Злополучный потенциал готовности был недавно окончательно демистифицирован новозеландскими учеными Джуди Тревена и Джеффом Миллером. В сложной серии экспериментов исследователи из Университета Отаго доказали, что в отношении потенциала готовности нет никакой разницы, принято решение совершать или не совершать движение[660]. Полученные с помощью электроэнцефалограммы данные об активности мозга, предшествовавшей (не)совершению действия, были неразличимы. Ученые пришли к выводу, что пресловутый потенциал готовности «явно не связан с подготовкой движения». И заключили, «что опыты Либета не подтверждают необходимость искать отправную точку произвольных движений на бессознательном уровне»[661].
Хотя экспериментальные доказательства крайне скромны, дискуссия бодро продолжается. В ответ на мой вопрос нейробиолог Рот сообщил, что не хочет, чтобы доказательства в области исследований мозга сократились до экспериментов Либета, слабые стороны которых он видит. Более того, он указал, что общий взгляд на выводы нейробиологии и психологии действия должны привести к отказу от «мифа о свободной воле». С другой стороны, исследователи мозга, которые всегда были более сдержанными в спорах о «свободной воле», нуждаются в новых эмпирических подтверждениях. Как, например, Нильс Бирбаумер, профессор психологии из Тюбингенского университета: «Нельзя говорить ни о свободной, ни о несвободной воле, поскольку нам не известен нейронный коррелят свободы»[662].
Многие гуманитарии и юристы вступили в дискуссию о (не)свободе воли уже по долгу службы. Удивительно единодушно они выступают против того, что наша деятельность определяется неосознаваемой нейронной активностью и что мы воспринимаем себя авторами собственных действий лишь в результате постоянного самообмана. Неудивительно, что в особенно жаркий период дебатов о свободе воле около 2005 года быстро распространились нападки на грубый редукционизм. Тот факт, что биологический редукционизм не менее догматичен, чем идеализм, видевший духовную основу за всеми природными явлениями, критиковал философ Юрген Хабермас[663]. В газетной дискуссии философ также поднял фундаментальный вопрос: «Обоснована ли вообще нейронаучно детерминистская точка зрения или это лишь часть натуралистической картины мира, вызванная к жизни спекулятивной интерпретацией научного знания?»[664].
Михаэль Хагнер, профессор Швейцарской высшей технической школы в Цюрихе, также дистанцируется от выводов Рота и его коллег. «Вообще не решено, имеют ли вина и ответственность какое-то отношение к свободе воли»[665], – указывает Хагнер и приводит острый пример: «Нервным клеткам все равно, оправдана или нет война в Ираке. Нам же, людям, как политическим существам – во всяком случае, большинству из нас – это небезразлично, и в этом-то различии все и дело»[666]. Время судебной френологии XIX века, которое, как считается, уже закончилось, вспомнил специалист в области уголовного права Клаус Людерсен[667]. «Неужели мы действительно должны снова начинать с того же самого, или же исследователи мозга Герхард Рот и Вольф Зингер заменили примитивные выводы своих коллег того времени более убедительной, возможно, даже окончательной концепцией детерминированного человека?» – спрашивал Людерсен в статье в Frankfurter Allgemeine Zeitung[668].
Сегодня вопрос остается открытым. Нейробиолог Рот сам считает понятие вины бесчеловечным, отказываясь таким образом от идей терапии и улучшения. Как указывает в своей книге «Нейрообщество» психолог Штефан Шляйм, большинство юристов-теоретиков видят ситуацию совершенно иначе[669]. Например, правовед Клаус Гюнтер. Он ссылается на «агностическую» позицию уголовного права. Свобода воли не играет никакой роли в оправдании наказания. Скорее, требование о том, чтобы индивидуум вел себя в соответствии с правилами, можно вывести исходя из правильного поведения большинства[670]. Ни нейрофизиологические, ни психологические выводы не имеют для этой позиции никакого значения.
То, что дискуссия о свободе воли бодро продолжается, хотя ситуация кажется уже хорошо проясненной и в значительной степени смягченной в философском и теоретико-правовом плане, симптоматично для нынешней картины популярности нейронаук. Общественное мнение формируют не реальные факты – которых явно вообще не существует – и не философские аргументы, а влияние нескольких очень известных исследователей мозга.
