й. Как сжималось все внутри, когда он обводил взглядом ребятишек на нарах, выискивая очередную жертву, чтобы увести в медицинский пункт, откуда никогда и никто не возвращался. Как бог Борьку миловал? В рубашке родился, видимо.
Но ведь был там и другой охранник, пожилой дядька… Хотя, что значит «пожилой»? Таким казался, а лет ему было 40, наверное, может больше, может, меньше. В том возрасте все казались старыми. Вот он иногда подкидывал в их барак хлеба, однажды даже луковицу кинул, сала принес немного, это было спасение. Они тогда, конечно, передрались из-за этого сала, самые сильные отобрали его у самых слабых, так уж повелось в мальчишеских компаниях, но что-то же заставляло этого дядьку жалеть несчастных парнишек? Может этот полицай был не таким уж плохим человеком, и сейчас где-нибудь работает себе в колхозе каком-нибудь, старательно стирая из памяти все то, что было 14 лет назад, и каждый день покрываясь потом от ужаса, что его найдут, припомнят эту треклятую службу и поставят к стенке. Надо ли было его отыскивать или надо было плюнуть и дать ему спокойно дожить, сколько ему там осталось? Не знаю, спорил сам с собой бывший узник, не знаю, про него — ничего не знаю. Знаю про Сашко. Этот точно жить не должен.
Сашко был смерть, и смерть входила с улыбкой. В девять лет представить себе смерть невозможно, но в 23 — вполне. Смерть была зримой, виделась улыбочкой начальника охраны, которому — сколько лет тогда было? Да столько же, сколько Борису сейчас, года 23–24, наверное. То есть, вот в этом вот сегодняшнем состоянии демобилизованный сержант Советской армии смог бы выбрать из кучи грязных детей кого-то одного и вести дрожащего мокрого ребенка на смерть? Нет, отвечал Борис сам себе. Я бы не смог. А он мог. Значит ради справедливости его надо было найти и уничтожить.
— Давай подобьем бабки, — продолжал тем временем Николай Евгеньевич, прихлебывая огненный чаек из тонкого стакана. — Мы с тобой уже год добиваемся от архива министерства обороны разрешения просмотреть дела тех красноармейцев, кто пропал без вести — не убит был, а без вести пропал! — в боях на Одере, в частности — на плацдарме Эрленгоф в апреле 45-го. Почему именно там? Да потому что по нашим данным на этом плацдарме было найдено тело предателя родины Кулика Александра Ивановича, 1921 года рождения, командира отделения власовской армии, а до того — начальника полицейского участка, в сферу которого входило как гетто, так и концлагерь Красный Берег, где находилась твоя сестра Фаерман Лея Наумовна, 1939 года рождения. Военным трибуналом Юго-Западного фронта еще в 1941 году за измену родине — добровольную сдачу врагу — Кулик А. И. был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. Заочно. Кроме того, в марте 1945 года, согласно Указа Президиума Верховного Совета СССР № 39 от 19 апреля 1943 года «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников родины из числа советских граждан и для их пособников» Кулик А. И. был вторично приговорен к смертной казни, на этот раз — через повешение, за пособничество врагу, участие в убийствах и пытках советских граждан. Так? Так. Но мы с тобой в гибель Кулика в Бранденбурге не верим, да ведь?
Борис кивнул. Он уже привык к тому, что Смирнов рассуждал в стиле католического катехизиса, сам себе задавая вопросы и сам же на них отвечая. Так было легче выстраивать логическую цепочку.
Все это они проговаривали бесчисленное количество раз, но Смирнов любил снова и снова начинать с самого начала. Поэтому Борис кивал в ответ на каждый упоминаемый факт.
— Официально считается, что Кулик был убит при артобстреле плацдарма, после чего дела были закрыты и сданы в архив. При этом, как ты сам видел, фотография Кулика совершенно не совпадает с реальным образом этого гада. Конечно, если верить тебе! — И Смирнов захохотал, радуясь удачной шутке, каждый раз повторяемой при выстраивании логической цепочки. Борис уже и не обижался. — Но тут вот какая закавыка… Личное дело Кулика, к счастью для его владельца, сгорело ли, пропало ли другим каким образом при разгроме Западного фронта в июле 41-го. И ничего о довоенной его жизни мы не знаем, ни одной довоенной карточки не имеем. Так что единственная наша надежда — Фаерман Борис Наумович, он же Огнев Борис Ильич, 1935 года рождения. Ладно-ладно, не обижайся!
Борис и не думал обижаться.
— Еще одна робкая надежда — Фаерман Лея Наумовна. И знаешь почему? — Борис согласно кивнул, но Смирнов все равно продолжил. — Потому что еврейская разведка тоже охотится за этим Куликом, это к гадалке не ходи. И вряд ли это официальный Мосад — те в основном по Латинской Америке работают, эсэсовцев отлавливают. А вот таких скотов ловит тайная организация «Некам'а». Месть по-ихнему. Они и не от государства работают, так что к Израилю претензий у властей других стран быть не может — частный бизнес! Мало ли что граждане творят! И к тому же ловят нацистов бывшие узники лагерей, а те, сам понимаешь, не для публичного суда ловят, как это делает Мосад. Если получится — прямо на месте прибьют и на том закончат. Вот такие дела. Иногда просто прибьют, а иногда так оригинально, что любо-дорого посмотреть. Это они умеют! — и Смирнов довольно расхохотался.
