ить ко мне в отряд – не делай больше этого тайно. Мне же моим в глаза теперь смотреть неловко: командир не знает, кого ведет.
– Прости, – Аранарт наклонил голову. Говорить о том, как Хэлгон настаивал? нет. Принял решение сам, отвечаешь сам. – Но я больше никого не прячу. Некого прятать. Он один.
– Жаль… – медленно проговорил сын Эктелиона. – А я было подумал… жаль.
Аранарт вошел тихо, но Хэлгон, до того лежавший с закрытыми глазами, повернул голову и посмотрел на него.
Князь сел на землю у своей походной кровати, на которой сейчас лежал раненый. Спросил:
– Хорошо пробежался?
– Просто отлично, – попытался улыбнуться тот.
– Ну, я рад, что ты доволен.
Надо было шутить. Лорд Броннир шутит, Хэлгон шутит, шутить – это правильно, когда пробито легкое – только это и остается, вот, к примеру, отличная шутка: легкое ранение.
– Почему-у?! – Аранарт взвыл в голос, будто был ранен сам. – Почему они не могли напасть на спящих?! Рудаурцы не стоят честного боя!
– Честного боя стоит не Рудаур, – тихо сказал Хэлгон. – Честного боя стоит Гондолин. И Линдон.
– Мы не за честь Линдона бьемся, – еще тише ответил князь, сжимая кулаки. – А за победу над Ангмаром.
– А что бы на это сказал твой отец? – слова давались с трудом, но говорить было необходимо.
– Мой отец, – взгляд Аранарта застыл, обращенный в никуда, и напряженное лицо напомнило то, каким было в ночь сожжения Форноста, – проиграл войну.
– Аранарт… – ну почему именно сейчас? почему ему придется говорить и говорить, когда и дышать-то можешь с трудом?! – послушай меня. У меня была прошлая жизнь. Я не совершил в ней ни одного поступка, который был бы против того, во что я верил и кому служил. Я был верен моему лорду – и живому, и мертвому. Мне не в чем укорить себя. Но, Аранарт, ты же понимаешь… Броннир не из робких, но когда он увидел меня, он побледнел от ужаса.
Боль в груди стала нестерпимой, и нолдор зажмурился, пытаясь справиться с ней. Он договорит. Даже если эта речь будет стоить ему жизни (да нет, не человек же он, чтобы умереть от такого!), но даже если – он договорит.
– Я хотел бы дожить до возрожденного Форноста, да. Но ты знаешь: если надо, я умру за тебя. Только, Аранарт, одна просьба: я не хочу умирать так, как в прошлый раз. Пожалуйста. Устал быть страшнее орка…
Князь молчал, плотно сжав губы.
Хэлгон осторожно дышал. Это действие, такое незаметное всю жизнь, сейчас требовало и сил, и внимания, и мастерства: вдохнуть совсем неглубоко, совсем слабо, чтобы не потревожить рану, и выдохнуть так же осторожно, неприметно… и снова… и снова… бинты на лбу мокрые, но не от крови, а от пота. Сложное это дело – дышать.
– Давай я всё-таки тебя перевяжу, – хмурым тоном сказал Аранарт.
Хэлгон качнул веками: давай.
Бинты у сына Арведуи были с собой всегда последние лет двадцать, с первого настоящего похода, когда он еще только мечтал командовать хотя бы дюжиной бойцов. А перевязывать он научился задолго до – еще десятилетним мальчишкой бегал помогать лекарям Форноста и «незадаром»: выздоравливающие бойцы, раны которых можно было доверить неопытным рукам сына князя, щедро вознаграждали его самым прекрасным на свете – рассказами о боях.
Достал бинты, флягу с водой, мазь, помог Хэлгону сесть, сам сел сзади, подставив ему плечо. Размочил повязку на голове, стал осторожно снимать. Руки твердо знали это дело, а мысли были далеко.
Да, пробежать почти сутки, держась за стремя, а потом сразу вступить в бой – это тяжело. Человеку не представить, насколько. Но и для эльфа тяжело. Только вот… сколько было в отряде пеших фалафрим? Два десятка? Три? И что, все более опытные воины, чем Хэлгон?! Да не поверить! И линдонцы… воины Гил-Галада, да, прошли не одну войну… только ведь и Хэлгон прошел – не одну. Нет, если бы дело было в бое с такого немыслимого бега, были бы десятки погибших, а прочие ранены… А потери невелики.
Нет, всего этого могло с ним не быть.
Аранарт закончил с раной на голове, занялся плечом. Хэлгон дремал – или казалось, что дремлет. Так проще обоим.
«Я не хочу умереть так, как в прошлый раз».
«Я хочу умереть не так, как в прошлый раз».
«Я хочу умереть…»
Ты хотел этого? Скажи правду.
Аранарт понимал, что не задаст этого вопроса. И не потому, что раненому надо дать отдохнуть. Не потому, что Хэлгон говорил сегодня слишком много для того, у кого пробито легкое. Аранарт боялся, что, если он спросит, то нолдор ответит: «Да».
Не подставлялся прямо под удары (чтобы Хэлгона, тысячу лет служившего Арнору, убили – и кто! даже не ангмарцы, а трусливые разбойники Рудаура! – Аранарт приказал этим мыслям… в общем, уйти и не возвращаться), но его обычная осторожность, а может быть и обычная ловкость – куда они делись?
И – почему?!
Что он, Аранарт, сделал такого, что Хэлгон стал искать смерти?
Сжег Форност? Но это было необходимо.
