В другом документе чиновников, занимающихся вопросами наркотиков, обсуждается концепция «сострадательного принуждения»: «Подавляющее большинство зависимых или злоупотребляющих потребителей сами не видят, что на самом деле они нуждаются в лечении. ‹…› Они отрицают проблему»[720]. Однако такое положение вещей оправдывает попечительское использование мер принуждения, о чем также говорится в сообщении: «Лица, нуждающиеся в наркологической помощи, могут быть счастливы, если подвергнутся сострадательному принуждению со стороны семьи, друзей, работодателей или уголовного правосудия. Такое давление не нуждается в извинениях. Его требуют здоровье и безопасность зависимого человека, а также общество»[721].
Особый шанс на получение сомнительного удовольствия от сострадательного принуждения имеют заключенные. Из 2,4 миллиона лиц, отбывающих наказание в американских тюрьмах (по состоянию на 2011 год), около трети находятся там из-за преступлений, связанных с наркотиками. Понятно, что под предлогом «реабилитации» эти осужденные также могут лечиться против их воли. Даже тех, кто приговорен условно, можно связать требованием пройти вакцинацию против наркотиков.
Центр когнитивной свободы и этики также обеспокоен тем, что к фармакотерапии можно будет принуждать получателей социальной помощи, если они захотят в дальнейшем сохранить государственную поддержку. Хотя ведомственное исследование показало, что люди, находящиеся на соцобеспечении, потребляют не больше наркотиков, чем средний американец, предубеждение о том, что они являются наркопотребителями, в административном аппарате сильно укоренилось. Со стороны государства было бы, конечно, допустимо предлагать дополнительные финансовые стимулы, если бы люди сами соглашались на вакцинацию. Хотя можно сомневаться, что вызванное бедностью и мотивированное экономически решение об антинаркотической терапии оказалось бы по-настоящему добровольным.
Возможно также – при условии реальной действенности вакцин – что нейрокопы далекого будущего начнут профилактически прививать целые школьные классы в проблемных областях. Наркотики тогда, как и предполагалось, получат статус инфекционных заболеваний. Многие обеспокоенные родители, безусловно, станут это приветствовать. Так может случиться, что расходы американского ведомства по контролю за наркотиками возрастут и под новым именем продолжится старая война с наркотиками. Уже в 2003 году американское Управление по национальной политике в области наркоконтроля выпустило новый базовый лозунг: «Прекратить прием наркотиков до его начала»[722]. Новые антинаркотические препараты могут стать в его контексте идеальным инструментом.
Хотя алкоголизм и наркомания уже понимаются как болезни головного мозга, равным образом желаемая медикализация преступного поведения преуспела не настолько. У нее просто нет научной основы. Маркович и Зифер, авторы книги «Место происшествия – мозг», ошибаются, когда говорят, что «нейроученые подобрали [бы] захватывающие и однозначные подтверждения того, как повреждение некоторых областей мозга, нарушения обмена веществ или дисбаланс нейротрансмиттеров могут вызвать симптомы психических заболеваний, способные привести к изменениям личности и даже к серийным убийствам»[723].
Эти подтверждения какие угодно, только не «однозначные». Несмотря на интенсивную исследовательскую работу, судебная неврология пока не смогла найти каких-либо специфических нейронных коррелятов или явных генетических признаков, связанных с преступным поведением. Наверное, потому что их просто нет. Соответственно, отсутствуют также активно обсуждаемые «биомаркеры», которые могли бы использоваться для распознавания биологически обусловленных криминальных наклонностей. Нейроученый из Кембриджского университета Дин Моббс и его коллеги в своей обзорной работе 2007 года «Закон, ответственность и мозг» также пришли к заключению, что «…не существует конкретных биологических маркеров – ни генетических, ни физиологических, – по которым можно было бы предсказывать такое [антисоциальное и психопатическое] поведение»[724].
Будут ли когда-либо обнаружены такие маркеры, вызывает сомнения. До сих пор наиболее надежным биомаркером с криминальным потенциалом считается фермент моноаминоксидаза типа A (МАО-А)[725]. Несколько исследований показали, что носители конкретного варианта гена этого фермента имеют склонность к антиобщественному поведению[726]. Однако только тогда – и это интересно, – когда в детстве к этим людям применялось насилие. Если развитие ребенка было нормальным, варианты гена MAO-A, по-видимому, не влияют на поведение взрослых.
