотерапии»[366]