— На дорогу смотри, — пробурчал Авербух. Коля молчал.
Уже потом, после того, как отслужил и вернулся домой с орденом и двумя медалями — отец удивился: «Надо же, война кончилась, а он весь в наградах!» — Смирнов узнал, что большинству власовцев присудили шесть лет поселений. Ссылки. Даже не лагерей. Тем, кто стрелял в своих. Или был готов стрелять. Поэтому когда его прямо из действующей армии направили продолжать службу в госбезопасность, слал рапорт за рапортом о переводе в отдел розыска нацистских преступников.
СЕРЕБРОВ: Ну, все готово?
ВИКТОР (закуривая): Как бы все.
СЕРЕБРОВ: Как бы или готово?
ВИКТОР: Ты на хрена с собой туристов привел?
СЕРЕБРОВ: Тебе два раза повторять? Ты тупой? Это же лучшее прикрытие, туристы себе и туристы, зачем приперлись в этот район? А нехожеными тропами ходить! Нормативы выполнять! Подарок съезду партии! Понятно? Или еще разъяснить? А если кто-то один пришел, то вопросов сразу возникает… много. Ладно, закончили ликбез. Готово все? Рыжье собрал?
ВИКТОР: Не. Оно у бабки, у манси.
СЕРЕБРОВ (задумчиво): Пристрелить тебя, что ли? Мы как договаривались? Нам же завтра на маршрут выходить! Сколько до той манси?
ВИКТОР: 24 кэмэ в один конец.
СЕРЕБРОВ: Ты нормальный? Когда забирать будешь?
ВИКТОР: Да чо ты скесся? Все будет как доктор прописал, не первый раз замужем.
Виктор виртуозно сплевывает на снег сквозь зубы, щелчком отправляет окурок, рассыпавшийся искрами, скрывается в доме и через минуту выходит с мужиком. Серебров вглядывается в лицо мужика.
СЕРЕБРОВ: Горбунов, ты что ли?
ГОРБУНОВ (удивленно): Сашко?
СЕРЕБРОВ: Ничего себе встреча! Вот это да! Так ты живой? Не убили тебя тогда, на Одере?
ВИКТОР: Какой Одер? Вы что? Знакомы?
ГОРБУНОВ (быстро): Воевали вместе.
СЕРЕБРОВ: Да уж… Ну здорово, что ты жив, я, честно скажу — рад. Ты как тут оказался-то?
ГОРБУНОВ (оглядываясь на Виктора): Как тут все оказываются… Получил шесть лет, и еще по рогам — минус 20…
СЕРЕБРОВ: Запрет на проживание в 20 крупнейших городах Советского Союза?
ГОРБУНОВ: Именно. От звонка до звонка. И деваться мне было некуда, остался тут, а потом привык. Вроде оно и ничего. Только есть у меня одна мыслишка… (обращаясь к Виктору) Ты, Витек, иди, погуляй пока, мне со старым боевым товарищем перетереть надо.
Виктор пожимает плечами, зачем-то подмигивает, уходит.
ГОРБУНОВ: За кордон собрался?
СЕРЕБРОВ: С чего ты взял?
ГОРБУНОВ: Ты меня за дурака-то не держи. Облапошить как тогда, в окопе, не удастся. На что тебе золото? В СССРе жить? И прятаться вечно? И для мусоров отмазки придумывать, с чего у тебя такая шикарная жирная жизнь? Не, Сашко, я тебя знаю, ты на край света забрался не для того, чтобы купить себе «Победу» и вставить золотые зубы. Куда собрался-то? Отсюда куда стопы направишь?
СЕРЕБРОВ: А ты со мной намылился что ли? С какого хера мне тебя с собой тащить?
ГОРБУНОВ: Ты, Сашко, всегда был уверен, что ты самый умный и самый хитрый. Но представь, что и вокруг не дураки. Так и быть, скажу «какого хера». У меня в Перми есть приятель лагерный, сидели вместе. Маклер серьезный.
СЕРЕБРОВ: Кто?
ГОРБУНОВ: Ты и этого не знаешь? Документы выправит лучше настоящих. С этой ксивой садимся на поезд в той же Перми — и аляулю!
СЕРЕБРОВ (задумавшись): В принципе, звучит заманчиво. Только почему в Перми-то?
