Окна были еще открыты по-летнему, как принято у эльфов, – витражные рамы вынуты. От легкого ветерка пламя светильника колебалось, и тени на рельефном металле дрожали, так что казалось, что лебедь и правду движет крыльями, взлетая.
…Ондогер не любил – да что там, ненавидел писать! Диктовать, расхаживая по залу ли, по собственным ли покоям, по походной ли палатке; диктовать и только так – первому, кто подвернется, не раз и не два ему, Талиону; диктовать громко, словно топором рубит, каждое слово на пол-лагеря слышно, если в походе. А у этого стол черновиками завален. Письмо на один лист, а бумаги извел… странная у него бумага, эльфийская небось.
– Так, – Аранарт аккуратным движением отложил перо и посмотрел на Талиона. – Значит, сейчас здесь будет Эарнур? Отлично.
– Ты не посылал Хэлгона за нами. – Тысячник не спрашивал.
– Нет. А он сказал иначе?
– Он сказал… – Талион нахмурился и вдруг расхохотался.
– Что он сказал? – с интересом спросил Аранарт.
– Что я тебе нужен.
Князь развел руками: видишь, тебя не обманули.
– Я тоже хочу эльфа в порученцы! – утирая слезы смеха, проговорил старый тысячник.
– Поговори с линдонцами. Вдруг уговоришь кого.
– Он не из них.
– Верно, – кивнул Аранарт. – Он наш, арнорский.
– Ваш? – нахмурился Талион.
– Да. Еще со времен то ли Маллора, то ли даже Белега. В общем, давно.
– Слышал я о людях, служивших эльфам, но чтобы эльф…
– А он не служит. Меня еще отец предупреждал: Хэлгон не приносил присяги. Он просто живет с нами. Просто помогает.
– Откуда он такой взялся?
– Из воинства Феанора, от Келегорма.
– То есть это правда?! – Талион аж приподнялся. – Я думал: болтают.
– Сколь я знаю, правда.
– То есть он вот из этих?! Альквалондэ, Дориат… – глаза воина расширились от смеси ужаса и восторга: но ужаса не от крови братоубийств, а от того, как оживает на его глазах многотысячелетняя древность.
– Да. И убит был эльфами. Подробно не знаю, он не рассказывал, я не спрашивал.
– Так он еще и Мандосе был? – выдохнул гондорец.
Аранарт кивнул.
Перед мысленным взором Талиона разворачивались картины Первой Эпохи, как он их себе представлял с детства, – и он пытался увидеть в них Хэлгона, который… ну, эльф, да, ну, огнеглазый, есть такое, но он же свой, он здешний – и он был там, в самой гуще того величественного и ужасного прошлого. Он был там – и он здесь.
– Как ты управляешься с ним? – спросил потрясенно.
– Он не конь, – укоризненно ответил Аранарт.
– Он… он дракон ручной…
Арнорец покачал головой:
– Он такой же как мы, только эльф. Спокойный и добрый.
– А в бою? – Талион сейчас отчаянно жалел, что слишком поздно узнал, кто же сопровождает князя Артедайна, и упустил возможность увидеть этого в схватке.
– А в бою еще спокойнее.
Аранарт помолчал и добавил:
– И очень может быть, что я ему обязан жизнью.
Талион буквально впился в него жадным взглядом, требуя немедленного рассказа.
– Ничего интересного, – развел руками сын Арведуи. – Месяц прятались, потом дошли до Кирдана. Ни разу ни с кем не сразились: нас же не увидели. О таком песен не сложат…
Какое-то время они молчали. Потом, сопровождаемый спокойным и добрым ручным драконом, вошел Эарнур.
– Ну, давайте к делу.
Он решительно выдохнул, отгоняя лишние мысли. Кивком указал Эарнуру на другое кресло, встретившись взглядом с Хэлгоном, едва кивнул, благодаря.
Протянул принцу готовое письмо:
– Читай.
Тот медленно прочел.
– Это правда? – ровным тоном спросил арнорец.
– Сколь я знаю, да.
Аранарт забрал у него лист, отдал Талиону:
– Читай…
Такой укоризненный тон бывает у отца, раздосадованного ошибкой сына. А никак не по отношению к тому, кто тебя старше вчетверо.
Старый тысячник читал еще медленнее. Хмурился – видимо, представлял реакцию Эарнила на фразы и имена. Особенно на некоторые имена.
Ответил, не дожидаясь вопроса:
– Да, всё правда. До последнего слова.
