– Фириэль, – сказал Арведуи вечером того же дня, – ты знаешь, из чего стропила в их домах?
– Нет, я так и не поняла.
Князь хмурился. Словно этот разговор был совсем не о стропилах.
– Это китовые ребра.
Он мрачен и не скрывает этого.
Она еще не… она уже поняла, просто не хочет верить своей догадке.
– Чтобы построить нам дома, – продолжает он, – им надо будет убить двух или трех китов.
– Ты собираешься… – едва шепчет она.
– Ну а как иначе? – мягко говорит он.
Она закрывает глаза и какое-то время стоит неподвижно. Утес над морем.
Не нужно ничего объяснять, она всё отлично понимает. Да, все народы уважают храбрость, и вождь, если он не старик, обязан быть первым на охоте. Да, если дунаданы просто примут дома как дар, на них будут смотреть с презрением. Жить под такими взглядами… лучше смерть в снежной пустыне.
Она смотрит ему в глаза. Он медленно кивает несколько раз.
Не нужно ничего проговаривать.
Да, он не моряк. Но воин научится держаться в каяке на волнах. Это то же самое искусство, только скакун другой. Да, он не верит, что его ждет смерть от хвоста кита. И она не верит тоже.
– Я поговорю с Хулахом, – произносит Арведуи. – Я учу его, пусть он поучит меня.
– Когда? – едва слышно говорит Фириэль.
Она спрашивает не о том, когда он поговорит с внуком вождя.
– Откуда знать? Когда появятся киты.
Хулах был безумно горд, что может чему-то научить своего наставника. На следующий же день он вывел в море небольшой каяк, и Арведуи стал учиться держать равновесие в лодке, которую прибрежные волны перебрасывали с ладони на ладонь.
Здесь выпадешь – Хулах вытащит. А на охоте – нет. Это князь уже давно понял: лоссофы не дорожили жизнью. Хочет тундра или море взять человека – добыча есть добыча.
Китов пока не было. Можно хоть как-то подготовиться. Кидать гарпун по мишени: связать несколько пучков травы, бросить их на воду и учиться попадать из пляшущей на волнах лодки. Ненамного сложнее, чем стрелять со спины коня.
У гарпуна длинный ремень с огромными пыр-пыр – поплавками, каждый из шкуры целого тюленя. Кинул и вытягивай.
Эти упражнения дунадана сделали его героем поселка: лоссофы никогда не думали, что можно тренироваться вот так, на мишени из травы. У них юноша сперва выходил в море гребцом, потом ему доверяли гарпун, но учился он прямо там, на охоте… и если кто попадал в своего первого кита, это было событие.
Но их странному гостю всего этого показалось мало. Хулах потом с гордостью излагал, как южанин потребовал, чтобы ему нарисовали кита на камне и объяснили, куда лучше всего попасть. Так что он не просто намерен поразить морского исполина на первой же охоте, но нанести серьезную рану.
«Будь осторожен», – каждая женщина если и не говорит это своему мужчине, то хочет сказать.
«Буду» – отвечает мужчина, и обычно его слова значат лишь «замолчи и уйди».
Фириэль ничего не говорила мужу. Зачем произносить слова, которые ему и так известны.
Но Арведуи отвечал ей. Не словами.
Не чувствуя холодных сырых ветров, она днями стояла на холме, откуда бухта была как на ладони. Она неотрывно смотрела, как пляшет на волнах маленький каяк, как снова и снова летит гарпун по плетеной мишени… а потом, спускаясь встретить усталого мужа, она видела, как меняется его походка, разворот плеч – его тело наполнялось радостью, той особой радостью понимания движения, которое изведал каждый обучавшийся воинским искусствам: твое сознание чисто, твое тело думает само.
Он улыбался ей, и эта улыбка означала, что всё действительно будет хорошо.
От того, что его тело излучало эту радость, Фириэль стала ощущать, что в ней вдруг зажглась и разгорается юношеская страсть к нему. Женщина была уверена, что всё давно в прошлом, взрослые сыновья… а вот так. Но нельзя! она прекрасно понимала это и не выдавала своих чувств. Суеверные люди считают, что нельзя потому, что хозяйка леса, моря и где там еще охотятся приревнует охотника к человеческой жене и погубит его, – что взять с суеверных! а Фириэль видела, что он сейчас каждой мышцей ищет тот единственный правильный удар, и отвлечь его – значит безнадежно сбить его поиски, и он в лучшем случае промажет по киту, а в худшем…
На счастье Фириэли, он сейчас почти не замечал ее, вслушиваясь в усталость мышц, день ото дня сменяющуюся уверенной силой. Он шел по берегу, а ноги его думали о дне каяка, взбирающегося на новую волну и летящего вниз.
Все жаждали увидеть, что же выйдет из этих затей южанина.
Заранее спорили за места в лодках. Хулах безжалостно отобрал десяток своих друзей, и не было никакой надежды, что кто-то из них откажется и уступит место хотя бы и своему отцу.
С нетерпением ждали китов. Самые глазастые лоссофы не сходили с высокого утеса, высматривая призраки фонтанов у горизонта.
Наконец радостный крик сотряс поселок. Все кинулись к каякам: счастливчики – плыть, прочие – провожать.
Охотники раздевались, оставляя лишь нижние штаны. Арведуи с сомнением взялся за меховую рубашку – снимать, нет? Хулах хлопнул его по плечу: не замерзнешь, скидывай!
