– Ну, – она услышала в его голосе улыбку, – сколько я помню детство, взрослой женщине всегда помогал Хэлгон. И весьма охотно.
Помолчал, вспоминая:
– А когда взрослая женщина состарилась, то многое делали и соседки. Так что это, – он вернулся в сегодняшний день, – ответ на твое следующее возражение: кто ее научит тому, что она пока не может. Они и научат.
Хеледир онемела от возмущения и гневно задышала, точь-в-точь как Ранвен днем. Наконец ее ярость прорвало:
– Ты такой же, как он! Ты всё рассчитываешь! Заранее!!
Арахаэль закусил губу, чтобы не расхохотаться в голос. Такой похвалы он никак не ожидал.
Хеледир обмякла. Ее доводы были исчерпаны, ее мольбы – бесплодны.
– У меня нет сил на это, – прошептала она.
– Я знаю, мой бедный птенчик. – Его объятия согревали, но тон был теплее. – Но нас не спрашивают, есть ли у нас силы. Нам просто говорят: пора, время пришло.
Обыкновенное чудо
С той поры, как в его жизнь вошла Ранвен, празднество Долгого Дня стало для Аранарта любимейшим.
Он повел туда девочку в первый же год, хотя несерьезно рано, дитя… Жениха искать – дитя, а прожить несколько дней без заботы – в самый раз. Сказал «веселись», и она побежала плясать. Сам поднялся к знакомым камням, и тень Голвега рядом («Теперь я уже старше, чем ты был тогда, старый друг»), и можно снова смотреть на танцы, как тогда, выискивая посреди веселья хрупкую фигурку с мягкими каштановыми волосами.
И год от года именно с этих камней он яснее, чем дома, видел, как Ранвен превращается из девочки в подростка, а затем в девушку, красивую и сильную. Он смотрел на внучку – и искал в ней черты жены. Не той Риан, какой он ее знал, но той, кем она была до их встречи, до того дня, когда он заметил ее. Какой она была в юности.
Аранарт смотрел и понимал: не такой. И не в том дело, что страшное детство навеки оставило отпечаток в облике Риан, а Ранвен никогда не знала голода. И тем более дело не в тяготах, которые любимой пришлось перенести в молодости, – да и никто из тех, кто родился в Форносте, не назвал бы жизнь Ранвен легкой. Дело было в другом. Да, Ранвен была привычна каша из желудей, девушка бы выжила в лесу, имея при себе лишь нож и огниво, она взвалила на себя всю тяжесть женской жизни в те годы, когда у Риан, кажется, была жива мать… но как бы сурова ни была жизнь Ранвен, принцесса, словно спелое яблоко, лучилась той любовью, которая ее окружала что у родителей, что тем более у деда. Она привыкла быть любимой, она умела любить.
Она не понимала отношений между людьми, если они не пропитаны любовью, как летний лист соками.
Она знала, что когда она несет полные ведра воды от родника, а мужчины смотрят на нее и ни один не поможет, то это не потому, что женское дело для женщин, а – из любви: они бы помогли, но она должна вырасти сильной. И так во всем. Это было больше, чем если бы с ее плеч сняли груз. Это была иная поддержка.
Он сам и Риан были другими. У них ушли годы на то, чтобы научиться любить.
И если Ранвен похожа на летнюю листву, то Риан была словно всходы, побитые заморозком. Едва отогреть удалось. Едва самому удалось отогреться.
И всё же, при всем несходстве – можно годами смотреть с этого валуна на танцы, искать глазами Ранвен… и вместо нее видеть Риан. Юную Риан.
А луг этот сильно изменился. Сейчас сюда сходится едва ли не вся неженатая молодежь – отовсюду. И сам праздник длится не день-два, а неделю. Девушки – большинство с отцами, а кому-то, как Ранвен, повезло: с дедом. Старики не торопятся, им бы посидеть, поговорить, повспоминать… Это отцу некогда: на день, на два – и назад. Особенно если издалека.
Аранарт не возражал, когда нарушали его одиночество. Ради воспоминаний – сколько угодно. Как может такой разговор мешать следить за коричневым крылом волос? Вот только танцующих в десятки раз больше, чем было тогда. Выбрать невесту, глядя сверху, он бы уже не смог.
Хуже было, когда с ним пытались говорить о делах. Сейчас праздник, неужели это не может подождать хотя бы до окончания? Нет, завтра уходить? Ну ладно, и что у вас случилось?
Так было из года в год. Этот раз был двенадцатым.
Всё было как всегда, прекрасное своим постоянством.
Ранвен танцевала (кажется, весь день с одним и тем же, вот и славно, нашла кавалера по вкусу), вечером, когда на полотнищах разложили угощение (никакого количества столов уже не хватило бы, ели кто где придется, было бы откуда взять еду), девушка лишь махнула деду издалека: дескать, я с молодежью… старики пили ягодное вино и вспоминали забавные случаи первых лет жизни в глуши, словно состязаясь, у кого смешнее будет; вокруг них собрались «опята», как их про себя называл Аранарт: мальчишки-подростки, уяснившие, что день солнцестояния – это такое поистине волшебное время, когда все живые легенды Арнора собираются вместе и рассказывают, и можно их слушать и слушать… если удастся отпроситься хотя бы на день. А потом весь год пересказывать то, что услышал.
На следующий день всё было так же, считая и веселого танцора с Ранвен; и только когда Аранарт понял, что за весь день его девочка ни разу не обменялась с дедом и взглядом, он насторожился. И на третий день стал смотреть внимательно.
