хся примирить религиозные догмы с научными убеждениями. Сотворение Мира против Большого Взрыва, Эдемский сад против дарвинизма, Всемирный потоп против закона движения тектонических плит. Какое все-таки мучительно сложное для разума столкновение диаметрально противоположных ценностей, образов, приоритетов и сил приходится ежедневно преодолевать этим отважным мужчинам и женщинам! Мысленно охватить строгий космос Эйнштейна, Хокинга и Уилсона, не выбрасывая из головы витиеватых речений Блаженного Августина, Магомета или, допустим, Кришны, — невероятная задача, на решение которой можно потратить бесценной ментальной энергии не меньше, чем на формулировку теорем.
Своим уникальным душевным равновесием и соответственно работоспособностью Лукас был обязан исключительно тому факту, что избрал стезю науки еще в юном возрасте. Когда его постигло чудесное обращение в веру — это произошло прохладным осенним днем; Лукас задумчиво прогуливался по университетскому городку и узрел голубицу, усевшуюся на церковный шпиль, — молодой человек не испытал никакого душевного разлада. Новообретенная вера никоим образом не вступила в противоречие с его практической деятельностью математика-теоретика или научными амбициями.
А занимался Лукас красотой самого абстрактного рода математики. Она была абсолютно лишена практического подтекста, не имела отношения к устройству вселенной и потому не давала даже потенциального повода к конфликту с дарованной ему Церковью мудростью. Другие, менее утонченные научные дисциплины, конечно же, использовали математику для реализации и разъяснения своих открытий, до известной степени оскверняя тем самым славное наследие Пифагора и Евклида. Например, Лукас не стал бы отрицать знаменитое высказывание о том, что простенькое уравнение подкрепляется бескомпромиссной реальностью атомной бомбы. Однако признать это сродни утверждению о том, что из тех же славных слов, что вышли из-под пера, скажем, Клайва С. Льюиса, можно составить инструкцию по сборке садовых качелей.
Осчастливленный божественным осмыслением своей учебной дисциплины, Лукас получал огромное удовольствие от легкости вероисповедания, которую не могли — он был в этом стопроцентно уверен — испытывать другие ученые. Ежедневно с чистой совестью и безмятежной душой он посещал мессу. В церкви своего прихода, расположенной неподалеку от места его работы — прихожанами были главным образом иммигранты испанского происхождения, с которыми Лукас обменялся едва ли парой слов, — ему удавалось испытывать непринужденные и ничем не запятнанные отношения с Богом, которого он в душе считал Верховным Математиком.
Лукас Летьюлип с искренним сочувствием относился к своим коллегам. Он ежедневно молился о том, чтобы когда-нибудь им посчастливилось постичь неограниченную славу математики.
— Боже милостивый, прошу тебя, позволь моим насмешникам-коллегам узреть трансцендентальную славу Твоего наивысшего математического Святого Духа!..
Правда, несмотря на глубокую веру, на самом деле Лукас не ожидал, что в один прекрасный день Всевышний его услышит и отзовется на мольбу.
По какой-то Своей Собственной необъяснимой причине именно в некий иллюзорный миг вечного Данного Момента, полностью занимающего Небеса от одного безграничного края до другого, Господь Бог решил явить себя миру в облике секвойи, притом самой большой из всех, которые когда — либо росли на нашей грешной земле. Крона исполинского древа, олицетворявшая неподдающийся описанию Лик Творца, терялась где-то высоко в небесах — или даже галактиках? — и ее никак не могли лицезреть две крохотные человеческие фигурки, что стояли у узловатого основания, уходящего корнями… нет, не в почву! — а в саму суть божественного гиперсуществования.
Несмотря на неподдающееся измерению расстояние, отделявшее эти две человеческие фигурки и незримую листву Бога-дерева — с Кроны которого, как с Неопалимой Купины, и должен был донестись божий Глас, — слова Творца Всего Сущего четко доносились до мужчины и женщины, стоявших у подножия Дерева.
— Должен ли я отправить вас обоих в Дома ваши или же вы немедленно прекратите спор?
Темноглазая женщина продолжала сердито смотреть на мужчину, отвечавшего ей столь же неприязненным взглядом пронзительно-голубых глаз. Их неприязнь казалась твердой как камень до тех пор, пока земля угрожающе не качнулась под их босыми ногами — недвусмысленный намек на то, что Господь ими недоволен. Лишь тогда напряжение и гнев исчезли из поз мужчины и женщины, и они слегка отодвинулись друг от друга, сделав вид, что поправляют белые одежды или рассматривают неизменный ковер первичной материи, на котором стояли.
— Так-то лучше, — похвалил Господь. — Вот теперь вы ведете себя как истинные святые угодники.
Молодая женщина встряхнула черными волнистыми волосами и улыбнулась, отчего лицо ее с грубоватыми чертами типичной представительницы средиземноморской расы приняло несколько встревоженное выражение. Длинное бархатное одеяние не могло скрыть ее довольно привлекательную фигуру.
— Некоторые из нас до сих пор не могут забыть об унижениях, которым подвергались в земной жизни. А вот те, кто помыкал крестьянами там, на Земле, после канонизации, похоже, сделались еще более высокомерными.
