Аранарт молча кивнул.
Эльф говорил тихо, о том, что годами жило в его сердце и чего сейчас он не мог не высказать. И неважно, что услышат эти дети.
– Можно любоваться летним деревом. Его зеленой листвой, ее приятным шумом; прятаться в его тени. Но подлинная красота придет к дереву зимой. Когда ни единый лист не скрывает узора веток, прекрасного настолько, что лучшие из мастеров могут только учиться у него, но никогда не создадут нечто столь же совершенное. Так и человек. Пока он молод и полон стремлений, он радует этой юной силой. Но лишь к старости он становится собой настоящим: стремления облетят с него, как листва, и будет видно лишь то, что он смог сделать. Не то, каким он хотел бы стать. Нет: каким стал.
В библиотеке было очень тихо. Люди слушали эльдара так, как их далекие предки внимали, наверное, самому Финроду.
– У многих людей старость уродлива, это правда. Но лишь потому, что эти люди не искали пути к своим мечтам, позабыли о стремлениях. И вот дерево обнажено, ветви обломаны и сердцевина гнилая. Но не зима тому виной. А тот, кто написал всё это… тот человек боялся зимы. Наверное, в этом есть часть Искажения, о котором и говорится здесь.
– А если бы тогда, – тихо спросила Риан, – если бы ничего не изменилось… если бы я засохла, как дерево, которому больше не стать зеленым, ты бы… жалел меня?
– Я пожалел тебя в тот день, – Хэлгон чуть улыбнулся, только глазами, – когда Аранарт привел тебя в нашу пещеру. Или нет, еще раньше: когда первый раз увидел вас вместе. Но это не та жалость, о которой написано здесь. Если бы тогда ничего не изменилось… то ничего бы и не изменилось. Тебе всегда была нужна моя помощь. Я бы помогал.
Нолдор качнул головой.
– Человек видит форму и пугается, если форма теряет красоту. Но для эльдара… тогда ты была прежней. Ты изменилась сейчас. Словно на дереве, которое долгие годы стояло сухим, раскрылся белоснежный цветок.
– Раз так, – тихо сказал Аранарт, закрывая книгу, – им было дано больше, чем просто счастье мужчины и женщины. Им была дана возможность понять то, о чем ты говоришь. И они отказались от нее.
– Он отказался, – молвила Риан.
– Кажется, мы сошлись на том, – возразил Король, – что история любви Аэгнора и Андрет дописана человеком. И что было в действительности, мы не знаем.
Хэлгон молча показал глазами на замерших подростков.
– Ну наслушались, – кивнул Аранарт. – Придется им теперь размышлять над этим текстом, а не заучивать его.
Просто сидеть, держась за руки. Просто быть рядом.
Просто любить друг друга. Теперь для этого не нужно ни слияние тел, ни ласка, ни даже слова. Просто ощущать его, ее плечо. Просто сжимать ее, его пальцы, иногда чуть гладя их. Всё остальное уже не нужно.
Эльфы издалека и искоса любовались их любовью, не потревожить, не задеть вниманием. Осторожные взгляды, словно кромку ажурного весеннего льда держишь в руках.
Бережная тишина вокруг них.
Они двое чувствовали это, но стесняться было поздно. Любовь, освобожденная от пут повседневных дел, расправляла крылья и парила, они не могли этого скрыть, даже если бы и захотели. Можно не целоваться, если тебя видят, и не кричать в ночь страсти, можно и здесь спрятаться в самой дальней из беседок… спрятаться, но не спрятать свое чувство от тех, кто видит не глазами, но сердцем. А раз так, то стоит ли таиться?
Мама… расскажи мне, что с ними? Ты говоришь, что это любовь… но я же видела: любовь не такая. Влюбленные замечают только друг друга, больше ничего. Или они будут радоваться красоте нашей долины, или уйдут в свои чувства.
А эти двое… для них блеск вод, величие гор, зелень деревьев прекрасны не потому что они действительно так хороши, а… потому что они смотрят вместе. Они словно глядят на мир друг через друга… как в Лориэне через Зеркало. И видят, как в Зеркале, то ли прошлое, то ли будущее, то ли то, что раньше не могло свершиться, но теперь, когда они разглядели это, теперь – сбудется.
Как они могут так, мама? Зеркало – одно из самых дивных творений эльдар, а этим двоим оно было бы ненужно. Как они смогли стать Зеркалом друг для друга?
Ты говоришь, что это любовь? Любовь людей?
Они сидели на небольшой террасе над одним из потоков, бегущим на юго-запад с важной целью: слиться с другим и стать Гремячей. Был солнечный июльский день, вода нестерпимо сверкала, так что смотреть на нее не было никакой возможности, и у них в северных лесах наверняка самое время резать торф. Но на этот раз другие нарежут им.
Дом на севере, но там жарко. А здесь – тень от гор, прохлада от воды… лето пройдет, а ты ни разу не взмокнешь. Что только радует, ведь по-прежнему носишь парадные одежды.
– Кхм! – раздалось снизу раньше, чем на тропе, ведущей сюда, стали видны хотя бы остроконечная шляпа и навершие посоха.
Аранарт встал приветствовать мага.
– Здравствуй, здравствуй, друг гномов! – отдышавшись от крутой лестницы, сказал Гэндальф.
– Здравствуй и ты, любитель вызнавать секретные договоры, – отвечал с улыбкой Король. – Не знал я, что владыка Фрор так болтлив.
