– Делать вам нечего. С вашими блисталищами.
Талион налил ему еще. Спросил:
– А ты – со скольких лет?
Арнорец пригубил. Качнул головой:
– А я не знаю, о чем ты спрашиваешь. При отряде – с двенадцати. Правда, в основном коней чистил… – он улыбнулся, одними глазами. – В рейдах с шестнадцати. Командиром… как бы тебе сказать… в общем, с двадцати четырех, но… был хороший человек Дорон, был у него отряд. Но командовала этим отрядом всякая знатная мелочь. Я в том числе. По полгода примерно, потом домой, потом снова к нему. Всё всерьез, всё взаправду. А если молодой командир по неопытности… тогда Дорон отменил бы приказ. Боялись мы его… больше Ангмарца. У нас же тогда мирно было, стычки с рудаурцами не в счет, Моргул только в преданиях.
– Погиб? – осторожно спросил гондорец.
– В самом обычном рейде. Еще до войны. Мы поверить не могли, когда узнали.
Он вздохнул, отставил кубок.
Талион внимательно смотрел на него.
– Ну а после тридцати уже сам, без присмотра. Вот так.
Ну да. Или война, или подготовка к ней.
Та война, которая до Войны была…
И за победу не пьет, не привык к такому, похоже. Кубки ведь на пирах подымают.
– Значит, Эарнур любит блистать? – прищурился арнорец. – Вот и отлично. Поведет вашу конницу… последний и главный удар.
– Тебе не придется его долго уговаривать, – кивнул Талион.
Аранарт отпил, глянул на тысячника поверх кубка:
– Возможно, не мне. Хотя как завтра совет пойдет.
Талион чуть не ответил «Слушаюсь». Скрывая замешательство, пододвинул князю миску с походными лепешками. Пьет он, конечно, немного, но всё же заесть будет нелишне. Да и вкус вина так лучше чувствуешь.
Князь благодарно кивнул, взял одну, разломил… и тут понял, что ничего не ел второй день. Но выучка светлой памяти Дорона была железной: ты командир, ты никогда и никому не покажешь, что голоден. Аранарт медленно жевал – дескать, он никуда не спешит… вспоминалось, как Дорон иногда день, а то и два подряд не подпускал его к отрядному котлу: будь готов терпеть голод, будь готов отдать последний кусок своим воинам, а вообще корешков накопать наследнику незазорно, но только чтобы никто этого не видел.
– Вот еще о чем подумай, – сказал он, когда лепешка, как ее ни растягивай, закончилась. – Там, рядом с Отравным, есть неплохое место на скалах. Вся долина на ладони, а нас там не видно. Ты, я, Кирдан… кого из ваших ты хотел бы там видеть? Поспокойнее и поразумнее. Ненар, вероятно? И кто еще? Рилтин? Я слишком мало их знаю.
– А как ты собираешься передавать войску свои решения, князь? – сурово посмотрел на него Талион. – Гонцы по твоим скалам будут лазить?
– Особенно ночью, да, – мрачно усмехнулся тот. – Я думаю об этом. У меня есть несколько идей, но ни одна мне пока не нравится.
Он допил вино.
– Мне лучше уйти до света. Разговоры о том, что я был у тебя ночью, нам совершенно не нужны. Хотя, несомненно, мы обсуждали хитрость с обозом.
– Ты скрытен прямо как влюбленный, – хмыкнул Талион.
– О прекраснейшая, – подхватил Аранарт, – хоть твой жестокий отец и против нашей любви, но в сердце моем…
– Подзатыльник дать, князь? – со всей возможной грозностью прозвучал голос «прекраснейшей».
– Ты заметил, – совершенно ровно ответил тот, – что называешь меня князем только когда недоволен?
Кирдан говорил негромко. Как всегда. Это заставляло вслушиваться в каждое его слово.
И холодеть.
Он повторял все те слова о Моргуле, что уже были известны Аранарту. Он произносил то, что сказал ему князь Артедайна.
Он предлагал гондорцам самим, добровольно ослабить свое войско втрое.
Он замолк. И молчание было ему ответом. Спорить с древнейшим эльфом никто не решался, но – согласиться с таким планом?
Аранарт прошептал, глядя в никуда:
– Но ведь так, именно так погиб мой дед…
– Ты не знал или забыл, князь, – Талион сам не ожидал от себя этого гневного рыка, – что твой дед пал на равнине, а здесь горная долина! И у него не было двух отрядов конницы в засадах!
– Я не сомневаюсь в мощи гондорской конницы, особенно если ее поведет принц Эарнур…
Тот сверкнул глазами.
Аранарт от волнения дышал тяжело, словно запыхался:
– …но перед этим войску придется биться день и ночь. И самый тяжелый бой будет ночью, когда воины уже устанут. Это верная смерть большинства, а в случае поражения…
– Как ты можешь думать о поражении! – воскликнул Эарнур.
– Если успеть укрепиться на этом холме. Хотя бы палисады… – думал вслух Ненар.
– …успеть вырыть ров, – кивнул Рилтин.
– Один гондорец стоит в бою пятерых ангмарцев! – Аркалинт. А хорошо бы его убедить, что Ангмарец непременно нападет на обоз. И отправить сторожить пустые телеги.
Тысячники Гондора говорили все разом, кто более разумное – о походных кузнях и запасе стрел, кто более доблестное, но думали уже только об одном: как они выиграют эту битву.
Как.
