К недоумению следопыта, эльф свернул на мокрый и крутой склон косогора. Идти по нему было сложно, влажная прошлогодняя листва скользила под ногами, норовя утянуть тебя вниз, в лощину, и казалось несусветной глупостью уйти с ровной и сухой тропы. По счастью, под самыми вратами оказались негустые заросли ежевики. Это упростило путь: хотя бы под ногой что-то прочное.
И почему в эти врата нельзя входить? И куда они ведут? – хотелось спросить у эльфа, но тот шел, что-то едва слышно напевая. Не спросишь.
Ежевичник кончился, но склон стал суше и положе: косогор вливался в холм.
Еще один бук. Точнее, парочка. Семейная: бук и бука. Срослись между собой: не меньше локтя между их стволами заросло корой, над землей этакое узорное отверстие в шершавой перемычке. Ветвей-монстров нет… оно и понятно: эта парочка в любви живет, ей пугать кого-то незачем. Тоже замшелые, муж особенно.
Почему-то Голвег был твердо уверен, что знает, кто тут муж, а кто жена.
Эльф, не удостоив супружескую чету вниманием, шел дальше. Аранарт, судя по его равнодушной спине и шее, не замечал ничего вовсе.
Долго продирались сквозь орешник (летом, в листьях, он куда добрее, а тут так и норовит веткой в глаз!), потом под ногами оказалась тропинка. Плотная. Сухая. Утоптанная.
– Откуда…
…но эльф гневно обернулся, и Голвег поперхнулся незаданным вопросом.
Деревья вокруг них стояли высоченные. Прямые, стройные, царственные. Ели кутались в свои черно-лиловые меха, сосны гордились пушистыми оплечьями, буки красовались ажуром ветвей. Поваленные стволы по обе стороны тропинки были отданы во власть лишайника, но до живых красавцев эта зеленая паутина почти не дотягивалась: слишком высоко были даже нижние ветви, слишком прямы были стволы.
«Может, тут нас и не съедят».
Ощущение, что за ними наблюдают, не ослабло и, пожалуй, даже усилилось. Но эти взгляды были не враждебны, не хищны; так сам Голвег стал бы смотреть, ввались к нему в схрон тройка беженцев: дескать, у меня тут всё продумано и в порядке, а вот способны ли вы этот порядок понять и не нарушить?
Тропа продолжала подниматься; впрочем, едва заметно.
Стало совсем светло.
Поваленное дерево поперек тропы.
Ну вот. А как хорошо всё получалось.
Это дерево лежало здесь давно: вокруг него наросли кусты. Оно совсем не поднималось над землей – перешагнуть бы проще простого – и, верно потому, что место было открытым, оставалось чисто от лишайника. И всё же путь был перекрыт, сомнений нет.
Эльф встал у дерева, словно оно было дверью. Безмолвно показал дунаданам жестом: перешагнуть и направо. Те повиновались, переступили (ничего не произошло, даже обидно) и теперь стояли по ту сторону, молча спрашивая, что им делать дальше.
Хэлгон перешел через этот странный порог, выдохнул и сказал:
– Идем. Встанем пока здесь, дальше посмотрим.
Не больше десятка шагов направо – и все трое поняли: вот оно, место стоянки, отведенное Лесом для них.
– Так не бывает, – сказал Голвег.
– Это Лес, – пожал плечами нолдор. – Привыкай.
Между полусухой елью и соседней березой лежала вершина сухого вяза. Разумеется, ни одного вяза в округе не росло. Но если бы и росло… падая, эта вершина должна была бы начисто нести безжизненное кружево еловых веточек – а оно было целым. Притащить ее кто-то тоже не мог: размах кроны был шире прохода от ели до березы.
– Видишь, нам приготовили дрова, – буднично сказал Хэлгон. – Поблагодари.
– Спасибо, – сказал Голвег в пространство и поклонился, сам не зная кому.
Аранарт поклонился тоже, снял с плеча Нарсил, прислонил к пню напротив. Хэлгон кивнул: правильно, на этот пень никто из нас не сядет, а вот положить на него регалии – это дело.
– Теперь слушайте меня внимательно, – сурово проговорил нолдор. – Забудьте про топор. Берите только то, что можете взять руками.
– Что же нам, веточками греться?! – не понял следопыт.
– Почему веточками? Принесёте поваленное дерево, положите серединой в костер, вот и два бревна. На всю ночь хватит.
– Хм…
– Нет. Ни-ка-ких топоров.
– Ладно, ладно, не спорю я.
Непонятно откуда взявшаяся вершина вяза лучше лучшего убеждала, что с эльфом действительно не стоит спорить.
– Эту красоту ломать можно? – Голвег кивнул на вяз.
– Можно. Это же нам.
Аранарт молча занялся костром, старый воин последовал его примеру.
День прошел в незамысловатых хлопотах, дунаданы принесли сухую березу (не меньше года лежит, легкая стала) – ее должно было хватить и на ночь, и назавтра; Хэлгон, забрав у всех фляги, пошел за водой, строго велев не отходить от костра дальше, чем видно огонь.
Можно было отдохнуть. Уже много месяцев им не доводилось чувствовать себя так спокойно, как в этом лесу, заслуженно считавшимся смертельно опасным. Точно знаешь: ни один враг сюда не войдет. А войдет – так те врата лесные так приветливо распахнуты… и ведут уж точно не на эту горку.
