Кто-то ночью вырезал это имя. Что ж тут было удивительного? Вадим просто не задумывался. Конечно же ночью высекают эти имена, а не днем, когда ходят люди.
Если бы он был в форме, он, наверно, снял бы фуражку перед этим последним именем. Оно запало в память, как будто было связано с чем-то родным. Может быть, потому, что Галушко упомянул погибшего рядом с Никитой. Или потому, что и Никита, и Зотов учились в школе у Борко?
Вадим прошел по тихому пустому коридору. Из их отдела сегодня никто не дежурил. А те, из других отделов, кто сегодня дежурные в оперативной группе, либо на месте происшествия в каких-нибудь Люберцах, либо спят мертвым сном на раскладушках. Может, у кого и есть что пожевать, да будить негоже. Сколько раз клялся вовремя покупать…
Ладно. Через четыре часа милостью божьей начинается рабочий день, но четыре часа поспать — сила.
Вадим запер в сейф портфель, принес раскладушку, байковое одеяло, думку, старый лыжный костюм, который хранился на нижней полке шкафа, водолазку развесил на стуле, куртку свернул под голову — не любил спать низко, лег — и как провалился, как под наркозом, мгновенно и без снов.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«…Вы должны помнить: вы родили и воспитываете сына или дочь не только для вашей родительской радости. В вашей семье и под вашим руководством растет будущий гражданин, будущий деятель и будущий борец. Если вы… воспитаете плохого человека, горе от этого будет не только вам, но и многим людям и всей стране.
…Не думайте, что вы воспитываете ребенка только тогда, когда с ним разговариваете, или поучаете его, или приказываете ему. Вы воспитываете его в каждый момент вашей жизни…»
— Верно! — вслух подтвердила Вика, словно бы Макаренко лично явился в детскую комнату милиции за этим подтверждением.
Она помассировала левой рукой замлевшие от долгого писания пальцы. Цитаты — одна одной краше, но длинны, спасу нет. А как сократишь, если все верно и всего жалко?
Тетрадка с записями пухла и пухла, и это было приятно Вике, потому что записи велись сверх программы, не по обязательной литературе. В красную «бархатную» тетрадку цитаты вписывались из самостоятельно выбранных книг, и свидетельствовали самой Вике, что читает она не только обязательное, и многое сверх того.
Года три-четыре тому назад Вика, наверное, очень удивилась бы, узнав, что педагогическая деятельность ее начнется с милиции. Пусть в детской комнате, но все-таки в милиции. Ей всегда казалось, что милиция — это штраф, ловля воров и автомобильные катастрофы. Теперь ей кажется, что главное в милиции — это детские комнаты и борьба с правонарушениями среди несовершеннолетних. А самое главное — профилактика, ранняя профилактика. Так называется то, что она делает. Нет, еще не делает. Учится делать.
Вика перечитала длинную выписку из Макаренко. Конечно же не для ребят припасались эти выписки. Бить ими следовало по родителям, по разным комиссиям, иногда и по руководителям предприятий.
Это просто удивительно, как действует на многих людей цитата. Скажи те же слова от себя — слушать не станут, а со ссылкой на авторитет — совсем другой резонанс.
Однажды Вика схулиганила. Выдала слова Оскара Уайльда за высказывание Энгельса. И дуболом из ЖЭКа с важным видом закивал. Сказал:
— Как же, как же, мысль широкоизвестная.
Он измучил Вику, этот дуболом. Никак не хотел помочь с организацией спортплощадки во дворе, где ребятам буквально шагу не дают ступить пенсионеры.
Это была маленькая тайная месть Вики дуболому. К сожалению, тайная. Ведь он не догадывался, что ему отомстили.
В комнате тепло, даже жарко. Приходя на работу, Вика держит окна закрытыми — первый этаж, пыль. Солнце бывает здесь до полудня, зелень в горшках и ящиках на окне растет бойко, как в оранжерее. В углу стоит большой ветвистый фикус, невесть откуда перекочевавший в отдел. Сначала он стоял в ОБХСС, но когда организовали детскую комнату, его отдали Вике. Сказали, что детская комната должна быть самой красивой, самой уютной.
Это верно. Ребят повестками не очень-то навызываешь, ребята сами должны приходить. Надо, чтоб им хотелось.
Сначала Вика неприязненно отнеслась к фикусу. Очень уж много наговорили-написали про него нехорошего: он-де и мещанин, и такой он, и сякой. Побывав в лагере на юге и увидев магнолию, Вика зауважала обруганное деревце, как будто и на нем — только похожем — могли расцвести прекрасные чаши-цветы.
А насчет того, что ребят насильно ходить не приучишь, это точно… Ходят они в комнату не особо охотно. Но у нее хватает терпения! Чего-чего, а уж терпенья и настойчивости ей не занимать. Ведь добилась же она спортплощадки у дуболома. Походить пришлось, поругаться, но за все вознаградили слова дуболома, пущенные ей вслед, когда он думал, что Вика уже не слышит:
— Девка — глядеть не на что, но настырна. Кремень!
Кремнем она хотела быть. А что до первой половины Фразы… От природы ей досталось всего ничего, и больше, ясно-понятно, ждать нечего, только воля и настойчивость помогут ей найти место в жизни, это Вика поняла давно, очень давно. После того случая, память о котором камнем легла в ее детское сознание.
