апейрона, явившегося к нему полгода назад.
С тех пор пятерка нелепых, грязных, кривобоких созданий неотступно преследовала его в ночных сновидениях. Физически философ совершенно измучился, однако общение со Спутанным Деревом, Перевитым Червем, Взлохмаченным Котом, Кишащим Роем Глаз и Скрюченным Жуком принесло ему и дары — пять чисел, обладающих магической силой. Скрюченный Жук вручил свой дар с особой торжественностью. Новое число превосходило все предыдущие, оно обладало поистине сокрушающим размером. Не приходилось сомневаться, что в нем заключается нечто весьма важное.
Временами Пифагору хотелось забыть новое знание и продолжать верить старым учениям: что мир устроен на основе простых целых чисел. Если бы вновь вернуть ту гармонию невинности!.. Создания апейрона из снов и их ужасные дары подорвали все устои веры Пифагора.
Хвала Аполлону, солнце вновь взошло на небеса и даровало ученому передышку от ночных снов. Ему предстоял новый прекрасный день: скоро придут ученики, а ближе к вечеру философа посетит благородная женщина, чтобы скрасить его одиночество.
Большой каменный выступ на выходе из пещеры служил местом публичных выступлений философа. Пифагор нагнулся над очагом, соорудил неровный конус из веток и приготовился призвать Число Огня, полученное в дар от Взлохмаченного Кота. Это число не было «четверкой» тетраэдра, которое некоторые полагали формой Огня. Нет, благодаря демонам апейрона Пифагор отныне имел дело с гносисом единственного истинного и тайного числа физического Огня в этом павшем мире Женщин и Мужчин. Могущественные волшебные числа, обозначающие физические предметы, были так велики, что из всех живущих на свете людей только Пифагор обладал разумом, способным охватить их размер.
Пифагор создал Число Огня внутри и выпустил его наружу.
Вязанка, весьма отдаленно напоминающая конус, покрылась грубыми красно-желтыми треугольниками и пирамидами, чистыми симулякрами пламени, ибо Пифагорово Число Огня было, в сущности, всего лишь рабочим подобием. Божественная природа сущего вступила в свои права, и гибкие, извилистые языки истинного пламени вспыхнули на ветках. Число Огня разожгло настоящий огонь, присущий органическому миру привело в движение частицы природного огня, заложенные в дереве благотворными лучами великого светила.
Пока огонь согревал воду для утреннего омовения философа, Пифагор обдумывал сон о Скрюченном Жуке и новую громадную модель числа, полученную от старинного знакомца из сна. Новое число соотносилось с некоторыми объектами и свойствами, которые можно обнаружить в обыденном мире — перасе, — к которому Пифогор был еще крепко привязан. Однако истинная суть числа оставалась тайной, пока он ясно воспринимал физическую форму, с которой число соотносилось в высших сферах. Пифагора учили терпению, и он с удовольствием просто вертел число в своей светлой голове.
Философ умылся и решил отведать скромный, как и положено отшельнику, завтрак: мед, финики и орехи. Неплохо бы знать числа для этих незамысловатых продуктов, думал Пифагор, поглощая еду. Однако создания Бесконечности были дарителями прихотливыми. Когда в качестве второго дара философ попросил у Спутанного Дерева числовое обозначение для меда, то получил взамен Число Накидки из овчины.
Уже завершая трапезу и в последний раз поднося к бородатому рту палец, намазанный медом, Пифагор заметил своего лучшего ученика Архита, который рьяно карабкался по склону к пещере учителя. Устрашенный рвением юноши, философ вздохнул.
Архит начал возбужденно говорить, еще не достигнув отверстия пещеры. Что-то о золотом сечении и новом способе вписать правильный пятиугольник в окружность. Пифагор пропускал слова ученика мимо ушей. Философ находил модернистские геометрические конструкции своего последователя чересчур запутанными.
— А почему бы не попытаться отыскать самый точный способ поделить круг на пять частей методом проб и ошибок? — спросил Пифагор.
В прошлом он сам презирал подобные способы, но постоянное общение с демонами апейрона испортило некогда аскетический вкус ученого.
Вскарабкавшись наконец на склон, Архит, оценив шутку учителя, издал короткий резкий смешок.
— Поистине так. Тогда почему бы сразу не броситься головой в омут непочтительности и не провозгласить, что целые числа не есть основа всего сущего? Почему бы не сказать, что апейрон — единственный фундамент и центр этого мира?
— Придет ли Эвритоя сегодня на урок?
Захваченный врасплох резкой сменой темы, Архит скорчил гримасу, словно подавился оливковой косточкой. Тон его стал резче и заметно прохладнее.
— Моя мать, да хранят ее боги, действительно одержима необычной жаждой знаний. Слушая жалобы моего отца Глокуса, другие женщины смотрят косо на неподобающий жене и матери философский пыл. Они недоумевают: неужто для полного счастья ей не хватает простых домашних забот? Я пресекаю подобные разговоры, отстаивая ваши добродетели гражданина и мудреца. — Архит сверлил учителя взглядом. — Надеюсь, моя вера не будет посрамлена.
Пифагор почувствовал легкий стыд, однако скрыл его под маской высокомерия.
— Конечно, конечно. Но ты так и не ответил на мой вопрос.