Аранарт сидел неподвижно и смотрел в огонь. Умело положенный костер горел неярко и ровно: можно оставить его под дождем – и ничего, не погаснет.
Тепло. И тихо. Лесной сапой подползла усталость, свернулась колечком – пока рядышком, но скоро обовьет и повалит. Ну да эта змея не опасна… особенно если приготовиться. Шалаш здесь не сделать, раз топор нельзя, нарубить еловых лап – нечего и думать, но если сесть спиной к этому, соседнему и вон тому дереву, то и отлично выспишься, и за костром следить не надо – береза, что они принесли, всю ночь греть будет. И, чтобы совсем уютно было, сесть на…
… с треском и искрами от ствола вяза отломились, пережженные, несколько ветвей, Голвег бросил их в огонь и посмотрел на оставшуюся часть дерева. На три части поделить – как раз им по теплому, сухому сиденью.
Разведчик выкатил ствол из костра (ни движения, ни взгляда Аранарта в его сторону) и, решив, что запрет касается заготовки дров, а не того, что уже стало дровами, достал топор и, примерившись, ударил, отделяя первое сиденье.
Ничего не произошло. Голвег стал рубить спокойно и привычно.
Удара после четвертого в глубине Леса раздался крик. Пронзительный. Так кричат от боли.
Еще один.
Еще – долгий. Снова короткий.
Тишина.
Принц резко поднял голову, напрягся, словно зверь перед прыжком. Отразить угрозу… только где она, угроза?! Лес и лес.
Голвег застыл с топором в руке. Он впервые в жизни узнал, каково это, – оцепенеть от страха.
Но было тихо. Ничего не происходило. Ни глаза, ни чутьё не говорили об опасности.
Лес молчал. Укоризненно, но молчал.
Арнорец распрямился. Сглотнул. Убрал топор подальше. Снова сглотнул.
– Это… птица была, – сказал он не то Аранарту, не то самому себе. – Так кричит… вот я забыл, кто именно.
Аранарт кивнул, встал, положил злосчастное бревно разрубом в огонь. Пережигать, конечно, дольше, но до ночи еще есть время.
До следующего утра не было никаких приключений. Хэлгону, пришедшему с водой, ничего не сказали, а нолдор ни о чем не спросил. Когда стемнело, он велел людям спать, а сам сидел в темноте (от костра шел жар, пламя было едва видно), смотрел в серо-синее небо, рассеченное вершинами елей, и память его блуждала теми лесами и горами, где ныне вместо зайцев и белок – юркие стаи рыб, вместо деревьев колышутся водоросли, а вместо цветов – морские звезды.
На смену прежним поражениям приходят новые, ты не в силах ни изменить, ни отсрочить это. От тебя зависит лишь одно: каким ты встретишь этот разгром – в гневе и ярости? в твердости и ясности?
Повеяло утренним ветерком. Рассвело.
Зашевелились, просыпаясь, дунаданы.
Переложить костер пожарче? Или наоборот?
Нолдор вслушался.
Синь-зинь-зинзивер, лес умыт весною.
Прочь, тишь, он звенит песенкой лесною.
Хэлгон вскочил:
– Просыпайтесь!
– Что, к нам гости? – поднял голову Голвег.
– Лучше! К нам хозяин.
Луч хмарь разогнал, солнышко смеется,
Скоро в зелени листвы лес нам улыбнется
Песня была еще очень далеко, люди едва могли расслышать ее, и уж точно им не разобрать слов. Только это неважно. Какая-то пичуга радостно защебетала над ними.
Серость зимняя уйдет, с ней тоска из сердца,
И всему, что здесь живет, час пришел согреться.
Голвег удивленно смотрел туда, откуда несся этот веселый голос. После всего, что им пришлось пережить, было странно, что кто-то распевает такие песенки, когда на севере идет беспощадная война. Идет? Или уже всё кончено?
Но быть мрачным не получалось. Эта задорная песенка была словно свежий воздух, что врывается в дом, если распахнуть окно весною… как ни запирай, а прежней безысходной затхлости уже не будет.
Даже Аранарт глядел не равнодушным, а любопытным взглядом.
Сквозь ажурный февральский лес они увидели, как к ним идет лето: в оглушительной зелени и искрящейся радости.
– Что это? – спросил Голвег.
– Хозяин, – отвечал эльф так, будто это объясняло всё. – Я передал ему весть о нас, но не ждал, что он придет встретить нас сам и сразу.
Теперь было видно, что зелень – это оглушительно салатовая рубаха веселого бородача, который быстро шел к ним.
– Ну вот и я, – возгласил он, выходя на их полянку. – Хорошо вам было спать? Место тут сухое. Морок всякий этот холм обойдет дугою. Ну а мой дом – вдалеке, на холме повыше. Будет стол вам и ночлег под моею крышей.
– Хозяин, – Хэлгон склонился, явно намереваясь опуститься на одно колено.
– Эй, эльф, не глупи! Брось свои ужимки. Не к лицу они тебе на лесной тропинке! – рассмеялся бородач. Смех его был заливистым и совершенно необидным. – Без поклонов обойтись мы в лесу сумеем. Мне представь моих гостей ну-ка поживее!
– Это принц Аранарт, сын князя Арведуи. И Голвег, командир следопытов.
Оба дунадана сдержано поклонились.
– Аранарт?! – снова засмеялся бородач. – Вот так имечко! Ну, на вырост, на вырост. Аранарт, ишь ты!