(Для меня, в силу профессиональных аберраций, в этой главе явственно различим ещё и тугой клубок гоголевских мотивов. И впервые, пожалуй, я вижу столь последовательное и точное попадание в эту традицию – не подражание фабульным поворотам, но именно концептуальную близость, переклички авторской онтологии и антропологии.)
В этом смысле весь эпизод с эльфийским кораблём словно бы проходит через двойное кодирование: гибель экипажа и пассажиров во льдах – это смерть внутри смерти, как сон во сне, погружение всё глубже, которое читатель самим актом чтения оказывается вынужден разделить с персонажами. И здесь дело не только в том, что спасение на эльфийском корабле в художественном мире Арды хотя и возможно, однако же никогда не является спасением для этого мира и этой жизни.
Если вспомнить, что в юнгианской системе архетипов уход под воду означает погружение в коллективное бессознательное, то «вторая гибель» Арведуи и Фириэли – это прежде всего их переход в область памяти, национальной и родовой. Такой уход «живьём» в легенду – своего рода косвенный подвиг, и закономерным образом этот уход влечёт за собой очередную победу над Королём-Чародеем, потратившим силы на уже недоступных ему врагов. Арведуи, таким образом, дважды обманывает Ангмарца, уводя его от истинной цели – сначала от Аранарта и остатков войск Арнора, затем от Ики и его народа, дерзновенно осмелившихся жить в небытии – иначе, чем «не-мёртвые» назгулы.
5. Гномы
Ещё одно неожиданное, но крайне удачное дополнение к миру Арды. Художественная вселенная Толкиена по отношению к этому народу пристрастна вплоть до агрессивности. Отделённость гномов от иных рас, их принципиальная закрытость и сосредоточенность на внутренних проблемах порождает рецептивный парадокс, согласно которому господствующая идеология провозглашает наугрим «лишним», чужеродным элементом. Мол, не больно-то и хотелось. Гномы несовместимы с другими народами по всем параметрам: от физиологических до культурно-мировоззренческих, – и досадная неспособность эльфийско-человеческой цивилизации эту несовместимость преодолеть выливается в легенду о творении Ауле, в одно и то же время насильно вписывающую наугрим в онтологию Арды и решительно отвергающую их.
И в этом контексте удивительно появление гномов в «Некоронованном» не просто как второстепенных персонажей, возникающих в тех точках сюжета, где их деятельное присутствие необходимо, но как отдельной культуры, представляющей собой самостоятельный предмет интереса не только автора (это ещё была бы половина чуда), но и героя. Гномья цивилизация показана в романе как «вещь в себе», то есть независимый фактор, с которым центральным персонажам необходимо считаться, а не просто использовать ради собственных нужд. Подобное отношение к наугрим в пространстве Арды до такой степени экзотично, что, думаю, о социально-мировоззренческих особенностях гномьей жизни в исполнении Альвдис будут говорить много и бурно. Мне же хочется сказать о менее очевидных вещах.
Гномьи эпизоды «Некоронованного» не только комплементарны Толкиену в том, что касается отношения эльфов-людей к наугрим, они много интересного добавляют и к истории гномьего народа как таковой. Во-первых, весьма затейливыми с учётом новых фактов оказываются пути и методы миграции имён между родами наугрим. Гномы Синих Гор, с которыми в романе общается Аранарт, как известно, не принадлежат к династии Дурина. Тем не менее их имена совпадают с теми, что приведены в родовом древе Гимли (см. Приложения к «Властелину Колец»): владыка Фрор – тёзка одного из братьев Трора (дедушки Торина Дубощита), того самого, который вместе с отцом Даином I погиб от лап и челюстей дракона в Серых Горах; его сын Фрерин носит то же имя, что и младший брат самого Торина, героически павший в битве при Азанулбизаре. При этом Фрор и Фрерин «Некоронованного» – современники изгнания Дома Дурина из Мории, то есть получают свои имена раньше, чем их тёзки из канона. Иными словами, антропонимикон гномов из Эред Луин становится косвенным (но вполне внятным) доказательством тесных культурных контактов между различными ветвями рассеянного по Эндорэ гномьего народа. Надо сказать, это весьма существенное обстоятельство для истории похода на Эребор, в экспозиции которой Торин Дубощит – весьма успешный правитель, чьи подданные принадлежат к разным домам наугрим.
Ещё более изящный комментарий к истории гномов Арды – имя проводника Аранарта по Синим Горам: Эйкинскьялди. В англизированном варианте – «Оукеншильд», то есть Дубощит, прозвище Торина, полученное им, если верить Приложениям к «Властелину колец», в ходе сражения при Азанулбизаре и без какой-либо отсылки к предкам (тем более принадлежащим к другому Дому). С учётом ономастикона «Некоронованного» эта интерпретация значительно расширяется, с одной стороны, позволяя строить гипотезы о генеалогии Торина (а проблема гномьих женщин – вполне в сфере интересов Альвдис), а с другой – превращая всю гномью культуру в куда более сложный механизм, по отношению к которому допустимы различные толкования на нескольких уровнях одновременно. Это уже не искусственный конструкт, призванный заполнить сюжетные лакуны, а едва ли не полноценная демиургия.
