Сколько-то времени прошло.
Над Широм простиралась спокойная, безмятежная ночь. Где-то во влажной темноте залаяла собака… умолкла.
А на севере, по Тракту, который день идет войско. Как нож сквозь воду – не оставляя следов. Пройдет, словно и не было его. Словно приснилось, если кто и заметил.
Хоббит плакал тише… успокаивался. Распрямился, сказал виновато:
– Что же я вас задерживаю…
– Держитесь. – Аранарт кивнул.
Пошел вниз.
– Как хоть зовут вас? – спохватился Дрого.
– Анардил! – ответил князь не задумываясь.
Взлетел в седло, и арнорцы поскакали на север.
– Почему «Анардил»? – спросил Хэлгон.
– Не говорить же ему, кто я. Он одному, другому… Моргул узнает.
– Я не о том. Почему это имя?
– Оно из того сна. Всех встретил, кроме Анардила. – Он усмехнулся: – Ну не пропадать же.
Тропами Арнора
Тракт ложится под копыта коня. Серая пыль сухой осени.
Полтора года назад пробирались южнее.
Полтора года… как будто в другом мире было.
Тогда шел и упрямо, вопреки всему верил, что в свой час въедем в Форност – под развернутыми знаменами, стремя в стремя с отцом.
Потому и возвращаешься сейчас с победой, что верил. Только не знал, что у победы – сухой вкус дорожной пыли.
Как эльфы провожают своих на Запад? Верят, что им там будет лучше? Оставляют прошлое прошлому и остаются в настоящем налегке? Владыка Кирдан, научи прощаться навсегда. Ты же умеешь.
И не спросить. Что скрыто за спокойствием вечномолодого лица, обрамленного светлой бородой? Тебя тоже ждет разлука. Братья, один за другим, а теперь и сестра. И ее страшный муж. Но тебе он страшным не был.
Они еще здесь, но говорим о них, как об ушедших.
Научи, мудрейший из эльдар, как рассекать сердце пополам и жить с одной половиной? Научи, ведь ты знаешь, как. Ведь я вижу: тебе не больно.
Тракт ложится под копыта коня. Серая пыль сухой осени.
Полтора года назад пробирались южнее.
Вот ты какая, победа. Тысяча лет нескончаемых сражений, семьсот лет войны. Думал, что всё будет как раньше: какова бы ни была доблесть, но враг сильнее, и снова отступать, и снова терять земли, которые назвал домом за эти века.
Победили. Враг уничтожен. Ангмар пуст, то, что там осталось, – неопасно. И отступаем, потеряв свои земли.
Когда к Амон Эреб откатились – было легче. Ярость, ненависть… с ними проще отступать. Чем вот так – с победой.
Куда дальше?
Кирдан предложит поселиться рядом с ним? Не век же у него гостить.
А может, линдонцы позовут с собой. Линдон большой, а их не так и много, места хватит.
Отступить в Тар-Гелион к гондолинцам! – поистине, забавная будет шутка судьбы.
Хорошо бы Линдон пустил к себе. Познакомиться с друзьями Аллуина, написать ему о них, он будет рад. Посмотреть, что осталось от чертогов лорда Карантира… что-то обрушилось, что-то Гил-Галад наверняка перестроил… на Химринг отступали, на Амон Эреб отступали, пришла пора отступить в Тар-Гелион.
Шутит судьба, шутит.
Хрупкий челнок
Мифлонд. Как домой возвращаться.
Тем паче, что другого дома уже нет. Хорошо сделал в свое время, что не взял ничего от Кирдана. А то лежал бы тот древний камень сейчас в сожженном Форносте… а так лежит тут, и никакая беда ему не грозит.
Люди привычно расходились туда, где жили весной. Арнорцы – в здания, залы которых превращены в спальни на сотни, гондорцы ставили шатры. Не всё по-прежнему: что-то отдали раненым, где-то из-за погибших освободилось место… Аранарт ринулся в дела, как сокол с колодки, – стряхнуть пыль дорожного молчания. Хэлгон оказался предоставлен самому себе и пошел к берегу: там, где народу меньше, а лучше совсем никого.
К ночи люди затихли, можно было сидеть у волн и думать ни о чем. Сын когда-то бежал из горящего города – и пришел к Кирдану. Теперь вот и сам… не из горящего и не бежал, но всё же. Дороги тех, кому некуда идти, приводят сюда.
Серый хмурый рассвет.
Кто-то идет. В сумраке не разобрать, но понятно: эльфы. Люди движутся иначе.
Двое.
А с севера, словно песнь, вздумавшая стать явью, скользит лодочка. Двое гребут едва слышно, третий… третья? стоит.
Госпожа Хельвен?
Вот оно что… не ожидал оказаться свидетелем.
Она выходит на берег, обнимает брата.
–Ты найдешь там покой, – ласково говорит Кирдан. – Обнимешь их от меня, всех троих. Им легко и светло, будет легко и тебе.
– Ты любишь эти земли, Новэ, – выдыхает она. – Любишь больше моря. Любишь больше нас. Тебе не будет больно.
– Не будет, – откликается владыка Мифлонда.
И веришь: не будет. Он умеет отпускать.
Кирдан оборачивается к Вильвэ. Древний эльф (как странно, что упорно зовешь древним только его – ведь Кирдан не моложе!) не позволит себе проявить чувства, но только его молчание громче иных речей.
– Прошу, помирись с ним, – говорит владыка Гаваней. – Он любит тебя.
Молчание. Гордое, каменное молчание. Найдется ли корабль, способный выдержать такой груз?
