Были и уже привычные им галереи с узорными полуколоннами – и, кажется, такие орнаменты ты тоже видел, но… почему-то эти нравятся больше. Одним словом, почти добрались.
Гостевой покой тоже был выразительнее всех предыдущих. Даже каменный свод не так давит. Привыкли? Или дело в соразмерности пространства и благородной красоте узоров, оттененных якобы необработанным камнем стен?
– Я рад, что мне довелось стать твоим провожатым, князь людей, – пророкотал Эйкинскьяльди.
Аранарт в ответ проговорил полагающуюся учтивость и совершенно честно: этот гном был рассказчиком и полезным, и прекрасным.
– Владыка Фрор решил принять вас на Большом Совете, и я буду рад сказать ему, что считаю его решение мудрым.
Та-ак. И с кем же мы, оказывается, по штрекам шли? Арахаэль, мотай на ус: гном с четырьмя свитскими – это что-то очень серьезное.
– Твои дары владыке Фрору будут вручены завтра на Совете. Слуги заберут их.
Король кивнул своим. Отделить меха от остальной поклажи было делом недолгим. В ушах набатом бились слова «Большой Совет». Не знаешь, радоваться или ужасаться.
– Почтенный Эйкинскьяльди, ты лучше моего знаешь, что ваш народ крайне редко удостаивает чужеземцев такой чести. И, прости мне прямые слова, но мы не знаем, как нам себя держать там и что делать. Я должен просить тебя о наставнике.
– В этом нет нужды, князь людей. Мы не требуем от чужеземцев особых действий. Завтра вечером за вами придут.
Гном церемонно поклонился и ушел. Его слуги унесли меха.
Дверь за ними закрылась, и Аранарт сказал своим:
– Я мало что знаю про Большой Совет, но если рассказы хоть на волос правдивы, то завтра мы рискуем оглохнуть. Я серьезно.
Назавтра за ними явились гвардейцы при полном параде. Дунаданы прежде ничего не знали о торжественных нарядах гномьих воинов, но одного взгляда хватало, чтобы понять: теперь знают. Ожившие статуи – вот на кого те были похожи. Туники из какого-то странного материала, несомненно сотканного, но держащего форму лучше кожи, придавали их фигурам еще большую осанистость и мощь. «Горный лен» – вспомнились Аранарту слова Хэлгона и рассказ нолдора о том, что эти волокна дают гномам не растения и не животные, а сами камни… а еще такая ткань не горит. Поверить трудно, но… у каждого народа свои чудеса.
Дунаданы, сами одетые в лучшее, отправились с этим эскортом.
Всё, что Аранарт знал об обычаях гномов, ему рассказывал Хэлгон. А тому было известно со слов дружинников Карантира, когда их лорд приезжал в Аглон. Сам Мрачный не раз бывал гостем короля Азагхала, и это подразумевает весьма немалую свиту. Вот эта свита и рассказывала потом взахлеб совершенно невероятные вещи о гномьих торжествах. Три четверти века назад Аранарт слушал без особых эмоций, не до того было. Кто же знал, что подобная честь будет оказана ему?
И если древние истории справедливы, то эта честь обернется весьма суровым испытанием.
Аданы вошли в зал – огромной высоты, порода наверху нависает странными уступами – опять словно поленились обработать до конца. Никакой отделки… того, что не-гном сочтет отделкой.
Зал полон… хотя, пожалуй, нет. Многолюдно (многогномно?), но свободного места хватает. А, понятно, нет женщин. Чужакам же их не показывают.
Все гномы в этом их горном льне. Длинные в пол туники, узоры по подолу, разные у всех. Это у гвардейцев их нет… тоже понятно.
Широкий проход посредине. На дальнем конце зала возвышение, там… нет, это не троны. То есть троны, но без сидений. Весь Совет стоять? – сурово у них.
А возвышение справа, похоже, для гостей. И каменные столы вдоль стен: на одних меха, на других, кажется, оружие. Отдарки, стало быть.
Ведомые эскортом, аданы прошли к этому возвышению, поднялись. Теперь они могли рассмотреть гномов, а подгорный народ – их.
В первых рядах стояли старцы настолько древние, что, казалось, они должны помнить еще Азагхала… ну хотя бы Келебримбора. Аранарт знал, что столько не живут даже самые редкостные долгожители этого народа, но хотелось верить своим глазам, а не заученным словам. Так в горах, разглядывая утес, в котором пластами застыли эпохи бытия, ты чувствуешь, что можешь коснуться пальцами Времени, отколупнуть от него кусочек и унести с собой, потому что Время – это камень. А горы строго смотрят на тебя: зачем ты, дерзкий однодневка, осмелился придти?
Гномьи старцы смотрят так же.
Король людей чуть расслабил отведенные назад плечи: я не осмеливался, я даже не просил об этом; сами меня позвали – сами и решайте, зачем я здесь.
За старцами стояли старики, потом мужчины, у дальней стены теснилась молодежь.
Тишина. И когда же будут начинать? Сколько еще ждать?
Шорох? Показалось? Едва слышно… или мерещится? нет, въяве – что-то тихо ползет. Но что? Что-то большое… не змея же они исполинского завели? Вот уж у гномов… шелест гигантского тела всё отчетливее! – нет, у гномов змей быть никак не может.
Тогда что это?
Что-то съезжает с шуршанием?