Какие сотни взять, кому встать выше, кому ниже, как создать пусть небольшой, но резерв на ночь и схватку с орками, нападут ли варги и нужны ли копья…
Только – как.
Осмелься сейчас хоть кто-то сказать, как опасно дробить войско, его бы назвали трусом.
Аранарт молчал.
Талион встретился с ним взглядом и беззвучно, лишь движением губ прошептал:
«Бра-во».
Тропами Арнора
Аранарт ехал к себе, когда его окликнули:
– Князь, тут пришли… к нам просятся.
Он поскакал, куда показали. Маленький отряд – десятка три – издалека показался ему детьми. Из дому на подвиги удрали, что ли?
Подъехав ближе, он понял, что отчасти ошибся. Но только отчасти.
Это были не дети. Это были хоббиты. Но возрастом с него и моложе.
Было странно видеть на их круглых лицах в обрамлении совершенно несерьезных кудряшек, видеть то выражение решимости и напряжения, которое он знал по сотням и тысячам лиц воинов. Видеть взгляд их предводителя – маленького ростом, но не духом – который боится, отчаянно боится и скрывает это, как сам Аранарт скрывает свой страх… боится, что их не воспримут всерьез. Что от них отмахнутся, как от глупых детей.
Князь Артедайна подъехал, спешился.
Стоявший впереди хоббит вскинул голову, собираясь сказать… но не успел.
– Перри? – нахмурился Аранарт, узнавая и не веря глазам. – Перри Мышекорь?
– Вы… знаете меня, сударь?
Значит, это действительно он. Хоббит из того сна.
Воспоминания обрушились, как поток холодной воды.
Молодые хоббиты – этот и второй, он еще про Гондор спрашивал, – Голвег с нолдорским именем и шрамом, которого у него нет, и отец… Усталое лицо немолодого воина. Худые щеки, ввалившиеся глаза. Темные волосы в беспорядке. Веера морщинок в углах глаз.
Отец, глядящий тебе в душу.
Что ты сделал сегодня? Несколько как бы случайно оброненных фраз, молчание – и гондорские полководцы считают своим то решение, которое они никогда бы не приняли, не подтолкни ты их к нему.
Отец… ты так не поступил бы никогда.
Это твой ответ, отец? Ответ судьбы? Но что это – оправдание? осуждение?
Печальный и светлый взгляд.
Ясно и чисто в душе, как от эльфийских трав.
Нет, хитрость не ложь. Талион – человек честнейший, а Кирдан… и говорить нечего. Без хитрости войну не выиграть. Но хитрость – не подлость. Даже когда сначала надо перехитрить своих.
Отец так не поступил бы. Вот поэтому судьба и взвалила это на тебя.
Еще несколько мгновений задержаться в том сне. Еще несколько мгновений побыть с отцом. Живым отцом.
Как живым.
Вернуться в реальность. Вернуться к войне. К войне, которую ты обязан выиграть.
– Ты же сын Дрого Мышекоря? Торговца табаком из Южной Чети?
– А, так вы знаете про него?
Значит, он действительно существует. Наверняка в точности такой, как в том сне.
Кристальный холод Истины. Что это – реальность большая, чем явный мир? Чем был этот сон? Почему он правдивее любой правды?
Отец, твой путь – ясность и свет. Мой – грязь и кровь. Ты прошел своим. Я должен идти моим. К победе.
И я пройду. Ты это знаешь.
– Наслышан.
– Сударь, – Перри наконец стал говорить то, что собирался, – мы лучники. Мы хорошие лучники. Не смотрите, что мы маленького роста.
Спокойный и серьезный взгляд этого человека, взгляд не только без насмешки, но и без снисхождения к «мохнолапой мелочи», ободрял и вселял надежду. А то так страшно… не битвы боишься, а того, что прогонят, вернешься домой ни с чем, и на всю жизнь тебя засмеют: вояка…
– Почему? – спросил Аранарт.
– Наши видели зарево на севере. Они говорят: тем негодяям, что сидели в Форносте, конец. А войска назад не идут, и, значит, война не кончена. И мы решили…
– …что тридцать лучников изменят ход сражения?
– Если каждый будет сидеть дома, то Король-Чародей захватит и наши земли! – крикнул кто-то из хоббитов.
– У вас нет доспехов. А у нас нет времени ни сделать их вам, ни подобрать.
– Так мы же лучники! Мы из засады можем! – Улти. Интересно, попросит рассказать про Гондор или нет.
– Пожалуйста, сударь, – почти по-детски попросил Перри. – Ведь мы тоже арнорцы. Как и вы.
«Мы тоже арнорцы».
После этих слов у тебя нет выбора.
Тебя учили рисковать своей жизнью. Жизнями товарищей. Тебя учили защищать свой народ.
Но посылать на смерть сотни и тысячи тебя не учили. Не думали, что настанет такой день.
Не учили выбирать, кому идти на смерть, кому остаться.
Ты не пускаешь в битву воинов, для которых война – это их дело. Но готов взять на Отравный бездоспешных мальчишек… мохнолапых. Потому что арнорцы идут туда все.
Потому что не пустить этих хоббитов в бой будет не заботой, не мудростью, а подлостью.
Разум кричит «отправь их домой!», а сердце знает: они имеют право решить, за что им жить. И за что умереть, если придется.
И если успеть немного укрепить Отравный… а гряда камней там найдется, при их росте спрятаться за ней…