Спасти этих людей может только чудо.
А чудеса, как и всё прочее, надо уметь делать. Чудесным образом ни одно чудо не сделается…
Что ты знаешь об исцеляющих руках? В детстве предпочитал с ранеными возиться, а не умные книжки читать… что же там было про руки Короля? королевский лист? и позвать по имени?
Ну, королевский лист найдется, сколько раз сами заваривали: как ни устанешь, а от его духа бодрее. А насчет имен… как, говорите, зовут второго мечника в пятой сотне? вот и придется узнать.
– Это ведь всё с левого крыла? – обернулся он к Элрохиру. – Бойцы Суретира?
– Вероятно.
– Пошли кого-нибудь за ним. Пусть ему объяснят: мне нужны имена их всех.
Сын Элронда кивнул. Он второй раз говорил с этим своим родичем, но видел в нем ту спокойную уверенность, которую знал в отце. И был готов слушаться: этот адан способен сделать то, на что решился.
Его намерения понятны безо всякого осанвэ, достаточно в лицо взглянуть.
Что с ним произошло? Отчего его рукам открылась та сила, которая веками спала в его предках и которая недоступна им с братом, хотя Элладан и мечтает о ней. «Ваш час еще придет», – говорит отец. А их родичу, стало быть, пришел.
Хорошо, что эльфы не умеют завидовать.
Аранарт собрался было сказать о королевском листе и о том, что проще не искать его на склонах, а обратиться к бойцам Голвега, у них наверняка…
…ну разумеется. Эльфы всё отлично знают и сами, это он от волнения не различает знакомые запахи.
Тем проще.
Суретир всегда считал себя счастливчиком, а после этого боя просто сам не верил в свою удачу. Его бойцы стояли в засаде, и ночью, слыша как зовут на помощь их товарищи, они все сквозь зубы ругали «этого эльфа с рыбьей кровью в жилах», не понимающего простых человеческих законов товарищества: просят о помощи – помоги! Гондорец попытался было заговорить с Голвегом о том, что ведь зовут же… но хмурый северянин в ответ выдал такую тираду… что, сейчас, когда всё кончилось, Суретир считал, что и тут ему повезло: запас ругательств стал куда богаче. Потом был бой, и тысячник узнал, что можно драться ночью как днем, темнота не помеха. Его зацепило, но легко, ему было не до ран, надо было с рассветом отвести войско на склон, открывая дорогу коннице Гондора.
…а потом был назгул. Может ли быть в жизни большее везение: ты встретил назгула – и остался жив! Когда холодом сковало тело и потемнело в глазах, Суретир отчаянно закричал себе «Нет, я не хочу умирать так!» – и, по счастью, назгул проехал мимо, а ты успел уклониться от удара, шедшего тебе в голову. Драться было тяжело, и ранило снова, но ведь выжил же.
Теперь надо обязательно дожить до внуков, чтобы им рассказывать, что видел назгула. А они будут спрашивать, какой он. А ты будешь говорить… слова всякие.
Какой… темный. Страшный. Что еще видел? А ничего. Тьма и жуть. И потом успеть увернуться от удара, а то без головы рассказывать не получится.
После боя эльфы напоили чем-то. Вкусное. Сладкое. Стало веселее, хотя и так радуйся: жив и на ногах. От помощи отказался – некогда, надо разбираться, что осталось от лучших трех сотен.
А теперь зовет этот арнорский молчун. Странный он… совет без него не собери, а он придет и ничего толком не скажет. Талион его за что-то очень уважает, и не в сходстве с дедом дело. Что-то он про этого молчуна знает… и тоже молчит. Заразная северная болезнь?
Зачем ему понадобились имена сраженных черной немощью? Письма родным писать? Так рано, они, может, еще выберутся. Эльфы помогут.
Но если эльфы зовут – лучше не спорить. Да, он знает по именам всех. Хороший командир после боя выяснит точно, кто выжил, кто нет, кто хоть сейчас догонять врага, а кто как эти… понадеемся на чудо. Там, где встретил назгула и жив-здоров, где эльфы передают тебе приказ человека (сам разговаривать разучился, вот через эльфов и велит?), там надеяться на чудо – это не глупые слова, а почти военный план.
– Ты знаешь их всех по имени? – хмурясь, спросил арнорец вместо приветствия.
Солнце уже опускалось к западным вершинам.
…понадобились ему имена на ночь глядя!
– Да, но зачем тебе?
– Хорошо. Этот?
– Ронион.
Один из сыновей Элронда (близнецов ни с кем не спутаешь, а кто из них кто – это, наверное, только их отец и различает) протянул арнорцу какие-то зеленые листочки, сказал «разотри», тот растер в ладонях, потом бросил в котелок с кипящей водой, который подал ему другой эльф.
…усталость и смутное раздражение, накопившееся в душе, как рукой сняло. Дохнуло запахом из детства – так пах родной сад, в котором он прятался в непроходимой чаще кустарников (и действительно непроходимой – мальчишка пролезал под стеной веточек и жестких листьев, а взрослым приходилось продираться за ним сквозь эту преграду), сражался с драконами и скрывался от самого грозного изо всех врагов: нянюшки. Тело стало легким; раны, боль которых привычно не замечал, и в самом деле перестали жечь. Он всегда считал себя счастливчиком, но сейчас в его сердце проснулась и развернулась та детская радость, которая сияет ярче солнца, которой хочется делиться со всем миром, но которую взрослые, озабоченные своей ерундой, совершенно не хотят принять.