Кирдан качает головой и добавляет:
– И ты его любишь. Не любил бы – не гневался бы столько веков. Оставь прошлое прошлому, Вильвэ.
То ли дело в этих словах Корабела, то ли рассветный сумрак рассеивается, а только Хэлгон чувствует, что его заметили. Раз так – может быть, удастся отправить письмо?
Нолдор кланяется молча и глубоко, прося прощения за то, что стал невольным свидетелем прощания. Вильвэ чуть кивает, принимая извинения.
А для Хельвен Срединных Земель уже нет.
Кирдан тоже кивает ему. Понимающе.
– Написал? – спрашивает владыка Гаваней.
– Нет еще, – отвечает Хэлгон. – Я быстро.
Миндон и шпили башен окрашиваются алым: солнце еще не взошло, но сполохи его уже видны.
Прежде чем древние эльфы успели удивиться, прежде чем они успели понять, что он делает, нолдор обнажил кинжал, резанул, рванул полосу с подола своей рубахи, поднял чаячье перо, заострил, мгновенным движением рассек ладонь и, встав на одно колено, кровью написал на ткани четыре слова:
Арнор пал
Я остаюсь
Отрезал лишнюю часть ткани и ловким движением перевязал руку.
Древние эльдар смотрели на него так, как, наверное, человечье дитя смотрит на милую и пушистую кошку, которая только что на его глазах съела еще более милую и забавную мышку…
Светает.
– Ты из тех, кто сжигал корабли? – медленно спросил Вильвэ.
Хэлгон выпрямился:
– Да. Как ты узнал?
– Только вы можете так легко лить кровь. Чужую или свою.
– Я прошу тебя отвезти мое письмо на Запад.
– Кому?
Голос обдает холодом, как буря в краях Хэлкараксэ. Не испугаешь, и туда заплывали… Он еще тогда тюленью шкуру Эльдин в подарок привез. Она от радости вспомнила молодость и долго ругалась…
Скоро солнце взойдет. Они хотели уплыть до восхода. Из-за него не выйдет.
Вроде он и не виноват, а всё же… Ну почему так?
– Аллуину. Он капитан на Тол-Эрессеа. На Ясном Луче.
– Аллуин стал капитаном? – лицо древнего светлеет от доброй вести, но тут же застывает снова: – Откуда это известно тебе?
Хэлгон спокойно выдерживает этот пристальный взгляд:
– Я ходил с ним. Несколько веков.
– Убийца кораблей взошел на корабль Альквалондэ? – гнев, изумление, желание понять… всё сразу.
– Не Альквалондэ. Это корабль Тол-Эрессеа.
– А в чем разница? – Вильвэ явно заинтересовался; гневаться будем позже.
Но на этот мирный вопрос ответить труднее, чем на суровые.
Хэлгон молчит, смотрит на море – но не ту гладь, что расстилается сейчас перед ними, а на иные воды, на те, по которым скользил Ясный Луч, и которым навеки отдано сердце Аллуина.
Потом нолдор медленно отвечает:
– Корабли Альквалондэ – они как пена на гребне волн: они часть моря. А корабли Тол-Эрессеа – как чайки над волнами: они любят море и не могут без него, но его частью им не стать.
Трое фалмари молчат, вслушиваясь в этот ответ, как привыкли вслушиваться в голоса ветра и воды.
– Ты действительно ходил на наших кораблях, – кивает Вильвэ, и тон его смягчается. – Какой же путь привел тебя к Аллуину?
– Я погиб.
– Это я понял. Но я не о том, как ты попал на Тол-Эрессеа. Почему именно Аллуин?
– Он мой сын.
… а ведь выглядел таким бесстрастным.
Сполохи прошлого
В Мандосе воспоминаний о Лосгаре было немного. Может быть, потому, что Валарам не понять, не поверить в то, что кто-то кроме Эру способен создавать живое. Они требовали от Феанора расколоть Сильмарили, не понимая, что требовали – убийства. Убийства более страшного, чем если бы приказали ему положить на Эзеллохар головы его сыновей, отрубленные им собственноручно.
Потому что убитый эльф рано или поздно покинет Чертоги Мандоса и, какой бы ужасной ни была смерть, боль ее когда-нибудь иссякнет.
Но то, что создано руками – эльдар, людей ли – и непостижимым образом обрело жизнь, пусть и отличную от бытия тех, кому дана речь, оно, если его уничтожить, гибнет всецело и навсегда.
Резня в Альквалондэ была страшна, но Лосгар был страшнее.
Они шли освободить Сильмарили – не вернуть сокровище, не обрести последнее вместилище света Древ – нет, они шли освободить их, как возвращают свободу узнику… и первое, что сделали, – захватили корабли, совершив равное преступлению Моргота, а затем сожгли их, превзойдя его…
…Хэлгон смутно помнил, как вели корабли от Альквалондэ к Араману и потом через Белегаэр. Он понял, как именно это делали лорды, понял много позже, спустя жизнь и спустя смерть, когда искрящийся счастьем Аллуин повел отца на свой корабль. И Ясный Луч пошел без паруса и весел, управляемый лишь волей капитана.
Вот тогда Хэлгона и обожгло понимание.
Вот тогда самый страшный судия – память – вернула его в путь через Белегаэр и в зарево Лосгара. И он понял то, о чем простой дружинник Келегорма не задумывался.
Нолдоры плохо управлялись с веслами, еще хуже – со снастями и уж совсем не знали языка течений и волн. Но они прошли через Белегаэр, потому что ярость их лордов подчинила корабли, как вор плетью подчиняет украденного коня и тот, негодуя, всё же слушается его.