Камень больно ее ушиб. Сколько ей тогда было? Лет одиннадцать, не больше. Родители работали «на Северах», на Колыме, на Камчатке, на Сахалине. Не везде были школы, и Вике приходилось оставаться «на материке» с разными родственниками, с тетками и их мужьями, которые ей не нравились и которым она, несмотря на деньги и посылки, не была нужна.
В доме последней тетки к тому же и пили крепко. Зять добирался ночевать еле можаху, в сапогах и грязной спецовке валился поперек кровати, но долго не засыпал, и его почему-то приводили в бешенство глаза девочки, хмурые, неулыбчивые, которые она не хотела прятать. Он не бил Вику. Потом уж она поняла, что — не по благородству. По трусости он ее ни разу не ударил. За удар можно было ответить, а за разговоры не отвечают.
— Уродина ты, — сказал он ей тогда. Тихо, даже без злости сказал, кое-как подтянувшись на постели и упершись плечами в стенку. Толстый шматок глины с кирзового сапога свалился на пол, который Вика только что вымыла и застелила свежими половичками. Была суббота. По субботам она всегда мыла полы. — Осуждаешь меня, поганка, недоносок, а сама — уродина! Твои родители по Северам-то мотаются, чтобы приданое тебе… Без приданого на тебя никто не взглянет. Да и не от отца ты… Отец красивый. Ошпаренная ты кошка. Отворотясь, не насмотришься, а еще осуждает, поганка!
Тогда ему удалось сделать ей очень больно. Она инстинктивно схватилась за свое плечо, за руку — годовалую Вику обварили кипятком. Кожу навсегда стянуло голубоватыми шрамами.
Он понял, что ему удалось сделать ей больно, и ему это понравилось.
Тетка любила, мужа, он был намного моложе ее, она прощала ему все и пила вместе с ним, и ей не казалось чем-то особенным его привычка — пошутить. От слов — не убудет.
Правда, чем старше становилась Вика, тем труднее было ему добиться смятения в ее глазах, которого он добивался со злобной тупостью алкоголика.
Всякое явление противоречиво. Может быть, именно этот камень, как балласт кораблю, сообщил ей устойчивость? Вика, во всяком случае, привыкла так думать. Она была не из трусливых. Она ни от чего не пряталась.
Если шрамы от ожога уж так безобразны… Она стала носить мужские рубашки, ковбойки. И так кстати ей милицейский китель… За один этот китель можно быть благодарной Ирине Сергеевне. Не за материю, конечно, а за то, что помогла с институтом и с устройством на работу в ДКМ — детскую комнату милиции.
Почему от чужих людей мы часто видим тепла и заботы больше, чем от близких?
А может быть, это потому, что от близких мы заранее требуем и ждем, а от чужих всякое даяние — благо?
— Ну, хватит психоложества, — строго, вслух сказала себе Вика. — Заполняй карточку на Карасика, готовь материал для Огневой и шагом марш на «Красную розу».
Карасик — не имя, это уличное прозвище, кличка, и заносится она в пункт десятый учетной карточки на несовершеннолетнего, поставленного на учет в детской комнате милиции. А всего — пунктов шестнадцать: приметы, индивидуальные особенности, с кем общается, где, когда и за что задерживался в прошлом, кто выявил, сведения об общественном воспитателе и шефе… И много-много пустых линеек, куда надо записать все, что можно будет сделать для этого Карасика, чтобы в конце карточки когда-нибудь написать не «оформляется в колонию», а «снят с учета как исправившийся». И подписаться: «Инспектор детской комнаты милиции Виктория Черникова».
Когда Ирина Сергеевна два года назад познакомила Вику — уже студентку педагогического — с Вадимом Ивановичем Лобачевым, а тот отвел ее к хозяйке Центральной детской комнаты Огневой, Вика еще сомневалась… Уж очень нереальным казалось сочетание понятий — милиция и педагогика. Детская комната и семнадцатилетние парни, которых, оказывается, нужно воспитывать, а не просто подыскивать приличествующую их поведению статью.
Тамара Александровна Огнева беседовала с Викой в Москве в Управлении внутренних дел Московской области. Вике выписали пропуск, она прошла мимо огромных, в полстены мраморных плит, одна из которых показалась ей необычной:
«Погибшие при исполнении служебных обязанностей».
Помнится, тогда Вику кольнула романтически-тщеславная мыслишка: уж не податься ли ей на юридический? Быть сыщиком, распутывать удивительно сложные, опасные дела. Все смотрят на тебя с уважением, немножко с завистью… И как-то совсем не думалось о слове «погибшие».
Тамара Александровна оказалась красивой, пышноволосой. Вике даже показалось странным, — она поняла это из телефонного разговора, — что у Огневой пятилетний сын.
— Вам действительно исполнилось двадцать? — спросила Вику Огнева. — Вы кажетесь моложе.
Вика была в мужской ковбойке, ворот застегнут под горлышко, и длинные, несмотря на жару, рукава. Косметики на ней сроду не бывало, волосы тоже без краски, светлые, подстрижены длинно, теперь это получается «под мальчика», ногти кругло-коротки, лак светлый.