Большие каяки – на десяток и больше гребцов – столкнули в воды, весла как ножи в слой жира вонзились в крутую прибрежную волну, и охотники устремились навстречу серым громадам, которые уже были видны любому.
Обжигающий ледяной ветер. Как дыхание многорукого существа – единые движения гребцов. Отклониться назад, выпрямиться, снова… каяки легко бегут по волнам.
Ближе, ближе серые громады. Их четверо. А нас шестеро. Они держатся стаей. А мы разбежались широким охватом. Отрезать от стаи того, кто, еще не чуя в нас врагов, уйдет в сторону.
Отделили. И в него полетел первый гарпун. Попал, но едва поранил. Неважно, главное – засел в слое жира. У их гарпунов хитрый поворотный наконечник, если уж поразил, так останется в ките.
И первые шесть рыжих пыр-пыров потянулись за добычей. Эти поплавки из надутых тюленьих шкур замедлят кита.
Великан хочет уйти. Он не плывет, он мчится.
За ним!
Не уйдет!
Жарко.
Догнать!
Мы догоним. Ровное дыхание и сильные руки. Мы быстрее. Чуть-чуть, но быстрее.
Рыжие поплавки на воде. Уже ближе. Еще ближе.
Гарпун… соскользнул. Вытянули в каяк. Еще! Попал, но опять неглубоко.
Кит понял, что окружен. Развернулся, нырнул.
..!
Где я и что я? Жив? Жив. Каяк, лоссофы… кит. Далеко слева.
Что это было?
Он прошел под каяком и толкнул его.
Обошлось.
Не перевернулись.
Владыка Ульмо…
В погоню.
Кто устанет раньше – это зверюга или мы?
Как жарко...
Ближе.
Гарпун. Еще гарпун. Оба попали. Оба неглубоко.
Снова разворачивается. И?
Целы.
На второй раз уже не так страшно. Или ударил слабее?
Гарпун… мимо.
Развернулся… ты ошибся, зверь: две отставшие лодки навстречу. Гарпун. Еще гарпун.
Слабо бьют.
На то и надежда, что эти пыр-пыры мешают ему плыть. Вон их уже сколько за ним.
Арведуи не спешил. Он жадно следил за движениями лоссофов, метавших гарпуны; не разумом, но мышцами думая, что же эти охотники делают неправильно, почему наносят лишь легкие раны.
Кит двигался медленнее, но пока был жив и почти цел. Связка рыжих поплавков мешала ему куда больше, чем гарпуны, большинство которых застряло в слое жира.
Он погружался… только пыр-пыры снаружи, снова выныривал, иногда оказываясь не дальше трех-четырех локтей от каяка. Один раз, пытаясь вырваться, он прошел рядом с кормой и хлестнул Хулаха по спине хвостом. Тот чуть не упал, но удержался… а потом расхохотался, делая вид, что ничего опасного не было.
Чуть показавшаяся спина. Вверх, по плавной дуге вверх. Туша во всей мощи – видны бледно-зеленые морские… что-то, растущие на ней. Как дерево замшело. И выдохом – плавно вниз. Снова вверх.
Арведуи начинал чувствовать движения кита как свои собственные. И едва зверь опять пошел вверх, дунадан плавным движением встал, развернулся всем корпусом, рука сама собой подняла гарпун…
…это было единым движением – своего тела и туши кита, единым выдохом – только кит выдыхал, поднимаясь, а человек – широко замахиваясь, они вырвались одновременно – воздух из макушки зверя и гарпун из руки, и завершением дуги, таким же естественным как дыхание, гарпун полетел, чтобы глубоко войти в бок кита.
Дуга зверя резко обломилась, тело ушло под воду, но тотчас вверх вырвался фонтан куда более мощный, чем кит выпускал прежде: воздух из раны.
Лодку обдало брызгами.
Пробито легкое.
Лоссофы радостно гомонили, а дунадан стоял, не слыша их. Его тело пело радостью, но не восторга победы или утоленного азарта, нет, то была радость единения, отчасти похожая на любовное, только глубже и сильнее: когда твой дух, тело, оружие и тело зверя становятся одним существом, ты ощущаешь это всё собой, нет охотника и жертвы, а есть общее движение, которое должно быть завершено, и завершить его так же легко и естественно, как дышать.
Обратный путь был долгим и утомительным.
Пробитое легкое означало быстрое окончание охоты (а то ведь могло бы и гарпунов не хватить, так бывало), и это было радостно. Но оно же означало, что тело мертвого зверя наберет больше воды, ведь одним внутренним поплавком в туше теперь меньше. И тащить такого кита тяжелее.
Его привязали к лодкам широкими ремнями, тюленьи поплавки облегчали вес добычи, но азарт уже сошел, а до берега было далеко, и грести приходилось с двойным усилием… и даже уже не очень жарко, и скорей бы домой.
Фириэль стояла на своем холме. Было бы ложью сказать, что она тревожилась или волновалась. Все чувства в ней застыли, окаменели. Она не ободряла себя тем, что Арведуи осторожен как никто, что он действительно готов к этой охоте. Она не пугала себя мыслями о почти ледяной воде и мощи гиганта, способного перевернуть каяк. Она не думала ни о чем.
Она неотрывно глядела на серую гладь моря.