— Привет, Мэгз, — сказал я. — Может, придёшь ко мне, пообедаем?
Через пару часов мы сидели в маленькой столовой, которой обычно пользовались студенты из западного крыла. Здесь оставались горы продуктов, есть которые было некому, и университет приветствовал каждого, кто имел студенческий или пропуск. Некоторые студенты даже приводили с собой друзей.
Я смотрел на Мэгз. Под глазами у неё обозначились круги, а волосам не помешал бы уход. Впрочем, все мы были потрёпаны в эти дни солнца и ужаса. Люди всё оглядывались в сторону центра — даже те, кто сидел далеко от окон.
Индианка, заправлявшая здесь, поздоровалась и поблагодарила нас за то, что пришли. Я взял чудесный суп из стручков бамии, салат из авокадо и нежный пудинг. Помещение было наполовину пусто, и голоса вновь звучали приглушённо. Я рассказал Мэгз о происшествии с сыном миссис Пирелли прошлой ночью.
Она посмотрела на меня поверх своей тарелки.
— Дженни Левин мне не привиделась, — произнесла она без тени улыбки, закрывая тему.
Позже мы стояли на Вашингтон Плейс, перед зданием университета, в котором некогда располагалось предприятие эксплуататорского типа под названием «Швейная фабрика „Трайангл“». На другом конце квартала вниз по Бродвею медленно двигалась оливково-зелёная колонна армейских грузовиков.
Мэгз сказала:
— Двадцать пятого марта тысяча девятьсот одиннадцатого здесь погибли сто сорок шесть молодых женщин. Огонь возник в куче ветоши. Выход на крышу оказался перекрыт. А лестницы пожарных не доставали до восьмого этажа. Девушки сгорели заживо.
С возросшим напряжением в голосе она продолжила:
— Они выпрыгивали и разбивались о тротуар. Многие, большинство из них, жили поблизости. В восстановленных квартирных блоках, где живём сейчас мы. Похоже, те самолёты пробили в городе дыру, сквозь которую Дженни Левин и вернулась.
— Тише, милая. В университете у нас есть психолог. Хочешь, я посмотрю, что можно сделать? — Я сказал это мягко, но всё равно почувствовал себе идиотом.
Мы вернулись к библиотеке.
— Есть и другие, — сказала она. — Дети — чёрные от копоти и распухшие, в старинной одежде. Рано утром я проснулась и больше уже не заснула. Потом встала и отправилась гулять по Ист-Виллидж.
— Боже, — я понял.
— Джеффри тоже вернулся. Я чувствую.
— Мэгз, не надо!
Это было нечто, о чём мы долгое время не разговаривали. Когда-то нас было трое. Я, Мэгз… и Джеффри. Он был младше нас обоих на пару лет, но в ту пору разница эта казалась гигантской.
Он говорил, что мы чуточку лучше всех окружающих, и за это получил от нас прозвище Лорд Джефф. В шутку мы называли его нашим ребёнком. Маленькая семья, скреплённая страстью и наркотой.
Мы трое были так молоды, вчерашние школьники — и в городе. Затем ревность и тяжёлая правда наркотической зависимости посеяли между нами раздор. Каждому приходилось выживать в одиночку. Мэгз и мне это удалось. А вот Джефф — не выдержал марафона. Ему был двадцать один год. Мы были всего лишь детьми, неопытными и беззаботными.
Пока я собирался с мыслями, Мэгз схватила меня за руку.
— Он захочет найти нас, — сказала она.
Поражённый, я смотрел, как она уходит; гадая, как давно это у неё началось, и почему я не заметил.
На работе меня дожидался Марко. Он имел филиппинские корни и производил впечатление этакого проныры, одетого в модные чёрные цвета. Но так было неделю назад. Сегодня это был мрачный погорелец в шлёпанцах на размер больше, красной толстовке и спортивных шортах. Одежда, впрочем, шилась на кого-то, кто был явно крупнее.
— Ну, и как оно?
— А хреново! Все вещи в городе, поди достань теперь. Там в спортзале: кабинки, зубные щётки, лифчики, бритвы одноразовые — спрашивается, зачем мне всё это, когда я даже белья на свой размер не найду?! Я сдал одежду в стирку, и — с концами. Теперь вот, как придурок, хожу в этом.
Спать нас устроили на раскладушках. Ночь не спал, пялился в потолок: рядом сотня парней, а некоторые, между прочим, храпят. Один так вообще во сне кричал. А в душ пойти — с мужиками!
Он говорил, не глядя мне в глаза, но я его понимал. Я знал, что с ним будет нелегко. Что ж, Мэгз я помочь не мог, так может, помогая кому-то другому, смогу развеяться.
— Так может, пойдёшь и примешь душ у меня, да поспишь на моей койке?
— А можно?
Я взял перерыв, отвёл парня к себе. Он всё ещё был в душе, когда я, постелив ему на кушетке, засобирался обратно.
Вечером, когда я вернулся с работы, Марко проснулся. Стоило мне отправиться на прогулку, как он увязался следом. Мы стояли у баррикад на углу Хаустон стрит и Шестой авеню и наблюдали за движением вверх от Всемирного Торгового Центра. Огромный транспортировщик вёз помятую «скорую» и патрульную полицейскую машину. Следом — фургоны департамента полиции Нью-Йорка, забитые парнями, возвращавшимися из «Граунд Зиро». На грязных лицах — пустые глаза.
Толпы жителей Гриннич-Виллиджа собрались на тротуарах и аплодировали, скандируя: «Мы любим наших пожарных! Мы любим наших полицейских!»