Сравнил себя с Феанором? Так об этом хоть и изредка, но с детства… и даже не с его детства, а еще с маминого. Когда у короля Ондогера дети Алдамир, Фарамир и Фириэль – любой, кто учил историю, услышит в ее имени другое!
Хотя ему, если и сравнивали с Феанором, чаще говорили «не будь похож». Так он это и сказал сам!
С плечом закончил. Ну, теперь бок.
– Не размачивай… – шевельнул губами Хэлгон. – Здесь не надо.
Не спит. Притворяется.
Действительно, здесь бинты не присохли. Странно.
Когда Аранарт снял повязки, в руки ему посыпалась сухая корочка – так кисель застынет, если не отмыть вовремя кружку. Эльфийские хитрости какие-то. Зато рана заживает под этой корочкой лучше, чем под любым из бинтов. Хорошо, что потратили на него это снадобье. Но теперь придется по-обычному, по-человечески – мазь, ткань и снимать потом размачивая… Шов какой тонкий на ране. И нитки другие. Сразу видно: эльфы зашивали.
Но никакие эльфы ничего не смогут сделать с пробитым легким.
Ему больше не бегать. По крайней мере, как раньше. Что бывает с эльфийскими ранами через век-два? Зарастет как и не было? Или вот это – на всю жизнь? На всю многовековую жизнь?
«Я хочу умереть не так, как в прошлый раз».
«Я хочу умереть»…
Если он не сможет привычно легко дышать, никакой многовековой жизни у него не будет.
…в первом же бою. Самое позднее – во втором.
Почему-у?!
Закончив с перевязкой, Аранарт уложил нолдора и остался сидеть рядом, положив руку ему на грудь. Пальцами он чувствовал, как ходит его левое легкое, как сильнее обычного бьется сердце, – а правая половина груди была неподвижна.
Сидишь так в надежде, что Хэлгону станет лучше. Наивная, детская надежда.
Да нет никакой надежды. Знаешь, что не помочь. Но раненому легче, когда он не один. Дело известное. Еще мальчишкой выучил.
На совет возвращаться нет смысла: он не услышит сейчас ни одного слова. Да и что он знает об ангмарских ущельях? Голвег там на месте, Глорфиндэль там на месте, пр-роклятье, там Хэлгон был бы на месте, он исходил их, он знает Ангмар лучше всех во всем войске… и он лежит, и начать его спрашивать было бы жесточайшей из пыток!
Пустота.
Даже в Мифлонде, даже при известии о смерти отца так не было.
Тогда была цель, тогда знал, чего хочешь. Сейчас… Ангмар разбит. Война выиграна… насколько это возможно. Вот это – та победа, к которой шел полтора года? Курганы над телами аданов и эльфов, сожженные трупы ангмарцев и орков, разоренная земля, уничтоженный Форност, бежавший, но невредимый Моргул… ради этого отдал жизнь отец?
Феанор проиграл войну. Ты на него не похож. Ты свою войну выиграл. И что?
…выиграл теми войсками, что собрал тебе отец. Пусть Гондор пришел с опозданием, но – по призыву Арведуи. И к эльфам за помощью тебя отправил – он. И от Моргула закрыл – собой.
Как язык повернулся сказать, что отец проиграл войну?!
Эта победа… или, вернее, этот разгром Ангмара, – столь же его, сколь и твоя. Да, для успеха одних войск мало, но твою огромную армию собрал он.
Отец!
Ты всю жизнь решал сам. Ты всю жизнь не ждал подсказки. Ни от кого. Тем более – от отца. Он не подсказал бы, даже точно зная ответ. Но ты приходил к нему, говорил, говорил, говорил… он молча слушал – когда чуть улыбаясь взглядом, когда совсем серьезно – и ты уходил с правильным решением, который нашел сам.
Отец. Выслушай сейчас.
…под его пальцами сердце Хэлгона стало биться медленнее, левая половина груди – двигаться тише. А правая под ладонью – неподвижна, да. Но хотя бы уснул.
«Я всегда считал, что разбить врага и победить – это одно и то же. Ангмар разбит. Но это не победа. Я солгу, если скажу ‘Мы защитили нашу землю’. Мы потеряли нашу землю».
Глаза Аранарта были открыты, и сознание ясно. Но спокойный сон эльфа, его мерное дыхание повели адана на грань яви… и другой яви. Более ясной. Более светлой. И более настоящей, как тот странный сон в доме Тома Бомбадила.
И он услышал голос отца. Его слова из того сна:
…я не знаю ничего лучше вересковых пустошей Арнора, его пологих холмов, между которыми петляют малютки-речки, его заросших озерок, холодных туманов по осени, пушистого зимнего снега и филигранных рисунков инея; я не знаю народа, столь же мудрого и спокойного, как коренные арнорцы – потомки нуменорцев, сохранившие спокойствие без отчуждения, мудрость без высокомерия, гордость без презрения.
Аранарт почувствовал себя мальчишкой, который впервые в жизни – не надел, нет: снял кольчугу. От какой страшной тяжести он освободился!
Почему он впустил войну в свое сердце? Почему стал мерить победу только числом убитых врагов? Если мы от них ничем не отличаемся, то ради чего мы бьемся?
Сын Арведуи мыслью скользил по тому странно-яркому сну, вслушиваясь в каждое слово отца – и неважно, о чем именно тот говорил: о Гондоре, о войне, о своей судьбе или ценах на хоббитские урожаи; слова не имели никакого значения, ответ был за ними – в тихом голосе князя, в печальном взгляде глаз, от которых лучами расходятся морщинки, в тоне, кажущимся усталым, и в огромном чувстве защищенности, которое испытывал каждый, кому доводилось близко знать последнего князя Артедайна.