Показательный пример взаимодействия гена со средой. Ни задатки, ни среда сами по себе не определяют черты человека, лишь их взаимодействие. Биология – это не судьба, и конкретный вариант гена сам по себе ничего не говорит. Кроме того, здесь открывается поле для принятия социальных мер. (Вероятностный) неблагоприятный вариант гена не может быть изменен, но, возможно, дальнейший травмирующий опыт в неблагополучной семье можно предотвратить. Так что исследователи психологической устойчивости вполне обоснованно занимаются вопросом о том, почему одни люди, вытянувшие счастливый билет в «природной лотерее»[727], по-прежнему живут полноценной жизнью, тогда как другие в тех же обстоятельствах оказываются психически больны или преступны.
Тем не менее существует одна действительно надежная и неоспоримая связь между составом генов и вероятностью совершения актов насилия. Однозначно признана виновной Y-хромосома. Ведь 90 % всех серьезных насильственных преступлений и более 99 % всех изнасилований совершают именно мужчины. Пожизненное превентивное заключение всех мужчин в мире в целях профилактики преступлений было бы очень эффективным, но каким-то неубедительным решением.
В исследовании 18 подростков, ожидающих в Техасе казни за убийство, Дороти Льюис из Йельского университета убедительно показала, насколько в реальности безнадежно выглядят биографии насильственных преступников[729]. Все, кроме одного из кандидатов на смерть, происходили из «крайне жестоких и/или практикующих насилие семей, в которых на протяжении нескольких поколений были широко распространены психические расстройства»[730]. 83 % этих мужчин, убивших человека еще до достижения 18-летнего возраста, имели проявления и симптомы биполярного расстройства, шизоаффективного психоза или гипомании. Многие с детства употребляли алкоголь и наркотики, отчасти получая их от родителей. И у всех преступников, исследованных нейропсихологически и неврологически, Льюис и ее коллеги обнаружили признаки нарушения функции префронтальной коры.
Разочаровывающий результат своего исследования психиатр суммировала так: «Мы оказались… в компании жалкой группы интеллектуально ограниченных, дефектных, полусумасшедших, иногда вспыльчивых неудачников. Задолго до того, как эти люди оказались в камере смертников, их воспитывали столь же ограниченные, примитивные и импульсивные родители, прибегавшие к единственному способу воздействия, который знали. Эти грубые родители подготовили тот спектакль, в котором наши осужденные теперь играли последнее действие. Это была драма, написанная в течение нескольких поколений»[731]. По-видимому, меньше всего в убийствах, совершенных этой молодежью, была виновата биология их мозга.
Пожалуй, не без оснований Стивен Морзе из Школы права Пенсильванского университета диагностирует современную эпидемию «синдрома переоценки мозга», который «поражает тех, кого захватывают новые ослепляющие открытия нейронауки»[732] (см. вводную цитату к главе 8). По мнению правоведа и психолога, исследования в области нейровизуализации являются «основными патогенами», вызывающими «синдром переоценки мозга», который на последних этапах приводит к «заявлениям о связи мозга и ответственности, не обоснованным ни логически, ни эмпирически»[733]. Для Морзе ясно: «Нет ничего нового в нейронаучном понимании ответственности. Это просто другое материалистическое причинное объяснение человеческого поведения. Как оно отличается от Чикагской школы социологии, которая пыталась осмыслить поведение человека с точки зрения окружающей среды и социальных структур? Как оно отличается от генетических или психологических объяснений? Единственная разница в случае нейронауки состоит в том, что у нас есть более красивые изображения и общая картина выглядит более научной»[734].
Глава девятаяНейроюриспруденцияСканер мозга в зале суда
Самая большая угроза для личной свободы может заключаться не в способности сканеров выявлять скрытые мысли, а в ложной вере в надежность результатов сканирования мозга[735].
Что только не пробовали, чтобы извлечь из мозга скрытые в нем сведения. Пытки как метод добывания признаний или секретной информации – это, конечно, классика всех времен и культур. Однако информация, раскрытая под страхом мучений и смерти, обычно не очень ценна. Также не оправдали себя на практике «сыворотки правды» – от алкоголя и скополамина до тиопентала, мескалина и ЛСД. В их случае стало трудно различать фантазию, бред, токсические иллюзии и фактическую информацию. На сегодняшний день нет ни одного надежного метода – будь он этически приемлем или нет, – чтобы получить знания, скрытые в мозге, который не готов к сотрудничеству.