По крайней мере, все гномы спокойны, значит, ничего неправильно не происходит. Значит, это – начали.
Но что тут ползает? Совсем близко к ним, такое огромное… и незримое.
Звук всё громче, словно оно растет. На глазах (то есть глаза как раз ничего не замечают, но как сказать иначе?!) увеличиваясь в размерах. И – где оно? гномьи старцы совсем близко, для огромной твари тут нет места.
А оно рядом – шелестит, шуршит, шаркает…
Шаркает.
Так вот что это.
Незримый монстр, хм. Надо было так обмануться! Это старцы шаркают ногой. Под их туниками, недвижимыми как камень, не увидеть и не распознать этого шевеления.
А звук все громче. Старики вступают ряд за рядом. И это больше не похоже на ползающего по залу змея. Скорее на дальний гром… только вот ни один гром не будет слышен сквозь эти толщи камня.
Бу-ух. Бу-у-ух. Бу-ууу-ух.
Теперь понятно. Самые древние шаркают, а эти ударяют ногой.
Звук нарастает, словно прилив в устье Лун в бурю, когда морская вода борется с речной.
Грозно, мощно… но хотя бы ясно, что это такое.
Та-ак, а ведь в зал уже стали входить старейшины. Пока ищешь незримое, проглядишь явное. На двух тронных возвышениях стоят, третий идет. Эйкинскьяльди, старый знакомый. Со своей свитой. Старейшины родов? Самые знаменитые мастера? Те, кто представляет разные искусства, – камнерез, ювелир, кузнец… сколько у них может быть таких?
Раскаты нарастают. Как в Мифлонде в зимние шторма, когда волны перехлестывали через парапет. Как они это делают? Неужели этот грозный рокот стихии – просто десятки ударов ног о пол? Выступы на потолке и стенах… этот якобы необработанный камень… они управляют эхом?
Еще старейшина идет. Этот при двух свитских… а у самого первого – шестеро. Сложно всё у них.
Будто гроза надвигается. Гром всё ближе. Скоро ударит молни…
…аА!
В первый миг было такое ощущение, словно и впрямь огненное небесное копье раскололо гору. Воздух разорвался в ошмётья, и аданов едва не отбросило к стене. Тут не то что выражение лица сохранить, тут на ногах бы удержаться.
Ничего не произошло. Гора не расколота, свод не рухнул и, судя по лицам гномов, всё в порядке.
Старейшина при двоих идет по проходу. Тот же самый? Наверное.
Тогда – что это было?
А то, что и есть. К ударам ног стариков добавились хлопки мужчин. Только старики вступали медленно, а эти – разом.
Ну, гномы, ну, мастера подгорные… им не друзей, им врагов надо на такое приглашать. Желание драться с ними пропадет раз и навсегда.
…н-да, правда, послы могут не выжить. Умрут от страха.
Дух перевести.
Старейшину порассматривать.
Странный какой. Борода растет только под подбородком и чуть по щекам. Заплетена в тонкие косы, к ушам идут.
Нет? Женщина?! Жен и дочерей от чужаков прячут, а старейшину прятать не получится?
Слаженные хлопки мужчин – один стократно повторенный хлопок – заставлял огромный зал вибрировать, ритм звал сердца биться в единый такт, и уже не хотелось искать этому образы в мире природы, просто стать частью этого ритма, раствориться в нем и ощущать свою силу – как его, а его – как свою.
Еще старейшина. Опять при шести свитских.
Мерные удары ладоней – не быстрее и не медленнее, не громче и не тише – подчиняли. И как эхо эха – на краю сознания, но зато не позволить вырваться – гул от ног стариков. Мыслей не осталось, только ритм. Единый ритм.
И эту всевластную силу, ровную и упорную, словно бык на пахоте, проводящий борозду за бороздой, вдруг разорвал дерзкий звук. Щелчок пальцев. Словно порыв холодного воздуха. И размеренность как ветром сдуло. Хотя почему «как»? Размеренность зрелости ветром юности и сдуло.
Уследить за этими звуками уже не получалось. Эхо вольно гуляло по залу, отражаясь от стен, выступов, ниш, свода… где живой звук, где отраженный, где отражение отраженного… оно грохотало и пело, оно звенело и рычало, усиливалось и ослабевало, как морские волны, обрушивалось, подминало… и поднимало, и возносило.
Оно было первозданной, природной необузданной дикостью. Оно было рукотворным, дважды рукотворным: сотворенным пальцами и этим залом, где наверняка не было ни единого случайного, непродуманного выступа или впадины.
Оно было похоже… на те строки из книг, которые в детстве пробегал взглядом, не задумываясь: о Валар, еще не обретших облик. Это не то, что зовут музыкой люди. Это та Музыка, которая Мощь.
Ты видишь Музыку… и уже не замечаешь ни гномов, ни зала, ни Фрора с его свитой, наконец идущего к своему возвышению… потом ты спросишь себя: идти под ЭТО – это почет? или напротив, гномы ставят старейшин выше правителя, потому что он же так мал и слаб в этих яростных и всесильных шквалах звуков. Это будет потом, а сейчас ты видишь Музыку.
Оно стихло.
И можно перевести дыхание.
Какими ничтожными, мелкими кажутся тебе твои дела по сравнению с тем, что было только что сотворено. Как можно говорить о них?