ГОРБУНОВ (насмешливо): А ты куда собрался отсюда ехать? Обратно в Свердловск? Вместе с туристами? Чтобы они потом к тебе на турбазу завалились по старой дружбе, или языками бы стали молоть, мол, был у нас такой взрослый дядя… Тебя как теперь зовут-то?
СЕРЕБРОВ: Семен Серебров. Для друзей просто Саша.
ГОРБУНОВ: Не узнаю тебя, Сашко, палишься раз за разом. Как ты думаешь, студенты эти совсем дебилы? Ни один из них не спросит: а почему это Семена зовут Сашей?
СЕРЕБРОВ: Может, ему это имя больше нравится.
ГОРБУНОВ: И никто другим вопросом не задастся, а, унтер-офицер Кулик?
СЕРЕБРОВ: Тише ты…
ГОРБУНОВ: Вот-вот, чтобы всю жизнь не бояться, мы с тобой с золотишком переходим Уральский хребет, спускаемся к Вишере, сплавляемся по ней до Красновишерска, оттуда до Перми рукой подать — и дело в шляпе. Там свои, помогут. И искать нас в случае чего будут в совсем другой стороне. А, кстати, студентам как объясним? Ну, что исчезли?
СЕРЕБРОВ: Да что они с того света расскажут?
ГОРБУНОВ: Ох, Сашко, смотри: а что как найдут их, опознают, зададут вопрос: а где Семен Серебров? И полетят ориентировки по городам и весям…
СЕРЕБРОВ: Это ты, Горбун, сильно поглупел за эти полтора десятка лет. Семен Серебров будет лежать вместе со студентами, изуродованный неведомыми злодеями до неузнаваемости. Так что нужен нам будет кто-нибудь вроде Витька, во-первых, поможет справиться с этими студентами, во-вторых — сыграет меня в этом водевиле. А в награду пообещаем Витьку, что дадим отшкворить эту блондиночку. Или темненькую симпатяжку. Или обеих, какая разница. А потом он рядом с ними и ляжет. И все будут гадать: что же это за таинственное убийство?
ГОРБУНОВ: Идея хорошая, не спорю. Башка у тебя всегда работала. И то, что мне рассказал — правильно. С одной стороны, вроде доверяешь, если бы меня положить там хотел, то не рассказывал бы. А с другой, я теперь с тобой втройне осторожным буду. Помню я тебя, Сашко, хорошо.
СЕРЕБРОВ: Ну вот и слава богу. Все надо обставить так, чтобы власти голову сломали — что там произошло? Убийство — не убийство? Может, просто замерзли? Может нечистая сила угробила лучших туристов института? А может какой природный катаклизм? Надо будет действовать аккуратно, следов не оставлять, перышками не баловаться. Тем более огнестрелом.
ГОРБУНОВ: Все складно. Только как мы втроем против восьми? Справимся ли, как мыслишь, унтер?
СЕРЕБРОВ (весело): А это как придумаем! Не ссы, ефрейтор! Прорвемся! Не такие задачи решали бравые бойцы, а?
ГОРБУНОВ: Ну да, всякое бывало, что уж говорить. Кстати, а что там за двое с вами приехали? Тоже туристы?
СЕРЕБРОВ: Да черт их разберет. Не Урал, а проходной двор какой-то (смеется).
ГОРБУНОВ: А мне вот что-то не смешно. И правда, проходной двор. Тут вот раньше мужик с девкой проходили — тоже странные, вроде татары, а вроде и нет, девка ему в дочки не годится, в любовницы — вроде не те отношения. А этот, который постарше — не знаешь, кто такой?
СЕРЕБРОВ (пожимая плечами): Нет. А что? Есть мысли?
ГОРБУНОВ: Да какие там мысли… Рожа знакомая какая-то, только не помню, откуда. Никак вспомнить не могу. А ведь точно раньше виделись… Ну, посмотрим. Ладно, давай возвращаться.
Прислонившись к стене сруба, не замеченный СЕРЕБРОВЫМ и ГОРБУНОВЫМ, забыв застегнуть ватные штаны, замер от ужаса вышедший помочиться ОЛЕЖКА ДИКИЙ. Надо бы ребят предупредить. Неужели они серьезно? Да нет, не может быть! Ну да, кругом лагеря, да и лесхоз этот из одних бывших зэков набран, но они же не посмеют? Тут же охрана, вохровцы, военные вокруг, да и как эти трое бандитов собираются справиться с хорошо тренированными ребятами? Трое против восьми?
