A) пациенты с диагностированной депрессией, получавшие антидепрессанты, (B) пациенты с диагностированной депрессией, лечившиеся седативными средствами (например, бензодиазепинами), (C) пациенты с диагностированной депрессией, не принимавшие лекарств, и (D) пациенты, также не принимавшие лекарств, так как у них не было диагностировано депрессивное состояние.
Через три, а затем 12 месяцев после первого анкетирования пациентов опрашивали вновь. Первоначальные предположения экспертов ВОЗ соответствовали общепринятой научной точке зрения: пациенты, лечившиеся антидепрессантами, должны были иметь наилучшие результаты лечения депрессии, тогда как больные с недиагностированной депрессией и нелечившиеся – наихудшие. Тем не менее все оказалось наоборот. 484 пациента, не получавшие психотропные препараты, имели через год лучшее состояние здоровья и значительно более мягкие симптомы, чем те, кто принимал лекарства. Следует, однако, отметить, что больные, не получавшие медикаментозного лечения, а также те, у которых депрессия не была диагностирована, во время первого опроса в среднем имели несколько меньше депрессивных симптомов. «Изыскание не подтверждает точку зрения, что нераспознавание депрессии имеет серьезные негативные последствия», – заключили эксперты ВОЗ в своем протоколе исследования[592].
Психиатр Майкл Постернак из Медицинской школы Университета Брауна также исследовал естественное течение депрессии, остающейся без лечения. Из 84 пациентов, рецидив депрессивного эпизода у которых не лечился медикаментозно (в отличие от первого случая депрессии), 23 % выздоровели в течение одного месяца. Через полгода от депрессии избавились 67 % больных, а через год – 85 %[593]. Если бы пациенты получали психотерапевтическое лечение, показатели ремиссии, вероятно, были бы значительно лучше. То, о чем говорил уже один из пионеров психиатрии Эмиль Крепелин, в очередной раз подтвердилось: острая депрессия обычно проходит сама по себе – даже если на это требуется время и на этот раз она может означать большие страдания. И если не лечить депрессию лекарствами, это не обязательно перейдет в хроническую форму[594]. Широко распространенное мнение, что в случае болезни важно вмешаться как можно раньше, в психиатрической практике часто не работает. Депрессивное расстройство – это не опухоль, которая, если ничего не предпринимать, начинает бесконтрольно расти.
На первый взгляд, мы живем лучше, чем когда-либо. Наше здоровье так хорошо, как никогда. Вероятная продолжительность жизни постоянно увеличивается, и все больше соматических болезней можно победить с помощью совершенствующихся методов лечения. С другой стороны, в течение последних лет наблюдается увеличение случаев психических расстройств. Мало того, что распространенность многих психических заболеваний неуклонно увеличивается, эти заболевания все чаще становятся хроническими. На первом месте находится депрессия. Не только в форме классической «большой» депрессии. Особенно модными ее формами, захватывающими сегодня пространство, являются «синдром усталости» и «эмоциональное выгорание»[595].
То, что биологизация или молекуляризация психиатрии и сопутствующее массовое назначение психотропных препаратов являются благословением для пациентов, – это миф. Одной из великих медицинских надежд 1990-х годов оказалось то, что «нейропсихиатрия» как точная естественнонаучная дисциплина вскоре сможет разобраться с психопатологическими явлениями на уровне нейронов и рецепторов. Что генетические скрининги позволят выявлять людей из групп риска. Что визуализационные методы помогут отличать здоровые мозги от мозгов людей с депрессией и шизофренией. А также, прежде всего, что благодаря пониманию биологической основы психических расстройств могут быть разработаны высокоспецифичные лекарства с незначительным количеством побочных эффектов.
Ни одна из этих надежд не оправдалась. Даже отдаленно. «Несмотря на десятилетия исследований, нейробиология депрессии в значительной степени неизвестна, а сегодняшнее ее лечение не более эффективно, чем 50–70 лет назад», – таков отрезвляющий вывод психиатра Пола Хольцхаймера и невролога Хелен Майберг[596].
