– Ты не мог погибнуть как-нибудь по-другому?! – Аранарту хотелось кричать, но сдавленный голос прозвучал тише шепота.
– Ну, в Дориате меня недострелили. А хорошего орка не встретилось…
Князь зашипел сквозь стиснутые зубы.
Нолдор молчал. Вина, даже отпущенная, не перестает быть грузом, который тебе нести дальше.
Аранарт кусал губы, не глядя на былого аглонца. Или слово «былой» – лишнее? Смерть не освобождает эльфов от их прошлого.
Нет, Хэлгон не стал в его глазах древним чудовищем – всегда было известно, что он служил Келегорму, а в общем понятно, что это значит… просто невовремя. Не готов еще и к таким сложностям.
Ладно, будем это учитывать.
И всё же…
– Хэлгон, ну а если бы не это..?
Нолдор уже открыл рот, чтобы сказать: да, конечно, я надел бы тунику с гербом Арнора – после тысячи лет службы твоей стране было бы странно иное.
Вместо этого он азартно сверкнул глазами и проговорил:
– А если попробовать…
– Попробовать – что?
– Спрятать на самом видном месте.
– Хэлгон, но ты сам только что говорил…
– Что линдонцы не должны меня увидеть, да, – разведчик чуть улыбнулся, подобравшийся, словно зверь перед прыжком. – Аранарт, если тебе это действительно нужно, то у меня есть идея.
– И?
– Возьми в эскорт тех, кто помоложе. Вели им дочиста сбрить бороды, кому есть что брить.
– И ты полагаешь, это позволит не заметить одного эльфа среди одиннадцати людей?
– Да, – прищурился Хэлгон. – Потому что никто не ожидает там увидеть эльфа, а мы больше доверяем нашим мыслям, чем глазам. А главное – мы не люди и не эльфы. Мы – эскорт. Смотреть будут на туники, а не на нас. Единственное лицо, которое будет всех интересовать, это твое. Поставь меня подальше от тебя.
– Подальше?
– Именно. Смотрят всегда в середину. Тот, кто в стороне, останется незаметен. Знаю, разум говорит обратное. Но поверь моему опыту.
Аранарт покачал головой, но это был не отказ, а скорее удивление, что он соглашается на такую затею. Не время для игр в прятки. Линдонцам действительно не стоит видеть Хэлгона, особенно плохо будет, если это случится при гондорцах… Так почему же они, два разумных воина, ведут себя как мальчишки?
Нет. Это не ребячество. Этот эскорт – знак того, что Арнор жив. И кому как ни эльфу, для которого эта война длится… сколько веков он здесь? – кому как ни ему быть символом непогибшего Арнора?
– Хэлгон, мы действительно собираемся это сделать?
…а у него лицо посветлело. Значит, мы просто обязаны сыграть в эту игру. Не будет эта игра лишней. Несмотря на то, что война.
Именно потому, что война.
Ручеек.
Тихий, непрестанный ручеек жизни. Арнорцы добираются до Мифлонда.
Они даже не о крове и пище мечтают. Они готовы спать под открытым небом и питаться кореньями, им не привыкать. Их заветная мечта проще: жить, не вслушиваясь – не раздастся ли волчий вой, не вглядываясь – не рыщут ли ангмарцы в горах.
Высшее счастье для них – жить без вечной тревоги.
Они входят в город эльфов и видят арнорское знамя на одной из башен. Видят молодого князя, который жив вопреки всему. Видят родных: сейчас все, кто выжил, родные друг другу.
И они рыдают.
Как когда-то рыдала Фириэль.
Всего лишь апрель, но припекало по-летнему. На тренировках пот лил с бойцов в самом буквальном смысле, и это было дважды хорошо: и уж точно не останется сил переживать и волноваться, и – после всех холодных лет эта жара казалась праздником.
Гоняли друг друга до темноты, благо теперь темнело поздно.
Аранарт и Хэлгон шли к себе, дунадан чувствовал себя усталым настолько, что сейчас лег бы на плиты мостовой, на эти ровно отесанные плиты, встык подогнанные друг к другу… да, лег бы – и не шевелился. Долго-долго. И делайте с ним что хотите – он не встанет. Но князь шел, и странное дело – от этой зверской усталости он чувствовал себя почти счастливым. Всё хорошо… насколько это возможно сейчас: арнорцы прибывают, эльфы придут, Гондор плывет, Хэлгон принесет горячей воды помыться и можно будет упасть на ложе, а потом спать, спать, спать. До самого рассвета. Жизнь если и не прекрасна, то, по крайней мере, хороша.
Хороша тем, что впереди война, а не неизвестность.
В их окне виднелся силуэт.
Голвег? Вернулся так рано? Почему? И что он свет не зажжет, темно же.
Оба ускорили шаг. Усталость вместе с жизнью, если не прекрасной, то хорошей, остались позади.
– Я ждал тебя не раньше конца апре… – начал Аранарт, входя.
Голвег, сидевший у стола, медленно поднялся.
В комнате было совсем темно, фигура следопыта была черной в проеме окна, где между свинцовых вод залива и ночного неба рыжели остатки заката.
Не просто дурные вести. Очень дурные.
– Что? – потребовал князь.
– Ты был прав, – севшим голосом ответил Голвег.
Он развернул ткань, в которой был на столе небольшой предмет. Кинжал. Протянул Аранарту.
Темно.
Но видно. И молчание Голвега подтверждало все догадки.