Когда башни рухнули, много пожарных погибло из депо на Шестой авеню. Сейчас оно было закрыто. У дверей лежали цветы и венки, фотографии тех, кто не вернулся, подписанные: «Отдавшим свои жизни за нас».
Клочья дыма метались в сумерках над центром города, подгоняемые порывами ветра. В самом начале бриз доносил до нас едкий дым, который останется здесь на много недель.
Власти заявили, что так несло от горящего бетона. Как и многие, я верил, что часть того, что мы вдыхали, — пепел сгоревших в тот день.
Начало моросить. На обратном пути Марко прижимался ко мне. Обычно, двадцатитрёхлетние мальчики не ходят с мужиками почти втрое старше их самих. Парень был здорово напуган.
Бликер-стрит выглядела полузаброшенной, целые ряды магазинов всё ещё были закрыты. Те, что работали, в девять вечера большей частью пустовали.
— Я куплю «шестёрку».[8] Если обещаешь всё выпить.
Он кивнул, соглашаясь.
Дома Марко спросил, можно ли от меня позвонить. Он спрашивал у знакомых из кампуса, нет ли свободных комнат, шёпотом разговаривал с девушкой по имени Элоиза. Между звонками работал на компьютере.
Я наигрывал «Благовещение», потом что-то из Рэя Чарльза, чуточку Гайдна. Затем включил телевизор. Там президент собирался на следующий день в Нью-Йорк. Решил, похоже, развеяться.
В соседней комнате зазвонил телефон. Я слышал, как Марко ответил: «Нет, это Марко… Он пригласил меня». Ещё до того, как он вошёл в комнату и прошептал: «Там — какого-то Лорда Джеффа», — я уже знал, кто звонит.
— Привет, Мэгз, — сказал я. Её голос звучал на фоне шипения рации и завываний сирен.
— Помнишь, я видела детей на Астор Плейс, — сказала она голосом чистым и полным безумия. — Утопленники и сгоревшие. Они плыли на «Генерале Слокаме», когда там начался пожар.
— Дети на Астор Плейс? Утопленники и сгоревшие? — переспросил я. И вспомнил нашу беседу.
— В сорок пятом, пятнадцатого июня. Крупнейшая катастрофа в Нью-Йорк Сити, до сегодняшнего дня. Ист-Виллидж когда-то называли Маленькой Германией. Десятки тысяч немцев обосновались там; построили собственные залы для встреч, церкви и пивные сады.
По воскресеньям они устраивали экскурсии, обычно, для детей, на пароходе «Генерал Слокам». Плавучая огненная ловушка. Когда он загорелся, на борту не оказалось спасательных шлюпок. Команда и капитан запаниковали. К тому времени, когда они прибыли в доки, погибло больше тысячи человек. Сгорели или утонули. Сейчас они вернулись сквозь дыру в нашем городе, ищут дорогу домой.
На линии зашипела статика.
— Мэгз, где ты?
— В «Граунд Зиро», здесь повсюду запах серы. Ты уже видел Джеффри? — прокричала она в трубку.
— Мэгз, Джеффри умер. Ты просто напугана, это всё стресс. Нет никакой дыры…
— Полицейские, пожарные, брокеры — они все вернулись. Разбившиеся, обугленные…
На том конце взвыли сирены, закричали люди, и связь прервалась.
— Мэгз, скажи свой номер, перезвони! — кричал я. Но в ответ — лишь статика и слабый гудок. Я положил трубку и стал ждать.
Через какое-то время я осознал, что Марко стоит и смотрит на меня, лениво посасывая пиво.
— Она видела детей? Я тоже их видел. Ночью во вторник я был как на иголках, да ещё эта грёбаная раскладушка. Мы с другом, Терри, выбрались наружу — прогуляться. Дети были там. В старомодной одежде. Все в грязи и тине, а вместо лиц — чёрные пятна. Я поэтому и не спал прошлой ночью.
— У психолога был? — спросил я.
Он допил пиво.
— Ага, только он слушать не стал.
— Ну, а я-то чем могу…
— Так вы же сами двинулись. Значит, поймёте.
Рёв самолётного двигателя разорвал вечернюю тишину. Мы оба вздрогнули. Ведь после крушения башен, пространство над Манхеттеном перекрыли.
Потом я сообразил, что случилось:
— ВВС. Готовятся к визиту господина Буша.
— А кто такая Мэгз? И этот Лорд Джефф?
И я рассказал ему кое-что о той странной потерянной стране, шестидесятых, о наивности, что привела к кайфу и оставила на игле. О чуде той неизвестной страны — нашем союзе троих.
— Беда в том, что каждый из нас любил кого-то одного, не как в настоящем треугольнике.
— О’кей, — сказал он. — Вы живы. Мэгз жива. А что же Джефф?
— Всё шло кувырком, и Джеффа как-то замели с наркотой на кармане. А по дороге в участок, в полицейском фургоне, он взял и вскрыл себе вены, истёк кровью в темноте, никто и не заметил.
Я ощущал, наверное, то же, что и Марко, рассказав мне о погибших детях. Мы смогли выговориться, не особо задумываясь о том, что говорил другой.
Утром, выходя из дома, мы с Марко повстречали двух пассивных «голубков», выгуливающих собачонок. Один сказал: «Во всём районе не сыскать свежего круассана. Прямо как при осаде Парижа. Скоро все станем питаться тем же, чем крысы».
— Он слегка загнул, — пробормотал я. — Есть ведь ещё английская сдоба.