— А Лейка тут при чем? — в очередной раз задал сакраментальный вопрос Борис.
— А при том, сержант Огнев, что она — второй человек в этом мире, который близко и часто видел Сашко Кулика и может опознать его, хоть и малая была совсем.
Логично, подумал Борис. Вот они, брат и сестра Фаерман, охотятся за убийцей своих родителей, убийцей доброй спасительницы тети Веры, да и еще тысяч граждан, виноватых только в том, что они были евреями или евреям помогали. Охотятся с двух сторон, ведут охоту из двух таких разных государств, связанных одной целью. Интересно, кто первым выйдет на след Сашко? И сможет ли Борис смотреть на него? Вернее, сможет ли Сашко посмотреть на них с Лейкой, узнает ли, поймет ли, что его теперь ждет. Интересно, а сам-то он Лейку узнает сейчас? Она же совсем взрослая и жила все это время в совсем другом мире.
— Есть у меня одна интересная информация, — продолжал Смирнов, потягивая чаек и полистывая бумаги, лежащие у него на столе. — «Ого, что-то новенькое», — встрепенулся Борис. — Наш человек на Ближнем Востоке по моей просьбе… Ну, не по моей, а тех, кто повыше, и сильно повыше, проверил, где же находится Лия Наумовна. Так вот, Боречка, нету никакой больше Леи Наумовны Фаерман.
— Как нету, — похолодел Борис. — Она что…
— Да нет, — поморщился кгбшник. — С ума сошел?! Ее как и тебя усыновили, то есть, удочерили. Когда ее нелегально переправили в Палестину, то отправили в кибуц Эйн-Барух, где ее и приняла семья Бен-Цур. Так что теперь есть брат и сестра Борис Огнев и Лея Бен-Цур. Смешно, да?
Ничего смешного в этом, конечно, не было. Но новость была важная.
— А знаешь, сержант, что самое интересное? Что Лея Бен-Цур таинственным образом исчезла из государства Израиль, вот что. Закончила в их армии курс молодого бойца, или как он там у евреев называется, и исчезла. Но даже не это самое интересное. А то, что армия ее как-то очень вяло ищет, можно сказать, и не ищет вообще. Что для них очень странно. В их ЦАХАЛе каждый человек на счету, а тут пропадает боец, хоть и девка, но армейская единица — и хоть бы хны. А знаешь почему, брат Борис?
— Почему? — спросил Борис, хотя ответ предполагал, просто, чтобы подыграть.
— Да потому что она с их спецами ищет того же Кулика, что и мы, вот почему! — и довольный Смирнов откинулся на спинку кресла. — И находится сейчас на территории Советского Союза, думается мне. Даже где-то недалеко от нас. Поэтому задача наша раздваивается: продолжаем поиск преступника Кулика и смотрим в оба, пытаясь выяснить, не опередила ли нас еврейская разведка, не вышли ли они на Сашко раньше нас, нет ли у них информации, которая нам поможет. Потому что мы просто обязаны быть первыми.
— Ну и как мы это будем определять?
— А вот тут-то и надо проявить армейскую смекалку, соединенную с еврейской хитростью. Зря тебе что ли Комитет зарплату платит? Работайте, Борис Ильич, работайте, думайте, сопоставляйте, делайте выводы.
На проходной в подольском архиве долго и придирчиво проверяли их документы, внимательно изучали официальный запрос УКГБ в МО СССР, долго водя пальцем по списку приглашенных, искали их фамилии и, наконец, разрешили пройти через вертушку, которая опасно крутилась в районе мошонки.
И была судьба к двум поисковикам благосклонна. Через совсем небольшой промежуток времени, изучая заказанные документы, Николай Евгеньевич Смирнов радостно воскликнул:
— Смотри, Борька! — и протянул ему пожелтевший лист бумаги, где были отмечены фамилии и звания тех, кто пропал без вести в боях за бранденбургский плацдарм Эрленгоф. Их было пятеро: рядовой стрелок Иван Трифонович Калюжный, 1902 г.р., ефрейтор-артиллерист Степан Игнатьевич Задонов, 1892 г.р., рядовой Александр Андреевич Гурьев, 1925 г.р., сержант Зиятулла Бильятдинов, 1915 г.р., и старший сержант Семен Алексеевич Серебров, 1921 г.р.
— Ну, Борис Ильич, как ты думаешь, кто из них наш «герой»? — весело поинтересовался старший лейтенант Смирнов. Борис ухмыльнулся.
— Вариантов, конечно, много, но скорее всего — Серебров. Исключительно из-за года рождения. Вот бы карточку его найти…
— В правильном направлении мыслите, товарищ Огнев! — веселился Николай Евгеньевич. — Сейчас запросим!
Через какое-то время после длительных препирательств служащий архива вынес личное дело сержанта Сереброва — и снова удача! Выяснилось, что С. А. Серебров был подобран после боя в бессознательном состоянии с тяжелейшей контузией, провалялся в госпитале до июня 1945 года, после чего отбыл по демобилизации к месту призыва — в город Ростов на Дону. Правда, выяснилось также, что семье была выслана «похоронка» с сообщением о пропаже без вести, так что официально Серебров числился то ли погибшим, то ли выжившим, документы имелись на каждый случай.