Глава восьмаяНейрокриминалистикаОб обхождении с рискующими мозгами
Синдром переоценки мозга (brain overclaim syndrome, BOS) часто поражает тех, кого захватывают новые ослепляющие нейронаучные открытия. Его основная особенность – понятийно и эмпирически бездоказательно судить о влиянии исследований мозга на уголовную ответственность. Когнитивная юридическая терапия – лечение выбора для BOS[671].
После террористической атаки на башни-близнецы в Нью-Йорке наша коллективная потребность в безопасности резко возросла. При необходимости мы готовы даже пойти на ограничение личных прав и свобод. После каждого серьезного преступления следует стереотипный вопрос СМИ о том, нельзя ли было предотвратить ситуацию. С помощью имеющихся у нас достижений науки, техники, компьютерных и коммуникационных технологий. Возможно, нейроученые смогли бы распознать, что в мозгу Андерса Брейвика что-то не так? В случае, если бы норвежского массового убийцу остановили ранее, можно ли было выявить готовность его мозга к риску и вылечить – или, по крайней мере, превентивно поместить под наблюдение полиции[672]?
В связи с ведущейся у нас напряженной дискуссией о дополнительном превентивном заключении распространяется слух о солидных естественнонаучных фактах, на основании которых можно было бы лучше оценить опасность человека. Это может быть также связано с плохой репутацией экспертных заключений о потенциальной опасности преступников. И, таким образом, – с фактической отрицательной оценкой результатов работы судебных психиатров. В последние годы качество прогнозов опасностей неуклонно растет[673], и можно ожидать прежде всего ложноположительных судебных решений о содержании под стражей.
Немецкий правовед Рейнхард Меркель отмечает, что более 80 % преступников, находящихся под стражей, на свободе не совершили бы изнасилования или убийства[674]. Здесь, очевидно, действует принцип: в случае сомнений решение принимается против обвиняемого. При оценке опасности преступника встречаются два сложно согласуемых мира. Вероятностный прогноз психиатров и необходимое решение судьи. В случае сомнений делается выбор в пользу защиты общества и против потенциальных рецидивистов-преступников. Если эксперты ошибаются, а освобожденный преступник снова совершает насильственное преступление, это трагедия для жертв и родственников. И, конечно, огромное внимание СМИ. На круглых столах тогда снова начинают говорить о «плюшевой юстиции», а экс-канцлер Герхард Шрёдер требует в газете Bild «запереть [преступников] – и навсегда»[675]. Не дадут ли нейробиологические и генетические исследования более надежных прогнозов по поведению правонарушителей, чем контрольные проверки психиатров и субъективные мнения экспертов? Нужны ли нам нейрокриминологи, чтобы изучать мозги преступников[676]?
Не только в криминалистике, но и в самых разных сферах жизни социолог Николас Роуз видит появление новой категории человека, а именно «предрасположенного индивидуума». Из-за биологической предрасположенности, возможно, мутации конкретного гена или небольшого дефекта в строении мозга, некоторые люди оказываются склонны к депрессии или шизофрении. Или, в какой-то момент, к изнасилованию или убийству.
Все больше научных дисциплин прибегают к конкретному прогнозу индивидуальной опасности: «В связи с целым рядом новых технологий, особенно в области генетики поведения и визуализации, утверждается, что они могут заранее (на пресимптомном или бессимптомном этапе) выявить начальные предвестники, знаки или маркеры будущей опасности. Что они могут определить „предрасположенного индивидуума“»[677]. Специалисты в области криминальной биологии давно уже ищут не самые общие биологические причины преступлений, а совершенно конкретные нейрохимические аномалии или специфические сочетания генов, связанные с агрессией или уменьшением контроля над побуждениями. Или же необычные схемы мозговой активности, которые могут быть характерны для людей, совершающих насильственные действия или не знающих чувства сострадания или вины.
Если в один прекрасный день на самом деле найдутся надежные маркеры насильственного поведения, последствия для борьбы с правонарушителями будут значительными. По словам Николаса Роуза, логическим итогом станет фундаментальный сдвиг от «надзирания и наказания» Фуко к «пристальному рассмотрению и принятию мер». Наша нынешняя «культура профилактики, предотвращения и прогнозирования»