— Слишком он разговорчив, — сказал Корнеев, откладывая показания. — Не серьезный какой-то у него треп. Минуточку внимания, да если жизнь дорога, да мне терять нечего… Ну про оптическую он, может быть, и к месту ввернул. Окно не просматривается, да бабам откуда про это знать.
Корнеев посмотрел на Вадима. Тот медленно, утверждающе покивал:
— Вот-вот! Какой-то дешевой самодеятельностью тут пахнет. И манера эта специфическая — «Минуточку внимания!» Кому эта борода показалась приклеенной? А если допустить вероятность предположения, что она и была приклеена? И зря мы Иночкина сбрили?
— Ништо ему, новую отрастит, — безжалостно проговорил Корнеев. — О бледности, обрати внимание, говорят все. Допустить волнение? Навряд ли. Очень уж точно по времени — старик в редчайшие дни из дому уходил. И нагло — заметь! — оружие в карман положил. На двести процентов уверенности. Начкоммунзав, по-моему, правильно определил — не бледное, не загорелое лицо. В помещении много находится. Незагорелые летом всегда бледными выглядят.
— Минуточку внимания, минуточку… — задумчиво повторял Вадим. Он встал из-за стола и, обняв себя за локти, прогуливался по комнате. На Корнеева он не глядел, они вроде бы и говорили порознь, но думали вместе. Это здорово, когда сработались и можно думать синхронно. Получается не простое дублирование мысли, а возведение мысли в квадрат. — Да. Тут пахнет сценой. На невысоком уровне. Настоящий артист в жизни играть не будет, он себя в ролях вычерпает. Не шибко художественной самодеятельностью тут пахнет.
— Ты думаешь…
— Ну, давай уж по науке. — Вадим вернулся к столу, взял чистый лист бумаги, написал сверху привычные со студенческих дней слова «План расследования по делу…», подчеркнул, опустил сверху несколько вертикальных линий, разбив лист на пустые пока столбцы. Слева пошли номера, подзаголовки столбиков. Версии, подлежащие исследованию, вопросы, подлежащие выяснению. В скобках — что надо выяснить. Следственные действия, подлежащие проведению — каким путем выяснить, как получить доказательства. Сроки проведения, отметки о выполнении… Формальность? Нет. Ни Вадиму, ни Корнееву лист этот не показался данью бюрократизму. Оба были опытными работниками и знали: никакие надежды на несложность дела — тем более что дело, которое им предстояло распутать, отнюдь не выглядело простым, — не могут оправдать отсутствия письменного, непременно письменного, плана расследования. Самое простое на первый взгляд дело может осложниться до чрезвычайности именно в результате того, что расследуется без плана.
Вадим писал на листе. Корнеев выводил одному ему понятные вавилончики и пунктиры в своей записной книжке. Версия за номером первым — о принадлежности преступника к миру клубной сцены — несла ему и его ребятам необоримое количество хлопот. Проверить десятки кружков самодеятельности, клубов, домов культуры, в первую очередь непосредственно связанных с Колосовском. Трудно представить себе, какую кипу личных дел работников культфронта придется переворошить.
Когда заходит речь об угрозыске, представляются непременно засады да схватки с преступником. А не угодно ли до бессонницы, до красных глаз копаться в ворохах бумажных лент, отыскивая чеки магазина, где орудуют расхитители?
Или обходить, один за другим, пятиэтажные дома без лифта, чтобы выяснить, из какой квартиры похищена куртка. Куртка у воровки изъята, а заявления о краже нет — не все верят в эффективность розыска, а время, чтоб помочь оному розыску, тратить не хотят. Ну что ж, оно им тоже дорого.
Или вот сейчас, опять же по бумагам (сначала по бумагам, а засады и задержание весьма активно сопротивляющегося вооруженного преступника будут, так сказать, на десерт), опять же по бумагам ловить хвостик нити, по которой они выйдут, в конце концов, на этого бледного позера.
— «Мне терять нечего», — сердито проговорил Корнеев, предвкушая огромность и волокитность работы. — Трепач типичный. Ручаюсь, срока не тянул, а то трепался бы меньше.
Вадим дописывал «№ 1». Он покачал головой.
— И все-таки все точно, все дерзко. Рука несомненно опытная. Хотя…
Вадим вдруг задумался.
— Ты что? — тотчас расслышав паузу, спросил Корнеев.
— Пока ничего. — Вадим помолчал, снова встал, прошелся по комнате. Не только рука уставала от бесконечного писания. И сидеть-то, мягко говоря, надоедало.
Да, пока ничего. Пока только ощущение, предшествующее мысли, мелькнуло в нем, и он не торопился навязывать его товарищу. Если в этой скрытой, даже не высказанной пока версии есть смысл, Корнеев тоже дойдет до него. Две порознь найденные точки наверняка дадут точное направление. Многое должна прояснить и волокитнейшая работа по проверке всего связанного с самодеятельностью.
— Значит, проверим клубы-кружки. — Вадим поставил жирную точку в конце строки номера первого.
Домработнице Завариной надо предъявить для опознания оружие.
Продолжать опрос населения, всех, кто обычно проходит по этой площади, кто мог проходить в день ограбления. Продолжать в темпе, пока у людей может быть свежо воспоминание. Не исключено, что кто-нибудь мог видеть преступника уже вдвоем. С кем-нибудь же должен был он встретиться. Не мог он оставаться долго наедине с сумкой, в которой сверхценные вещи.