И во-вторых: в неожиданную параллель с каноном встаёт история гибели младших сыновей Арведуи в «заброшенных» гномьих пещерах Эред Луин. В воспоминании Толога точно обозначена причина, по которой Ондомир и его отряд пренебрегают территориально-расовыми границами: «решили, что из-за незанятой внешней пещеры гномы не станут ссориться». У внимательных читателей «Хоббита» эта коллизия не может не вызвать чувства узнавания: переход Торина и Компании через Мглистые Горы.
Кстати говоря, это не просто удачное совпадение. Торин, как сообщает нам «Властелин Колец», не просто Король-под-Горой в изгнании, он наследник верховного Дома наугрим – Дома Дурина. Становясь правителем гномов Синих Гор, он, согласно принципам властной мистики, принимает на себя ответственность не только за настоящее и будущее, но и за прошлое своих новых подданных, в том числе за их родовые грехи. Ни сам Торин, ни его предки не несут ответственности за гибель арнорских принцев, но эта вина становится его трагическим наследством, за которое уже в каноне ему придётся расплачиваться симметричным наказанием.
На примере этих, на первый взгляд, незначительных деталей хорошо видно, как устроено художественное целое «Некоронованного»: различные фрагменты его мира оказываются связаны прочными нитями – и, потянув за любую из них, можно раскрутить весь клубок истории. Кажется, это и называется гармоничным повествованием.
6. От хюбриса до смирения
Перед нами ещё одна вещь, которая делает Аранарта эпическим героем и которую он благополучно преодолевает. Понятен ужас Голвега, когда молодой князь страстно, даже яростно требует от судьбы Знака: отныне Аранарт открыто встаёт в ряд священных безумцев, не просто обращающих речь к божеству, но требующих внятного, а главное – адресованного персонально им ответа. Алчущих урвать запретного знания, заглянуть за покрывало Исиды, узреть Творца в его подлинном величии, сжигающем всё материальное.
Героическая наглость Аранарта – это тот стержень, на котором все эти годы держался Арнор, позволяя себе не замечать собственных подрубленных колен.
Именно этот стержень теперь мешает коленям исцелиться, а Арнору – выбраться из эсхатологической зоны пограничного бытия.
Этот стержень должен быть уничтожен.
Этот Арнор должен быть уничтожен.
Их убийцами и станут полярное сияние и Гурут Уигален.
Я требую Знака не для себя, говорит Аранарт. Я требую его для Арнора.
Он лжёт.
Вопрос о том, как Аранарт может продолжать отделять себя от своей земли даже после того, как в нём открывается дар исцеления, решается не так уж и сложно. Исцеляющие руки, подтверждающие королевский статус Аранарта со всей полагающейся этому статусу мистической нагрузкой, для самого героя «вырастают» едва ли не из худшего поступка его жизни – предательства доверившихся ему. Он не то чтобы не знает о том, что королевство – это мистическое тело короля (конечно, не знает, откуда ж ему знать средневековую теологию власти), он не позволяет себе верить в эту связь.
Но от его неверия она не перестаёт существовать.
Понадобится специальный разговор с Линдис, чтобы привыкший скрывать и прятать всё и вся князь перестал прятать себя самого от себя самого и осознал, что Знака он требует всё-таки для себя – того огромного себя, разорванного на клочки отдельных земель и приправленного пепелищами прошедшей войны.
Он отправляется в путь, чтобы доказать, что он и есть королевство.
Катастрофа случается потому, что он – не королевство.
Авторское искусство метафоры и символа в «Некоронованном», если попытаться (условно) свести его к краткой формуле, состоит в неполном осуществлении любого сравнения. Вместо полноценного шага всякий раз делается маленький шажок – сравнение, казалось бы, лежащее на поверхности, но на деле скрывающее под собой настоящее сравнение. Подлинная цель авторского внимания всякий раз оказывается за пределами того отрезка, который прочерчивается сюжетным сопоставлением или параллелью; задача читателя, надлежащий ему мысленный эксперимент – продлить этот отрезок до истинного пункта назначения.
Олени, которые продолжают рыть копытом снег, даже обнаружив под ним смертоносный лёд, – не только дунаданы, ещё не сообразившие, что их унесло в открытый космос Севера. А в конечном счёте – и вовсе не они. В первую голову это сам Аранарт, точнее часть его – Аранарт Арамунд, бык, вспахавший новую жизнь для своего народа. Бык, нелепый и даже опасный своим упорством на дрейфующем льду.
Чтобы стать королем, Аранарту пришлось стать этим Арамундом, не видящим препятствий и не знающим о них. Теперь же ему придётся научиться быть кем-то еще.
Он требовал Знака от Эру, что он король, но это ему нужно подать Эру такой Знак.
Путь, который он считал доказательством бытия, станет средством становления.