– Только я и камни?
– Нет. Только камни.
– Хм. Ну и задачи у тебя, Хэлгон.
– Ты сам этого захотел. А времени у нас много… Кстати, о времени тоже не думай.
– Словно два малыша, – посмеивался Том, глядя на своих гостей. – Один посмышленее, ходить учится. Другой не заговорит никак. И эльф при них нянькой, хорошая из него нянька.
– Лишь бы не поторопились, – отвечала его супруга.
Но нет, и хозяева, и оба разведчика хорошо понимали, что происходит с Аранартом. Ему не задавали вопросов, не вынуждали отвечать словами. Он оживал очень медленно, но всё-таки уже смотрел на собеседников, отвечал «да» или «нет» взглядом или кивком. От прежнего жизнерадостного сына Арведуи не осталось ничего, но и тенью он быть перестал.
Придет время – сам заговорит.
«Лекарственного растения» уже меньше половины ствола, а огромные ветви – сами как иные деревья – не просто все изрублены, но частью и сгорели в очагах Хозяина.
Как-то вечером, когда за окнами шел холодный дождь, ужин был съеден и залу освещал лишь багрянец камина и пара свечей, никому не хотелось расходиться. Принц переводил взгляд с одного лица на другое, словно пытаясь спросить… и не зная, какой вопрос задать.
Выручил Хозяин.
Взглянул на нолдора:
– Расскажи. Как он?
И Хэлгон понял, о ком его спрашивают. Посмотрел в лицо Старейшему – спокойное, лучистое… хоть и неярок свет в зале. Вспомнил другое лицо… тогда Ариэн вела ладью над ними, было светло, светлее, чем в Срединных Землях в полдень… но его лицо было как камень в зимних горах. Снова прозвучало в памяти горькое «Уходи».
– Я не знаю, что тебе отвечать, – сказал нолдор.
– Больше двух тысяч весен назад до меня долетал дух его лесов, – проговорил Хозяин. – А до него ветер доносил шум листвы моих.
Дунаданы, если сначала и сомневались, о ком говорят эти двое, теперь поняли и жадно слушали их речь.
– Некогда мы странствовали вместе, – Старейший словно забыл о гостях, уйдя в воспоминания, – он верхом, а я пешком. Он разил, а я бродил. Он радовался победам, я – простору. Он нашел, я просто шел. Но мы дружили. И дороги наши расходились лишь затем, чтобы пересечься снова. Он избрал Свет. Я избрал Землю. Но разлука печалит.
Первый раз за все дни, проведенные в этом доме, так похожим на крестьянский, двое людей ощутили, что рядом – трое бессмертных. Ощутили пропасть Вечности, что разделяет их.
– Ты видел его позже? – спросил Хозяин. – Когда Пути разделились?
– Да, – отвечал эльдар. – Да, я говорил с Владыкой. Но… я ведь предал его. Как и другие. Моя вина не больше прочих, но и не меньше. И он не хотел меня видеть. Как никого из нас.
– «Предательство». «Вина». «Владыка». Вы сочините себе столько преград, что сами не сможете выбраться из них. А зайдя в тупик, будете упиваться своими утратами, как земля осенним ливнем. Так он до сих пор играет в ваши игры?
– Думаю, нет, – отвечал Хэлгон. – Аман зарастил многие из прежних ран. Но я напомнил Владыке о прошлом.
– А не о будущем ли? – сверкнули глаза Бомбадила. – Ты здесь. Вряд ли в этом нет его воли.
На следующий день Аранарт принес к дровяному сараю очередную вязанку поленьев. Том вышел из хозяйственной пристройки, где шумно возился с чем-то. Принц, укладывавший дрова в поленницу, обернулся к нему. Хозяйский топор стоял у стены. Аранарт протянул его Бомбадилу и сказал:
– Всё.
Ну вот и заговорил, – чуть улыбнулся Том, но вслух он сказал другое:
– Где же всё? А пень? Или корчевать кому-то лень?
Он унес топор и вернулся с лопатой и длинным заостренным щупом. Подождал, пока принц закончит с поленницей – аккуратно, чтобы ровная была, не «плыла», не рассыпалась.
– Пойдем. Поучу тебя корни искать.
Они спустились к пню. Это место было теперь поистине полем побоища: ошметья коры и древесины, мелкие ветки; земля истоптана так, словно здесь пробежалось стадо и не одно. И пень с хищным обломком посреди этого.
– Ты изрубил вяз, но если оставить пень – считай, ты не сделал ничего. Разве что дров мне наколол, да.
Аранарт сам понимал, о чем говорит Хозяин. Этот луг выглядел куда лучше с мертвым деревом, чем с обрубком. Там смерть была неявной, а если явной – так нестрашной. Сейчас она предстала во всем уродстве.
– Мы выкорчуем пень. Одному тебе не справиться, мы все поможем. Пень расколешь, корни сожжем прямо тут: то, что было так глубоко в земле, уже сделало свое дело, дровами оно не станет. Весенние дожди размоют яму, весенний ветер нанесет семян. Летом немногое напомнит о срубленном вязе. А после… место здесь хорошее, долго пустым не будет. Тут или рядом поднимется новый вяз. Или дуб. Или кто еще. Сами решат. Лет через сто – приходи, узнаешь, для кого чистил место.
Аранарт зажмурился. Через сто лет! Сейчас, когда мысли только о войне, о том, как разбить Короля-Чародея, вернуть родной Форност…
– Ты для того и рубишь, – неспешно продолжал Хозяин, – чтобы узнать, что здесь вырастет через сто лет.