Суретир сейчас смотрел на себя – вихрастого мальчишку в опять разодранной одежде, из-за которой раскудахчется няня, а отец потом отругает для порядку, – а мальчишка смотрел на него и спрашивал: ты смог? ты стал тем, кем я мечтал? ты командуешь войском, за тобой следом идут герои, ты побеждаешь, да?
Да. Да. И больше, чем да.
И хочется идти дальше, идти не ведая усталости, идти под знаменем вождя, который…
Северянин меж тем поставил котелок с отваром поближе к раненому, тот задышал глубже, пошевелился.
– Просыпайся, Ронион. Выходи из мрака.
Аранарт кивнул эльфам: помогите. Те приподняли Рониона, сняли бинты, чтобы дунадан мог промыть рану.
– Возвращайся, Ронион. Борись. Мы победили, ради этого стоит жить.
На вид рана не была опасной, но про ангмарские клинки Суретир слышал. И видел тела тех, кому помочь не успели.
Северянин движением опытного лекаря проводил влажной тканью по ране, и сведенное болью тело Рониона расслаблялось, мучения отпускали его, дыхание становилось легче.
– Ронион, иди к нам. Жизнь ждет тебя.
– Ты держишь его сейчас своей волей, – тихо сказал Элладан. – Ты уйдешь, и всё станет как было. Он должен сам захотеть выйти из мрака.
Голос Аранарта зазвучал тверже, Ронион уже ничем не напоминал умирающего, но оковы сна всё еще держали его.
Суретир вдруг понял: этот северянин точно знает, что надо сделать, чтобы спасти Рониона. Знает, и не делает. Надеется, что призыва и аромата этой чудесной травы хватит.
А не хватает.
Хмурясь и сжав губы, занялся перевязкой. Время тянет. На чудо надеется. А не будет ему чуда.
Самому делать придется.
Можешь – так делай уже, молчун!
Аранарт уложил раненого, сел распрямившись. Заходящее солнце светило ему в лицо, золотистыми искрами сверкая в волосах. Он взял руку гондорца в свои и сказал с тем спокойствием, с каким отдают приказ, когда отступать некуда:
– Ронион, проснись. Я, Аранарт, наследник Элендила, Король людей Запада, приказываю тебе: возвращайся.
Раненый открыл глаза.
Слишком слабый, чтобы различать явь и грезу, он смотрел на молодого Короля, на лице которого отсветы заката сияли Светом Запада, смотрел с чистейшей верой, которая бывает у детей, смотрел, готовый повиноваться любому его слову.
– Ты свободен от мрака. Он не имеет больше власти над тобой, – сказал Король.
– Да, государь, – выдохнул Ронион.
– Отдыхай, набирайся сил. Тебя ждет жизнь.
Суретир никогда не видел такого светлого и счастливого лица, как у этого воина. А Элладан мог бы сказать, что таким было и лицо гондорского тысячника.
По знаку Аранарта эльфы напоили раненого, уложили снова, Король подождал немного и мягко отпустил его руку. Гондорец спал, глубоко и спокойно.
Солнце скрылось за западной грядой, золотистое сияние, окутывавшее Аранарта, исчезло. Он встал, обернулся к Суретиру.
Тысячник ожидал увидеть в его лице вдохновенную силу… или царственное величие. Но на него смотрел этот северянин, смотрел так, как глядит человек, вынужденный исполнять тяжелую и неизбежную работу.
Не тратя слов, он кивнул на бойца, лежащего рядом.
Суретир назвал имя.
Ночная темнота ему не помешала: эльфы разожгли несколько костров, горевших странным серебристо-белым огнем. И всё повторилось. Снова. И снова. А потом костры стали не нужны: начало светать.
Кого-то приходилось звать долго, кто-то откликался почти сразу. Тяжесть ран здесь была неважна, что-то другое… слишком близко оказался назгул? слаб дух? или ангмарские клинки были разной силы?
Король об этом не думал. Он просто звал – сначала осторожно, мягко, потом настойчивее и наконец звучал приказ. Каждый раз надеется, что удастся обойтись без приказа? но почему? Странный он всё-таки.
…и дух ацеласа, благоухающий, радостный.
Под утро пришел Кирдан, с ним еще кто-то из эльфов. Стояли, смотрели. Молчали. Ждали, пока Король найдет время увидеть их.
Он закончил с очередным, повернулся к эльфам и сказал только:
– Да, без меня.
Эльфы – не разобрать, не то кивнули, не то нет. И ушли. Как туман растаял.
Вот, значит, от кого северяне своим молчанием заразились.
С рассветом, по холоду эльфы, которые при раненых, дали им обоим напиться всё того же сладкого. Вроде и ни капли хмельного, а греет как вино, бодрит, и никакой бессонной ночи будто и не было. И еще лепешку какую-то. Вот это правильно.
Следующее имя.
Суретиру и в голову не могло придти, что можно просто перечислить всех раненых какому-нибудь эльфу… поступить так было бы безумнейшей из глупостей: как можно отказаться от счастья быть свидетелем чуда, быть самому причастным этому чуду! Он волновался за судьбу каждого из раненых сильнее, чем если бы это был его собственный сын, потому что на волоске висело большее, чем судьба одного из бойцов: свершится – или нет? И свершалось.