Хэлгон зажег светильник – безотчетно, руки делали свое дело, а разум… разум не помнил этого кинжала у живого, но нетрудно понять, чей он.
Комната осветилась, сверкнули семь звезд на рукояти.
– Как? – произнес Аранарт, глядя в глаза Голвегу.
– Так же, как и Ондомир.
– Ясно.
Кинжал, поблескивающий в дрожащем огне светильника. Вот и всё, что осталось от брата.
Когда первое оцепенение горя отпустило их, оба следопыта вышли.
Голвег зашептал, будто князь мог услышать их сквозь плотно закрытую тяжелую дверь:
– Хэлгон, ты же принесешь… спроси у лекарей, чем раны промыть, так и скажи: промыть, мол, рану, а то, что она не снаружи, это ведь…
– Я принесу, – откликнулся нолдор и сделал шаг к лестнице.
Дунадан ухватил его за рукав:
– Я ведь видел этот кинжал раньше, совсем раньше, до всего. Я приехал тогда на праздник, ему двадцать исполнялось, а у меня подарка нет, я прихожу к Бериону… ты помнишь Бериона?
– Помню.
– Прихожу, вижу… красота же! Простой, ничего лишнего, загляденье; в руке – песня. А Берион мне: не тяни лапы, это не про тебя сделано. Я: да я не себе, я младшему принцу. А он: так он и есть подарок младшему. А я тогда: чей, мол? я перекуплю, уж больно хорош! Ну он мне и сказал, чей…
Голвег резко выдохнул.
– Так принесешь?
– Конечно, – сказал нолдор и попытался высвободить рукав. – Я сейчас.
– Нет, ты подожди, Хэлгон, ты послушай. Ведь не ему же говорить это… ты послушай, Хэлгон, ведь нельзя говорить о таком, нельзя ему про это… Ты думаешь, отрубленных голов я испугался? Видели мы пещеры, где без голов, видели и хоронили. Не первый он был и не последний. И ведь никто кроме нелюди мертвых не уродует, ну так те и служат нелюди; а про Ондомира мы знали, мы готовы были, и к тому, что без голов, и к тому, сколько месяцев они там пролежали и что от них звери оставили; рвало нас только в первый раз, потом привыкли, ко всему привыкнуть можно, Хэлгон, ко всему…
Такой взгляд эльф видел у раненых зверей.
Принести бы ему выпить, да хоть просто воды принести! Вода за дверью, так ведь шагу не сделать.
– Не в том дело, Хэлгон, что перебили их. Много их было, понимаешь, много… очень. И женщины были, и дети. Женщинам головы не рубили, отличить легко.
Голвег резко притянул нолдора к себе и зашептал ему в лицо, яростно, отчаянно:
– Собрал он их, ты понимаешь, собрал! Думал же, что он последний… с братьями неизвестно что, с отцом, матерью… князь ли он, не князь, но правитель. Правитель Алдамир! И искал по пещерам народ, собирал. Наверняка ему говорили, что это опасно, что слишком много – они выдадут себя, не могли ему этого не говорить! А он совсем щенок, сердце горячее, не оставит он свой народ неизвестно как перебиваться… у него охотники, дичь настреляют, а там же женщины, много женщин, дети. Летом ведь на Сумеречном тихо было, никаких тебе ангмарцев, никаких волколаков… поверил мальчик тишине.
– Зимой? – тише шепота спросил Хэлгон.
Голвег опустил веки, кивнул.
– Не мастак я определять, сколько времени труп пролежал, но по всему судя – зимой. И с волками.
Он вспомнил детские скелеты с разгрызенными костями.
– По доброте, Хэлгон, понимаешь ты это?! – он шептал, и его дыхание обжигало нолдору лицо. – По доброте и по заботе!
– Бедный мальчик, – выдохнул эльф.
– Ты же не расскажешь ему этого, Хэлгон, нельзя такое рассказывать, никому нельзя!
– Никому.
Сглотнул, сказал:
– Ты хотел выпить. Пойдем.
– Да что уж теперь, пей не пей… Сколько там женщин было, Хэлгон, сколько… летом, видать, бежали на запад, думали, Сумеречный безопаснее Северного Всхолмья… а с принцем совсем хорошо будет.
– Голвег, тебе надо выпить. Прошу тебя, пойдем.
Не морские кони
– Приведи себя в порядок, – сказал Голвег, ставя на стол зеркало. У кого из фалмариэ одолжил? Женское, изящное, волны и чайки в оправе.
– Я невеста на смотринах, что ли? – скривился Аранарт.
– Нет, – невозмутимо отвечал старый воин. – Именно потому что ты не невеста на смотринах, ты должен быть безупречен. Гондор считает тебя мертвым; так каким ты воскреснешь? Таким ты и будешь для них.
– Я сильно похож на разбойника?
– Займись, – коротко ответил Голвег.
Аранарт послушно сел к зеркалу… и замер. Тот, кто смотрел на него из отполированного серебра, был ему незнаком.
Резкие скулы, вертикальная морщина сквозь лоб. Заметная проседь в черных волосах, две широкие пряди седины – на левом виске и ниже, почти у шеи.
Когда последний раз смотрелся в зеркало? В Форносте… сколько же лет назад это было? Два года? Всего два года?
Неужели это было… та жизнь, которая казалась им суровой, а сейчас называешь ее – жизнью до войны…
Просто жизнью называешь.
Надо подровнять бороду. А то действительно на разбойника похож стал.
Надо…
…ему бородой всегда занималась мама. Давным-давно, когда уже стало что ровнять, она предложи