Погоди, а кто тут из нас тренированный? Ростик? Да, Ростик может, он боксер. А Гуся? Нет, парень он, конечно, крепкий, но ведь не драчун, не боец! Люба с Зоей? Смешно. Тубор? Онищенко? Дорохов? Колычев? Сам Олежка? Господи, этого только не хватало. Он, хоть и вырос в деревне, ни разу не дрался. Просто не с кем было. Не было у них в деревне его ровесников. Правда, его в семь лет в интернат сдали, а вот там — уже да. Только не дрался, а били его нещадно. До сих пор вспомнить страшно. Как он боялся!
Да вот сейчас — не драка. Их будут убивать. Дик ощутил противный холод внизу живота, быстро застегнул штаны, но холод не прошел. Подташнивало. Бежать надо. То есть, как бежать? Оставить ребят одних? Бросить их? А что делать? Предупредить? Сказать, мол, Саша, весельчак и певец, чьи песни они старательно переписывали в тетрадки, собирается их всех убить? Что он на самом деле враг советской власти? И ему, конечно же, сразу поверят, ага! Засмеют, пальцем у виска покрутят и все равно на маршрут выйдут. А если вдруг поверят? А если нет? И Зоя поднимет его на смех. Но ведь тогда убьют и Зою! Олежка чуть не плакал от невозможности решить, что же делать. Представить Зою мертвой он даже в фантазии не решался. Впрочем, он и себя мертвым не представлял, совсем.
И даже то, что у другой стороны дома ожесточенно целовались Люба с Витьком, его совершенно не задело. Их будут убивать, а они целуются. Ну не дебилы ли? Бог с ними.
Витек же ожесточенно пытался прорваться сквозь все теплые кофты, ковбойки и прочие футболки, надетые девушкой, наконец это ему удалось, но теперь скатавшиеся кверху тугие слои одежды пережимали руку, не давали ладони пространства для маневра. Все равно нащупал грудь с затвердевшим то ли от холода, то ли от возбуждения соском.
— Не надо, Витя, не надо, — шептала Люба, отворачиваясь от губ парня.
— Да ладно тебе, — горячо шептал в ответ Витек. — Ну дай, дай, нравишься ты мне, нам хорошо будет, вот увидишь!
Он попытался засунуть руку девушки себе в брюки. Но та резко вырвала ее и отпрянула от него. Тогда он снова силой притянул ее к себе, попытался стянуть с Любы штаны и рейтузы, но тут уже она стала сопротивляться так отчаянно, что стало понятно: это не игра.
— Не надо, — она наконец смогла вырваться от него. — Дурак что ли? Здесь ты хочешь это делать? Ненормальный. И вообще, мне нельзя сегодня, понял?
То, что она девственница, она решила ему пока не говорить. Там видно будет. Развернулась, убежала в избу.
— Сука. Жопу побоялась отморозить. Интеллигенция гребаная, — бурчал Витек, застегивая ширинку. — Пожалеешь еще! Ох, пожалеешь.
Сегодня первый день пути. Рюкзак ничего тяжеленький. Да, от нас сегодня уходит Олежка Оленин: у него что-то вроде воспаления седалищного нерва, на лыжах он идти, конечно, не сможет. А так жаль. В наши рюкзаки распределили его груз — пригодится. Сегодня в последний день видим какую-то цивилизацию, печку, людей и т. д. Нас провожают, как дорогих гостей. Все поют, рабочие живущие в бараках, не пошли на работу, поют. Мы сидим и пишем песни. Как много среди рабочих очень талантливых, умных людей. Особенно Борода, он очень много знает, а борода рыжая-рыжая, и глаза тоже рыжие, коричневые. Ребята хорошо поют. А Ростик так играет на гитаре! Сегодня с Любой последний раз спали на кровати. Теперь уже в палатке, видимо, будем. Скорей бы в путь, встать на лыжи… Что еще я заметила — на меня как-то ужасно действует музыка в последнее время, гитара, мандолина и прочее… Какая-то я сент