он выстоит, что бы ни было. А хоббиты? А чем станут через несколько веков недобитые рудаурцы? Кто направит мечи дунаданов на их защиту? Разве только среди моих потомков будет новый Король… а пока его нет?
– Хорошо. Я прокашляю что-нибудь нужное твоему потомку, – маг усилием воли возвращался к обычному Гэндальфу, – если ты обещаешь, что он не будет так упрям, как ты.
– Эстель, эстель, – с улыбкой ответил Король.
Теперь ждали только Нимсигиля. И благодарили судьбу за то, что он так далеко.
Еще один день вместе.
Еще.
Аранарт молчал почти всё время, отвечая приходящим к нему лишь тем, что брал их руки в свои. Но нужно ли им было иное?
Один из сыновей Элронда взял арфу, принесенную с собой, и тихо заиграл. Петь не могли, да и о чем бы они стали петь сейчас? Но музыка заполнила оглушительную тишину прощания, передавая людям то, что видели бессмертные – и человек, перешедший по ту сторону жизни.
Аэглен, взявший свою арфу несмотря на спешность сборов, набрался духу… нет, не подыграть Элладану… побеседовать с ним. Языком струн. И этот разговор смертного с вечным, разговор о том, чему люди не найдут слов, даже говоря на синдарине, ответы и вопросы от сердца к сердцу, минуя разум, – этот разговор был понятен всем, кто внимал ему. Аранарт слушал их, слабо улыбаясь и кивая в согласии.
Наконец добрался Нимсигиль. Сильнее, чем многодневным бегом, измученной мыслью, что всё напрасно и он опоздал. Перед ним расступились, даже музыка смолкла, а юноша просто рухнул перед дедом, упав лицом ему в колени.
– Неужели ты мог подумать, что я не дождусь воина с границы? – сказал Король, и в его тихом голосе не было укора, только улыбка. – Отдышись.
Вот теперь – все.
Теперь – всё.
– Что ты наденешь? – спросила его Ранвен вечером.
Он едва улыбнулся и качнул головой.
Она понимала неуместность своего вопроса, но ей хотелось говорить с ним. Последний раз говорить с ним.
– Будете хоронить, не делайте глупостей, – сказал он. – Мертвому телу наряды и украшения ни к чему.
– Хорошо. – Она держалась, с трудом, но держалась.
– И не вздумайте класть в курган оружие.
– Я передам.
И я сдержу слезы.
– Ранвен, – едва слышно выдохнул он, – спасибо тебе за эти годы. Я сделал в жизни что-то правильное, раз заслужил тебя.
И тут ее слезы хлынули.
Это были не слезы горя – она видела светлый путь, которым он уходит, она понимала и принимала это. Она плакала даже не потому, что рушился мир, который она с такой любовью выстроила и в котором жила почти всю жизнь, – она знала, что рано или поздно… и лучше так, всё и сразу, чем медленное разрушение. Но за эти недели слишком много новых, неведомых и мощных чувств обрушилось на нее, и Ранвен была неготова к ним.
Король ее понял, кивнул: иди ко мне.
Она уткнулась лицом в плечо деду, он гладил ее по волосам (темно-каштановым, как у ушедшей Риан), ее слезы лились, но их не стоило стыдиться и за них он не укорил бы ее даже раньше.
Отплакавшись, она почувствовала себя чистой и легкой. Так бывает, когда гроза пронеслась.
…надо идти и делать свое дело. Сегодняшний пир – не из тех, где заботишься об угощении, но надо…
Надо. Слово для живых.
Как нынешний пир не похож на тот, который он помнит.
Ни нарядов, ни особых блюд.
Ничего внешнего.
Простая еда – для тех, кто способен в эту ночь чувствовать голод. И едва ли не вода в кувшинах.
А арфы, оказывается, у четверых.
И можно просто петь – обычными, привычными песнями закрываясь от ледяного дыхания Великой Тайны.
Или наоборот – открываясь ей?
Какой долгой будет эта ночь.
Как много времени до рассвета.
Голоса людей переплетаются, как нити в кружеве: один, несколько, все вместе… уступая эльфам…
А Хэлгон молчит. Маленьким Ондомиром, давно уснувшим у него на руках, как щитом закрылся. Бедняга. Опасно эльфам подходить к людям слишком близко, опасно… и не помочь ему, и не попросит он помощи… и кто знает, как эльфам переживать такую утрату? один Элронд и знает, но вот уж с кем этот огнеглазый не станет…
У Элрохира красивый голос. Сильный, звучный. Думаешь, твой дядя уходил так же? если отбросить всё внешнее? из пещер ли уходить, из дворца ли… тропа одна.
Что молчишь, старый гордец? Доволен? Ни о чем не жалеешь?
…песнь летит в синеву, освобождая души от гнета утраты.
Нет, Гэндальф, не о чем жалеть. Былого не изменить, а сожаление – прибежище для робких. Гордость вождя для народа – что солнце для всходов: обогреет молодую поросль, но беда, если разгорится в час расцвета.
Мы ошибались, называя себя арнорцами. Мы другой народ. Неведомый прежде. У нас другой язык. Другие обычаи. Мы мыслим иначе. Время даст нам новое имя.
Ты знаешь, Гэндальф, почему в их сердцах нет горя? Не потому, что они мужественны, нет. Просто не смерть собрала их сегодня.
Рождение.
Рождение нашего народа.
И как младенцу надо перерезать пуповину, чтобы впустить его в жизнь, так сейчас осталось разорвать последнюю нить, связующую с прежним миром.