— Теперь насчет проживания, — размышлял вслух Вадим. — Колосовский он или нет? Если местный, постоянно ли здесь проживает? Какие-то связи с городом должны же быть. Не кажется мне, что гастролер. Для гастролера-рецидивиста опять же слишком он болтлив. А может, кто-то раньше проживал да уехал, а связи остались. Может, и судимость есть, да их не по Колосовску искать надо.
— С Бораненковым и другими участковыми поговорю и по своим каналам проверю насчет выбывших. Я тоже считаю, на гастролера не похоже, — согласился Корнеев. — И от сумки должен был он отделаться. Если только машина поблизости не ждала.
— И еще интересно… Каналы сбыта. Куда уедет икона, куда картина… — Корнеев вздохнул мечтательно, словно бы на преступника они уже вышли и только и осталось каналы сбыта выяснить. — Парень молодой, сбывать поторопится, денежки между пальцев потекут. На деньгах они сидеть ох не любят. Деньги им языки показывают.
— Были б в избытке, они б и нам с тобой показали. Может, только тем и спасаемся, что избытка нет, — вполне серьезно проговорил Вадим, не отрываясь от листка-плана. — Номер четвертый. Домработнице Завариной предъявить для опознания оружие.
— Ну уж это, надо думать, не сейчас, — решительно заявил Корнеев. — Я сейчас сам бледный, не плоше того типа, да и побриться, — он провел ладонью по щекам, — не мешает. К утру как раз и будет клоками и нелепая.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На следующий день утром, до вызова свидетелей, Вадим снова медленно прошелся по Почтовой улице, где, можно было предполагать, шел молодой красивый человек с некрасивой бородкой.
Кому-то он должен был отдать сумку. Если не ждала его машина. Коли не ошибаются свидетели — а их по Почтовой уже двое, — молодой человек не вошел, а вышел из такси, и машина ушла. Может быть, в такси остался кто-то, с кем ушла сумка? Но почему тогда молодой человек не уехал в этом же такси, а вместо того вышел и, по первому впечатлению, бессмысленно «наследил»? Если это вообще тот самый…
Опрос водителей автобусов, машин частных и казенных грузовиков и легковых ничего не дал. Никто не приметил схожего с описаниями пассажира.
Кое-кто из встречных прохожих оглядывал Вадима с заинтересованностью. В маленьком городе слухи — те самые, что «не могут учитываться, как источник доказательств», — распространяются со скоростью звука, а то и преодолевают звуковой барьер. О том, что в Колосовске работают люди из Москвы, многие горожане, конечно, знали, а Вадима, надо думать, и узнавали: скольких уже он допросил!
Нужды в такой популярности не было. Если принять за вероятное, что преступник не «гастролер», то содержание вопросов следователя, а значит, и направление, в котором ведется поиск, могут стать ему известны.
«Не ему. Им, — мысленно поправил себя Вадим. — Один он быть не мог. В доме священника его раньше никто не видел, и тем не менее он совершенно уверенно прошел всеми этими путаными сенцами, лестницами и коридорчиками. Кто-то побывал здесь до него и точно его проинструктировал, если не принять версию о том, что попросту навела Заварина…»
Казалось бы, легче всего было предположить последнее. Но не слишком ли сверху лежит эта версия? Опять-таки ведь «кого-то» ей надо было навести, а Вадим мог бы поручиться, что ужас, отражавшийся на тупом лице этой женщины, едва она вспоминала об оружии, был неподделен. Нет, похоже, она не врет и преступника видела впервые. Да, в конце концов, если б она знала о готовящемся грабеже, разве не проще бы ей оказаться хотя бы в саду на эти несколько минут? Нет, она не врет.
Такие ограбления в одиночку не совершаются. Кому-то должен был он передать сумку. И кто-то должен был точно указать ему дорогу в доме и местонахождение иконы и картины. Все свидетели обращают внимание на неестественность бороды. Скорее всего, наклеена. Значит, он все-таки боялся, что его узнают?
Боялся, что узнают в доме Вознесенского? Нет, там, в двух-трех шагах от женщин, такая нехитрая маскировка его бы не спасла. Полуслепая старуха узнала бы по голосу, а наболтал он много. Нет, в доме он был впервые.
На улице, во время трех-четырехминутного перехода, допустим, до машины, бородка могла иметь какой-то смысл…
А собака? Обыскали весь сад. Не нашли камня или какого-либо предмета, каким ей проломили голову.
Возвращаясь к гостинице, Вадим опять прошел мимо дома Вознесенского, миновал обшарпанный сарай, почему-то уцелевший на чистенькой, довольно нарядной улочке. Похоже, держали в нем уголь. Пора бы уж и снести, теперь углем никто не топит.
С неосознанным сожалением расстался Вадим с чистым утренним небом, свежим воздухом, неусталыми лицами людей, чья кожа была уже тронута ранним сельским загаром. Среди них, идущих на свои рабочие места, были молодые и старые, добрые и злые, но все они были сродни Лобачеву и Корнееву. А молодой человек с бородкой и те, пока неизвестные, с ним — это были люди другой породы, живущие в другом нравственном измерении. Между прочим, очень нелегко постоянно, всю жизнь иметь с ними дело.