Оглядываясь назад, директор Национального института психического здоровья Томас Инсел также жалуется на неуспех: «В течение так называемого „десятилетия мозга“ не было заметного улучшения показателей выздоровления или измеримого сокращения случаев самоубийств или бездомности (являющихся результатом неэффективного лечения психических заболеваний)»[597]. Исследования в области «транскультурной психиатрии» даже дали понять, что течение болезни при основных психических расстройствах в неиндустриальном мире протекало явно лучше, чем в промышленно развитом обществе. Особенно среди тех групп населения, которые не имели доступа к медикаментозному лечению[598].
Нейрооптимизм и нейрообещания биологической психиатрии не просто по сей день остаются недостижимыми. Многое говорит за то, что нынешняя эпидемия психических расстройств отчасти подпитывается новой научной идеологией. Так, распространенная с середины 1990-х годов практика лечения детей все более младшего возраста с помощью СИОЗС, «риталина» и «стабилизаторов настроения» – сначала воспринимавшаяся как подлинное нарушение табу[599] – вероятно, способствовала увеличению количества пациентов с хроническими психическими расстройствами и с инвалидностью.
Постоянное расширение диагностических критериев также привело к патологизации душевных состояний, которые считались нормальными еще несколько лет назад. А профессионально организованные широкомасштабные кампании по просвещению в области заболеваний способствовали тому, что сегодня все больше людей считают себя психически больными и нуждающимися в лечении. В ежегодный «национальный день диагностики депрессии» сотни американских общин, школ и военных учреждений одновременно проводят тесты на депрессию. Эти мероприятия организует некоммерческая организация Screening for Mental Health Inc[600]. Помимо государственной поддержки, она финансируется главным образом фармацевтической промышленностью. Факт, который, тем не менее, не упоминается на сайте организации. Однако подробнее о ситуации можно узнать из расследования о связи фарминдустрии и медицинских организаций, проведенного сенатором-республиканцем Грассли. Как показывают налоговые декларации организации, только Eli Lilly с 1996 по 2008 год потратила на «субсидии на образование» почти 4 миллиона долларов. Выгодные инвестиции, учитывая, что в США психиатрическая помощь сводится в основном к фармакологическому управлению симптомами. Президент Джордж Буш в 2004 году хотел пойти дальше и исследовать на психические расстройства сразу все американское население[601]. План, который, правда, не был реализован.
Донельзя упрощенные, ничем не доказанные, а иногда и в корне ошибочные научные концепции в области биологии психики проложили путь к общественному принятию психических расстройств как нарушений химических процессов в мозге, особенно как дисбаланса нейротрансмиттеров. Миф о специфичности, эффективности и безопасности «современных» психотропных препаратов, в свою очередь, привел к избыточности их назначений и готовности принимать их со стороны пациентов. С тем, увы, частым исходом, что деликатное равновесие химических веществ в мозге устойчиво и, возможно, необратимо нарушается. Так изначально редкие и случайные эпизоды психических заболеваний становятся регулярно повторяющимися и хроническими.
В 2004 году специалисты еще с оптимизмом смотрели на будущее лекарств для мозга. В широко известном «Манифесте исследователей мозга», опубликованном в журнале Brain & Mind, «11 ведущих нейроученых» объявили, что «в обозримом будущем будет разработано новое поколение психотропных препаратов, действующих на определенные рецепторы нервных клеток в определенных областях головного мозга избирательно и при этом высокоэффективно и с малым количеством побочных эффектов»[602]. Восемь лет спустя не появилось никаких признаков подобных лекарств. Зато изменились настроения. В среде более молодых ученых психотропные препараты сегодня вообще не жалуют: «Между тем для многих психофармацевтическое исследование имеет недостатки морального характера. В моем поколении преобладает тенденция: держаться подальше от психофармацевтических исследований», – говорит в интервью нейроученый и философ Хенрик Вальтер[603].
Тем временем то, что разработка новых и прежде всего инновационных психотропных препаратов вызывает серьезные проблемы, также начала осознавать сама фармацевтическая промышленность. Недавно несколько фармацевтических международных корпораций официально объявили, что они сворачивают деятельность отделений психофармакологии своих департаментов по исследованию ЦНС[604]. Например, 4 февраля 2010 года Эндрю Уитти, председатель правления GlaxoSmithKline, заявил, что печаль, депрессия и беспокойство – это области лечения, в отношении которых «мы полагаем, что вероятность успеха [разработки нового эффективного медикамента] относительно невелика и что затраты, необходимые для достижения успеха, непропорционально высоки»