Показав Аранарту, как окапывать пень и искать корни, Том отправился к разведчикам. Их занятия были перенесены уже в Лес, хотя пока совсем неподалеку от холма.
– Свистит-свиристит, лес тревожа песней, – они услышали его раньше, чем увидели, – к вам спешит Бомбадил с радостною вестью! Даже с двумя вестями, – возгласил он, подходя.
Арнорцы вопросительно смотрели на него.
– Ваш заговорил!
Голвег чуть не ответил встречным «И что он сказал?», но вовремя прикусил язык. Понятно, когда так спрашивают о ребенке, но – о взрослом воине?!
– А завтра, если он сегодня хорошенько окопает пень, мы идем корчевать. Все вместе.
– Как скажешь, – кивнул следопыт.
Пень был окопан на славу, будто Аранарт всю жизнь только и занимался тем, что расчищал лес. У Бомбадила нашлась и пешня – перерубить корни – и крепкие слеги, чтобы выворотить. Навалились вчетвером (Том, самый широкоплечий из них, был посильнее дунаданов, но ненамного), пень, вспарывая землю, как кабан рвет жертву клыками, начал крениться, еще, еще… и рухнул на бок.
Аранарт спустился в яму рассечь главный длинный корень.
Пень последний раз дернулся и просел, осыпая влажную землю. Дело было сделано. Не совсем: его еще надо дорубить, сжечь бесполезные охвостья, но главное пройдено.
– Дальше я сам, – выдохнул принц. – Спасибо.
Голвег толкнул Хэлгона локтем в бок: смотри, он и впрямь разговаривает. Помогло лекарственное растение.
Голвег и Хэлгон с темноты до темноты были заняты в Лесу, Хозяин, судя по всему, отнюдь не считал, что его гостям надо уходить, и теперь Аранарт, оставшийся без вяза, упражнялся с оружием. Прежнее отчаянье словно сгорело вместе с охвостьями пня, уступив место спокойному чувству «они знают, что делают». И отец знает, потому и отправил его на юг. И Хэлгон знает, потому и не торопится. И Голвег знает, потому и не спорит с Хэлгоном. И уж конечно знает Хозяин. Даже, кажется, его госпожа знает.
Не знает только он.
Эта мысль не удручала, не свербила. Это было просто правдой. Такой же правдой, как серое небо и голые деревья вокруг. Досадовать на правду?
То есть он тоже знал, что делать. Доверять тем, кто знает. И пока – гонять себя с мечом так, чтобы к вечеру почти падать от усталости, а ночью не видеть никаких снов.
Но, несмотря на всё это, однажды сон ему всё-таки приснился…
Эти трое сидели сбоку от очага, облюбовав себе самый темный и самый теплый угол. И было в них что-то… странное. Не пойми что. Один сидел, не снимая плаща, и капюшон бросал тень на его и так не видное лицо.
Тот самый трактир в Брыле, о судьбе которого так тревожится Голвег: разнесет его Рудаур? нет? Во сне тоже шла война, и Ангмарец был близко, но в трактире мирно сидели люди и хоббиты, словно все тихо и никакой опасности нет.
Дрого Мышекорь. Почтенный хоббит, торговец табаком из Южной Чети. Сквозь пелену сна, текучесть обликов и поступков (в этом сне отец курил, хотя в жизни он никогда… отец?!), сквозь зыбкие облики своих и самого себя (усталость от бешеной скачки, только и помнишь, как повалился спать), сквозь всё это Дрого Мышекорь проступал так ясно, будто ты говорил с ним наяву вчера. Одежда у него была странной: кафтан непривычного покроя, а под ним еще один, совсем короткий, едва живот прикрыть, но зато из пестрой дорогой ткани.
– Прощения прошу, благородные господа. Не сочтите за обиду, позвольте табачком вас угостить.
При приближении хоббита те двое, что были без капюшонов, встали. И вряд ли от почтения.
Под плащами блеснули рукояти мечей.
Голвег? Только зовут его почему-то на нолдорский лад: Нголмегом. Так его даже Хэлгон не называет.
И шрам через его лицо. Старый шрам…
Мышекорь тихо охнул.
– Успокойтесь, друзья мои, – тихо проговорил человек в капюшоне, и его голос был доброжелательным и ласковым. – Добрый хоббит всего лишь хочет угостить нас табаком. И, возможно, рассчитывает, что мы табак у него купим. Так, друг мой? – обратился он к Мышекорю.
Отец.
Этот сон был правдивее яви. Неважно, что сейчас отец гнал на север и уж ему было точно не до ночных разговоров по трактирам, но – он смотрит, он говорит, и неважно, с кем и о чем.
Пусть говорит с хоббитами. Пусть говорит о табаке.
Снова слышать его голос.
– Присядьте, прошу вас. Или, если хотите, позовите сюда ваших спутников. Они, как я вижу, любители полуночных разговоров. Мы – тоже.
Мышекорь обернулся, посмотрел на своих мальчишек: они жадно впились глазами в таинственных людей. Он пошел позвать ребят.
Их звали Перри и Улти. Перри был Мышекорем, а Улти – Хренкелем. Забавные у хоббитов имена.
Пока хоббита не было, один из двух, шрамолицый, едва слышно спросил человека в капюшоне:
– Зачем вам это нужно?
– Я люблю этот народ, – так же тихо отвечал тот. – Он добр нравом и стоек духом. Разреши, прошу, мне поговорить с ними часок-другой.