Глаза мужчины — по возрасту он был старше женщины — под кустистыми бровями угрожающе вспыхнули. Великолепная, почти ассирийская бородка дернулась как живая.
— Ты, упрямая дщерь Евы! Непослушная своему смертному отцу при жизни, ты продолжаешь непочтительно вести себя по отношению к Отцу Вечному и после смерти!
— Диоскур, мой земной отец — напоминаю тебе на случай, если ты забыл об этом, Губерт, — был презренным язычником, который обезглавил свою набожную христианку-дочь! Как же я могу почитать такого отца?!
— Ты намеренно искажаешь смысл моих слов, Варвара! Я просто хочу доказать надлежащую связь между повелением и послушанием…
— Потому что ты происходишь из рода королей Тулузы! И потому что когда-то был епископом!
— И что? Я горжусь тем, что был епископом Маастрихтским и Льежским!
— Конечно, какой важный пункт биографии!.. Но ведь ты когда-то был еще и женат, не забывай об этом!
Святой Губерт нервно закашлялся.
— В мое время Церковь иначе смотрела на такие вещи…
Святая Варвара с победным видом сложила на груди руки.
— А я все еще девственна. Я девственница и мученица!
— А меня учил сам святой Ламберт! — возразил ей святой Губерт, не в силах подавить в себе гордыню.
— А я постигала премудрость у колен самого Оригена! — фыркнула Варвара.
— Мне было видение — крест между рогов оленя, за которым я охотился!
— Я божественным образом перенеслась из темницы на вершину горы!
— Будучи епископом, я обратил в истинную веру всю Бельгию!
— Я была в числе четырнадцати святых угодников! Наверное, и ты мне когда-то молился!
— Ты… ты… заносчивая соплячка!
— Кто, я? Я?! Да я родилась за четыре сотни лет до тебя!
— А где доказательства? Ни одного документального свидетельства твоего истинного существования! Да ты обычный миф!
— Миф?! Ты, старый похотливый козел, я тебе покажу, как пахнут носки мифической святой угодницы!..
— ДОВОЛЬНО!
Грохочущий голос Господа Бога заставил святых застыть на месте. Пристыженные, они стали смиренно внимать Его речам.
— Послушайте, Я вызвал вас предстать пред Ликом Моим, чтобы вы выполнили Мое новое повеление. Хотя, с другой стороны, ты, Варвара, снова проявляешь назойливость. Зачем ты требуешь Моего Внимания?
Варвара обиженно засопела носом, как разозленный подросток.
— Это несправедливо. Мы с ним оба покровители математиков, а Вы всегда даете лучшие задания ему. Простите меня, Отец Небесный, но выходит, что даже Небо допускает дискриминацию в отношении нас, дочерей божьих.
Ствол секвойи нервически вздрогнул.
— Прошу тебя, святая Варвара, не поднимай больше этот щекотливый вопрос. Я целое земное столетие потратил на то, чтобы отыскать способ устранить сей явный перевес мужчин в лоне Моей Церкви, и потому не желаю, чтобы Дела Мои подверглись поспешным обвинениям. Одних только воплощений Девы Марии сколько я благословил за нынешний год?.. Но с чего это Я пытаюсь тебя ублажить? Мне незачем оправдывать Дела Мои — это одна из Моих любимых привилегий. Поведайте же Мне теперь, какие у вас имеются возражения по поводу вашего последнего задания?
Святая Варвара положила руки себе на бедра.
— Я несколько лет наблюдаю за этим человеком. Меня уже мутит от одного его вида. Мне нужно что-то новенькое.
Господь Бог немного помедлил, как будто сверялся с записями.
— Хм, некий Руди Рюкер… Да, ты проделала достойную восхищения работу по его перевоспитанию. Сейчас он действительно ступил на стезю добродетели. И все-таки, надеюсь, ты не будешь против поработать с ним еще немного, пока в 2012 году он не станет лауреатом Нобелевской премии?
— Нет, буду. Когда я в последний раз навестила этого типа, он ущипнул меня за зад так крепко, что у меня несколько дней не сходил синяк!
— Девственница, тоже мне! — пробормотал себе под нос Губерт.
— Ладно, — согласился Господь, — передам-ка Я его под опеку святого Франциска Сальского, покровительствующего литераторам, поскольку Нобелевская премия будет присвоена Рюкеру именно за… Так ты утверждаешь, что новое задание Губерта следует передать тебе?
Святую Варвару слегка смутила та легкость, с которой она добилась желаемого, и она не осмелилась просить чего-то большего.
— Если выражаться точно, то не то чтобы передать. Может, мы с ним занялись бы этим заданием вместе?
Святой Губерт едва не сорвался на крик.
— Совместно выполнять задание?! С этой юной нахалкой? Как ее вообще угораздило стать покровительницей математиков?
— Я обладаю не меньшими математическими способностями, чем ты, Губерт.
— Ты сделала заказ лишь на одно жалкое окно башни в качестве покровительницы зодчества и считаешь, что этого достаточно? В мои дни…