Архит поспешил добавить:
— Да-да, моя мать собиралась посетить вас сегодня к вечеру.
Исчерпав, таким образом, вопрос, мужчины продолжили ученый диалог, однако не о революционных построениях Архита, а о вчерашнем рассуждении Пифагора. Когда солнце поднялось достаточно высоко, к ним присоединились юноши из Тарентума. И вот уже Пифагор оказался в центре звездообразного многоугольника, состоящего из пытливых юных умов. Темой сегодняшнего обсуждения стало выдающееся геометрическое доказательство великой теоремы Пифагора о том, что в прямоугольном треугольнике квадрат гипотенузы равен сумме квадратов его сторон. Чтобы проиллюстрировать свои выводы, Пифагор начертил на песке схему: то были его «вращающиеся квадраты», изображающие квадрат меньшей площади, вписанный в квадрат большей.
Хотя вера Пифагора в собственную оригинальную концепцию была разбита вдребезги, ему все еще нравилось разыгрывать кукольный театр вокруг былых идей. Пифагор учил с мастерством и изяществом, которые приходят после долгой практики, он умел создать из сухих математических гармоний и геометрических трелей мелодию, достойную лиры превосходного музыканта.
Когда солнце поднялось высоко над головами, бурчание в животах подсказало ученикам, что пора сделать перерыв, и живой многоугольник распался на части. Ища защиты от солнца в тени пещеры, горожане доставали еду, наперебой предлагая учителю отведать лакомые кусочки феты и лепешек. Пифагор со всегдашним добродушием принимал дары, стараясь никого не обидеть. Тыквенные сосуды с прохладной водой из источника в пещере дополняли простую трапезу.
— Царь Глокус говорил о вас прошлым вечером на форуме, учитель, — сказал мускулистый, похожий на волка Алсибед. В отличие от прочих учеников молодой человек носил на поясе короткий меч. — Он уверял сенаторов и тупоголовых жрецов Аполлона, что вы колдун. Тот двадцатигранный шар, что вы дали Эвритое, Глокус считает магическим амулетом. Царь клянется, что стоит козам взглянуть на него, и они сразу же начинают давать кислое молоко.
— Мой отец обеспокоен, — промолвил Архит. — Он боится, что люди устали от его правления. Согласие, что царит в нашей маленькой компании, тревожит царя. Он боится, что ты готовишь мятеж, Пифагор. Уж если тебе удалось заполучить в качестве своих учеников его жену и сына, неужели все прочие не последуют за тобой?
— Постель тирана — не место для спокойных снов, — пробормотал Алсибед, уставившись на свой меч.
— А простые граждане? — спросил Пифагор. — Что говорят обо мне они?
— Крестьяне довольны, что границы их наделов четко определены, — ответил Мено. — Да и содержатели постоялых дворов рады, что столько твоих учеников обосновались в Тарентуме.
— Знание Пифагором небесных законов помогает даже жрецам в их календарных вычислениях, — вторил ему Даскил. — Разве не наш учитель открыл, что вечерняя и утренняя Звезда — суть одно и то же небесное тело?
— Пусть так, все равно Глокус способен настроить против меня чернь, — заметил Пифагор. — Иногда я опасаюсь за свою жизнь.
— Возможно, Глокус тоже опасается за свою жизнь, — промолвил Алсибед. — Кто знает, что принесет будущее? Вряд ли вы оба намереваетесь жить вечно, о учитель. Что будет, когда вы умрете? Вы должны подготовить нас. Почему вы не хотите приподнять полог секретности над своим великим учением? Мы горим желанием нести знание людям. Никто не вечен, и когда вы отправитесь в Элизиум, нашим жребием станет насаждать повсюду ваше благородное учение. Не лучше ли приступить прямо сейчас?
Второй раз за сегодняшний день Пифагор ощутил угрызения совести. И все-таки философ не хотел отдавать даром то, что мог продать.
— Я подумаю над твоим предложением, Алсибед, — медленно промолвил он. — А теперь, дети мои, вернемся к занятиям. Если когда-нибудь вам и предстоит возделывать это поле, вы должны быть готовы.
После нескольких часов живой дискуссии Пифагор внезапно объявил об окончании занятий.
— Силы мои убывают. Завтра мы продолжим изыскания вокруг моей великой теоремы.
Наблюдая, как крепкие юнцы резво заскользили вниз по склону, Пифагор понимал, что сказал лишь часть правды. Тогда как умственные силы философа действительно истощились к концу дня, напряжение в чреслах стало почти болезненным в предвкушении прихода Эвритои.
Ученый едва успел почистить и уложить бороду, как заметил на своем берегу реки Эвритою. Изящные, обутые в сандалии ноги женщины оставляли ровную полоску следов на склоне, и следы эти вели в самое сердце Пифагора.
И вот она появилась, раскрасневшаяся от бега и бесконечно желанная. Черные локоны прилипли к вспотевшему лбу. Грудь вздымалась под белой тканью. Слабый животный, мускусный запах исходил от ее соблазнительного тела.
Глубокие серые глаза Эвритои встретились с глазами философа — женщина казалась взволнованной. Вместо того чтобы, как обычно, сразу же упасть в объятия возлюбленного, она беспокойно оглянулась на Тарентум.