Я должен уйти.
И они увидят то, что и так знают в своем сердце: я им больше не нужен.
Им горько потерять отца и деда (и кому бы ни было это горько!), но Арамунд сделал свое дело: путь проложен.
Дальше сами.
Светало.
Становилось холодно, и от утренника ли, от страха ли перед неизбежным то один, то другая унимали дрожь.
Можно сто раз повторить «готов», но страшно будет. Нет стыда признаться в этом.
А этот спокоен. И взгляд ясен, почти как при жизни. Только тверже.
Песня смолкла.
Аранарт встретился взглядом с Арахаэлем. Чуть печально усмехнулся.
«Чего ждешь? Коронации? Прекрасных речей и громких клятв? – из безумно далекого прошлого вернулись слова Голвега. – Не будет тебе коронации».
– Незачем.
Он договорил вслух.
Король встал. Поднялись остальные. Звоном струн отозвалась неудачно поставленная кем-то арфа.
Аранарт снял кольцо Барахира, протянул Арахаэлю и повторил те самые слова, которые когда-то сказал ему товарищ отца:
– Надевай. Иди. И делай свое дело.
Арахаэль надел.
Отец положил руки на плечи сыну, тот ему, они наклонились друг к другу и уперлись лбами –словно два оленя сцепились рогами. Только эти не бодались.
Тихо. Холодно. Утренний ветерок. До дрожи.
Аранарт распрямился.
– Хэлгон. Проводишь меня… до развилки?
Нолдор понял, о какой развилке говорит человек.
Борн забрал у эльфа тихо спящего сына.
Скоро над лесом поднимется солнце.
Два воина, один старый, второй вечно молодой, пошли прочь. Словно в очередной дозор.
Небольшой пригорок в березняке. Не подумаешь, что насыпан руками людей.
Под ним спит Матушка.
И хотя ты знаешь, что она не здесь, что она ждет тебя там, по ту сторону, всё равно идешь на этот пригорок – к ней.
Куда ни иди – всё равно идешь к ней.
– Я завидую тебе, – говорит Хэлгон.
– Почему?
– Ты идешь вперед. А я… когда бы ни пришел мой час, я пойду только назад. Если это будет орочья стрела, еще и своих подведу, кем бы ни будут тогда эти свои. Если просто однажды вернусь – все равно назад.
– Значит, доживи до пути вперед, – улыбаешься ты.
Это было похоже на берег моря. Прошлый раз словно рухнул со скал в пучину, ничего ни разглядеть, ни понять, а сейчас видишь ясно: стихия, готовая принять в себя каждого, одним холодная, другим теплая, одним грозная, другим ласковая.
Готовая принять каждого эльдара.
Достаточно сделать шаг.
И – словно солнечная дорожка по глади вод. Эльфы могут ходить по снегу, почти не оставляя следов, но по этой тропе не пройти ни одному из них. Хотя одна некогда смогла.
По сияющему пути, который достаточно прочен, чтобы выдержать человека.
Если тот идет с легким сердцем.
Тропами Арнора
Когда после похорон большинство уже разошлось по своим поселкам, Арахаэль позвал Хэлгона.
Дунадан и нолдор шли через орешник вниз по склону. Тихое место, для серьезного разговора.
– Уходи, – сказал вождь.
Хэлгон сперва не понял.
– Уходи, – повторил Арахаэль. – Наша утрата тяжела, а твоя тяжелее всех. Уходи. Найди себе дозор на границе подальше, и оставайся там сколько хочешь.
– «Сколько хочешь» это будет очень, очень долго, – мрачно проговорил нолдор.
Арахаэль кивнул. Чуть усмехнулся:
– Я не обижусь, если ты не придешь на мои похороны.
– Я не могу уйти, – сказал Хэлгон. – Я нужен вам.
– Ты будешь нужен нам, – отвечал вождь. – При моем сыне, моем внуке. Когда начнется та война, к которой он нас готовил. Но не при мне. Я буду самым неинтересным изо всех правителей Арнора, – он грустно улыбнулся. – Отдохни, Хэлгон. Отдохни, пока есть время.
– Не знаю, – нолдор опустил голову. – Нет.
– Да, – мягко произнес дунадан, и эльфу почудилось, что он слышит голос Арведуи. – Каким словом ты был связан с ним?
– Сохранить ему жизнь.
– Ты сдержал его. Ты свободен, Хэлгон. Иди.
Нолдор опустил голову. Возразить было нечем. Согласиться он не мог.
– Я не могу тебе приказать, – проговорил Арахаэль, – но я прошу тебя. Если ты ничего не можешь сделать для себя, то просто исполни мою просьбу.
…а его ты когда-то держал на руках. Кормил кашей. Учил лазить по скалам.
Теперь он тебя учит. Только ты плохой ученик.
– Я не могу, – голос нолдора звучит решительно, он нашел ответ. – Я нужен Ранвен. Если я уйду…
– Ранвен, – глубоко вздыхает вождь. – Да, если ты уйдешь, то Ранвен будет тяжело. Очень. Помощи она не попросит, да, пожалуй, и не примет. Дом, дитя, а там и еще дитя на подходе… она будет очень уставать. Так уставать, что не присесть днем лишний раз, а ночью едва донести голову до подушки, и то на недолго. А ты хочешь избавить ее от этого. Хочешь, чтобы у нее было время… на что, Хэлгон? Осознать свою утрату? Ощутить пустоту, на которую ее обрекла