Тот же самый. Удивительно было бы, окажись другой. Высокий, плечистый. Веселый – и Ранвен с ним смеется, отсюда видно. Каштановый, в масть ей. Что еще?
Это всё.
Время, когда ты знал по имени всех в своем народе, давно ушло в прошлое. И это прекрасно. Но вот сейчас некстати.
Хотя бы из чьего он поселка? И ведь не спросишь, не привлекая внимания.
Ну, танцует и танцует. Она танцевать – зверь, не всякий выдержит плясать с ней который день подряд. Это всё ничего не значит.
Только за эти годы она впервые позабыла о деде.
А на четвертый день Аранарт их не увидел.
Они шли вдоль илистой речки; сейчас узкая, она весной разливалась и дальше заливала весь луг, где сейчас были танцы.
Ранвен вертела в пальцах пушистую травинку.
– А живешь ты где?
– Королевский Утес. А ты?
– Устье Серой.
Его звали Борн и с ним действительно было как-то особенно тепло.
– Ты с отцом здесь?
– Нет, с дедом.
– Здорово, что с дедом. Я боялся, что сегодня тебя уже не будет.
– Нет, мы с ним всегда здесь с начала и до конца. Он говорит, я имею право отдохнуть раз в году.
– Отдохнуть? От чего? Ты охотница?
– Нет, просто на мне дом. С детства.
Травинка совершенно измочалилась и выскользнула из пальцев. Ранвен сорвала другую.
– А ты? – спросила она его.
– Как все. Дозоры, охота, дом, – Борн пожал плечами. – Расскажи о себе. Вам вдвоем трудно, наверное?
– Втроем. С его…
– Другом?
– Да, вроде того.
– Что, еще с Войны друг?
– Даже дольше, – она нахмурилась.
Борн присвистнул.
– Кто ж вам режет торф? Соседи? Или твой отец приходит?
– Дед и режет, – Ранвен равнодушно пожала плечами.
– Погоди, но сколько же ему лет?!
– Сто шестьдесят было…
– Сколько?! Си-и-илён… – уважительно выдохнул Борн.
– Да уж, – тоном зрелой хозяйки отозвалась девушка.
– Может, он у тебя и по дозорам до сих пор ходит?
– Редко.
– Что?!
– Я говорю: редко. Только если что-то очень серьезное. Обычно к нему приходят, – тут Ранвен нахмурилась, – так что никогда не знаешь, сколько человек придется сажать за стол. Мяса, конечно, запас всегда – в доме двое мужчин, настреляют. Но всё равно… сегодня нас трое, завтра я одна, а послезавтра десятеро, и никогда не угадать. Желудевой и ореховой муки в кладовой на три года вперед, а повезет, если хватит до новой.
– Сурово. И тебе никто не помогает?
– А зачем? Я же справляюсь. Маленькая была – помогали.
Какая-то пичуга засвистела над ними.
– Пойдем назад? – решительно сказала девушка. – От этих разговоров про еду мне самой есть захотелось.
Зверь, спавший уже десятилетия, взъерошил шерсть на загривке и выпустил когти: «Мое!»
Она моя! Я не отдам!
Ну, с этим зверем он умел справляться и девяносто лет назад… тогда было труднее.
Приятно узнать, что зверь никуда не делся. Почувствовать себя молодым.
Надо же когда-нибудь изведать, что такое ревность.
Неплохое чувство. Бодрит лучше крепкой настойки. Если немного.
Никуда. Она. Не. Денется.
Если у нее это действительно… если. Но если – жить будут у него. Ввосьмером когда-то умещались – и ничего, только зимой теплее. Уместятся и на этот раз.
Это-то проще всего…
Время свадеб по-военному прошло. Сейчас все неспешно, обстоятельно. Дать им понять, насколько серьезны их чувства. Проверить их временем.
В мирное время этого самого времени – сколько угодно. Радость для Короля, с вершины смотрящего на луг.
А для деда?
Танец – это прекрасно. Не надо искать повода взять ее за руку. На то и танец, чтобы держать. Держать ее пальцы – такие тонкие. И такие крепкие. Как у воина. И можно сжимать их чуть сильнее. Почувствует? Нет? Отвечает? Кажется?
Танец – это прекрасно. Кружится от счастья голова, и можно кружиться самой, а он жмет твои пальцы чуть сильнее – или это кажется? но почему тогда огненные мурашки по телу, как необычно… и как хорошо, и хочется смеяться, запрокинув голову к небу…
Или можно уйти куда-нибудь… там, дальше, есть тропинка к холмам, и почти у самых холмов – топкое место. Можно просто перепрыгнуть – но зачем, пусть лучше он с той стороны подаст тебе руку, это ведь такой хороший, такой правильный повод дать взять себя за руку, даже лучше танца, и можно так и пойти рука в руке… он о чем-то рассказывает… или это ты рассказываешь, неважно, важно, что не отнимаешь руки, его ладонь горячая, а твоя влажная, и хочется, чтобы так и было, и так и будет, еще два дня, еще день, еще…
Спать ночами – это для маленьких детей. Четыре, пять суток без сна – разве это тяжело? На то и праздник! Отоспаться можно потом дома. Не набегут же сразу к деду… завтра здесь наговорятся вволю, потом, если повезет, – месяц от них отдохнуть. И незачем думать о доме сейчас. Никуда он не денется.