– Твоя тайна не выйдет за пределы этой долины, можешь не тревожиться.
– Хотелось бы верить, – наклонил голову Аранарт.
– Гномы в восторге от тебя. Такой учтивый, такой понимающий, и заказ такой сложный.
– Все это прекрасно, но я не знал, что у гномов восторг выражается в разговорчивости.
– У них есть основания доверять мне, – глаза Гэндальфа сверкнули из-под кустистых бровей. Он взглянул на Риан, не давая задать встречного вопроса: – Та самая брошь?
– Та самая.
– Судя по тому, что я о ней слышал, – нахмурился волшебник, – я ожидал увидеть магию.
– Прости, что разочаровал, – чуть усмехнулся Король.
– Ты не разочаровал, – Гэндальф продолжал хмуриться, но уже ласково, – ты обрадовал.
Он подошел к Риан:
– Госпожа моя, ты стала поистине прекрасна.
Та чуть улыбнулась. Она еще только училась принимать похвалы.
– Гэндальф. Я рад, что ты добрался до меня. Все эти годы я думал над нашим разговором, тогда, на торфянике.
– О. Так ты больше не отправляешь девушек замуж, едва им исполнилось тридцать?
Аранарт хотел ответить, но не успел. Его опередил изумленный вопрос Риан:
– Кто отправлял? Он? Кого?
– Вот именно, – улыбнулся Аранарт.
– Но ты говорил мне тогда…
– Я сказал, что никого не буду выдавать силой. И про «едва исполнилось» я не говорил тем более.
– Гэндальф, – сказала Королева, – когда я вышла замуж, мне был сорок один год.
– И это было поздновато, – заметил Аранарт.
Жена молча взглянула на него. Дескать, и чья же это была вина?
– Но меня никто не торопил. Голвег пару раз спрашивал, почему я не выхожу.
– И ты говорила «у меня же дети, мне замуж некогда», да, – подхватил Король.
– Что ж, – шумно выдохнул Гэндальф, – мне следовало помнить, что человеческие поступки мудрее слов.
– А сердце подчас мудрее поступков, – кивнул Аранарт.
– Хм. Так оно больше не звериное?
– Звериное, – он улыбнулся. – Просто зверь стал ручным. Его больше не надо держать на цепи.
Гэндальф достал трубку, потом хмурясь взглянул на Риан, стал убирать обратно.
– Мы спустимся к воде, – сказал Аранарт жене, и мужчины пошли вниз.
На самом берегу, в тени обнаружилась предусмотрительная небольшая скамья. Они сели, Гэндальф закурил.
Аранарт не мешал ему, молча глядя на бегущий поток. Сорок лет с того разговора. Как мало изменилось… только главное. Что там Хэлгон говорил про дерево с облетевшей листвой? Ушло наносное, ненужное. Его страхи. Его стремление решать за людей. Людей надо вывести на дорогу, да. Но пойдут они сами. Он не может держать в руке все судьбы Арнора на века вперед. Нет, больше: он не должен этого делать. Иначе в назгула превратишься, и никакого кольца не понадобится, одной любви к своей стране хватит.
– Так о чем ты хотел поговорить? – прервал его мысли голос Гэндальфа, выколачивающего трубку.
– Об отце. Я сказал тебе тогда страшную глупость.
– Неужели? – маг изумился совершенно искренне.
– Я сказал, что он мог выиграть войну.
– И?
– Если бы на его месте был кто-то другой. Если бы его самого звали не Арведуи. Тогда да. Вовремя позвать эльфов и, возможно, победить даже без Гондора.
– Но? – Гэндальф пристально смотрел на него.
– Отец был мудр. И смел. Для его отступления была нужна смелость больше, чем для моих атак. В его поражении больше доблести, чем в моей победе.
Звенела вода по камням, но маг слушал Короля как в гулком зале.
– Отец знал, что он обречен. Он больше чем знал: он смог принять это. Не сопротивляться там, где любой правитель на его месте бросился бы в битву. Отцу хватило духа. Он сдал Форност, но сохранил войско, пусть и рассеянным. Он спас меня, закрыв собой. И я наконец понял, почему он не обратился к эльфам: зачем звать их, если поражение неизбежно? Он оставил мне силы всех союзников. Он оставил победу на мою долю. А сам погиб… ради нас.
Гэндальф молчал. Слова одобрения здесь были бы кощунственны, слова сочувствия – запоздалы.
Последний Князь… и Владыка Земли. Знал Арведуи о судьбе сына? Догадывался? Чувствовал? Поверил бурным мечтам Ондогера? Кто вообще решил дать этому – такое имя?
– Кхм! – буркнул маг. – Когда я запомню, что, идя говорить с тобой, надо брать двойной запас табаку?
– Кури, я не тороплю тебя, – пожал плечами Аранарт.
Дни звенели, как вода по камешкам: все неповторимы и совершенно одинаковы. Тихая музыка и шумное веселье, долгие разговоры в библиотеке и безмолвные часы вдвоем на террасе. На северных склонах то одна, то другая береза седела прядью золотой листвы.
– Аранарт, не пора ли нам собираться домой? – спросила Риан.
– Мы можем переждать первые дожди здесь и поехать позже, по солнцу.
Она стала говорить о запасах на зиму, о том, что она, конечно, ничуть не сомневается, что им заполнят кладовую лучше, чем они сами делали это для других, но всё же ей будет спокойнее…