Опустил голову. Словно он снова мальчишка, которого отчитали. Эарнил будет в гневе, но когда на тебя гневаются, проще: не чувствуешь себя виноватым.
Аранарт забрал письмо, запечатал.
– Теперь слушайте меня. Никто не должен увидеть короля раньше вас.
Эарнур кивнул, Талион проговорил под нос «это понятно».
– Кто из вас повезет это письмо – решайте сами. Отдавайте вместе. Только вместе. В этом – единственная надежда, что никто не пострадает.
Арнорец сцепил пальцы:
– И поймите: вы и есть Гондор. И никакого другого Гондора у вас не будет. У вас троих.
Талион молча кивнул.
Эарнур ответил:
– Да. Ты уже говорил это.
– Я? Когда?
– Тогда… в тот день.
– В тот день мы с тобой не разговаривали вовсе, – нахмурился Аранарт.
– Ну… да. Ты через Хэлгона передал. Вот именно эти слова.
– Через Хэлгона? А, да. Конечно.
Тон князя Артедайна был так убедителен, что даже у Талиона не возникло сомнений в его искренности. День тогда был не из легких, можно что-то и подзабыть.
– Хочу верить, что король простит… – Аранарт на мгновение задумался, стоит ли договаривать, и всё же произнес это: – вас обоих.
Принц опустил голову.
– Тем более, что «простить» означает отправить бунтовщиков в самые опасные места, когда придет враг. Иному такое прощение покажется хуже приговора, – договорил арнорец и положил письмо на середину стола: – Забирайте.
Гондорцы, словно отраженные в зеркале, сделали один и тот же жест: бери ты. И это хорошо. Доверяют друг другу.
Забрал Эарнур.
– Это всё, – сказал князь Артедайна, откидываясь на спинку стула. – Мне остается только пожелать вам удачи. И надеяться на мудрость короля Эарнила.
– Нет, не всё! – Талион больше не выглядел нашкодившим мальчишкой, на Аранарта смотрел прежний грозный воин. – Что будет с вами? Что будет с тобой?
– Это мое дело, – устало отвечал тот.
– Нет! Форност теперь – вражьи кости и пепел, и не говори, что вы вернетесь туда! Куда вы пойдете? Останетесь у эльфов? Нет! Сколько вас осталось?! Голвег соберет еще кого-то, но всё равно – сколько?!
Аранарт вздохнул, сел прямо. Снова вытянул на столе руки со сцепленными пальцами.
Спросил спокойно:
– Я выиграл эту войну?
– Да.
– Я умею принимать решения?
– Да.
– Тогда оставь мне право решать судьбу Арнора.
– Но мы не можем просто так уплыть! Мы должны вам помочь!
Эарнур кивком подтвердил слова тысячника.
– Если вы хотите нам помочь, – отвечал Аранарт, – то сделайте так, чтобы король простил всех, кто участвовал в этом злосчастном бунте. Чтобы армия Гондора не ослабла. Потому что Гондор это щит от Мордора. Мой щит от Мордора.
– Но, Аранарт, Талион прав…
– Я всё сказал.
Он откинулся на спинку стула и чуть прикрыл глаза.
Уже и в самом деле была глубокая ночь, а завтрашний день будет полон скучными хлопотами. От которых устаешь сильнее, чем от похода.
Гондорцы отодвинули кресла, вставая. Князь Артедайна распрямился.
– Эарнур, – Аранарт глядел на него совершенно ясными глазами, – вот еще что. Тебя подвел конь. Это видел я, это видел Талион, это видели многие. Но будут говорить…
Эарнур в гневе сжал кулаки. Северянин закончил твердо:
– …что ты струсил. Да, это будет звучать вот так. За твоей спиной, а возможно – и в лицо. Годами. Десятилетиями. Ты будешь знать, что это ложь, но ничего не сможешь изменить. Научись жить с этим.
Принц молчал и кусал губы. Старый воин кивком поблагодарил за совет.
– Доброй ночи.
Гондорцы ответил тем же и вышли.
Аранарт решительно развернулся к Хэлгону. Прищурясь, внимательно посмотрел на него.
Нолдор ответил спокойнейшим из взглядов. Да, я ему это сказал, да, я не стал говорить об этом тебе, но я же всё правильно передал, слово в слово, и у тебя нет причин для недовольства.
– Хэлгон, – с усмешкой проговорил князь, – скажи мне. У вас, в дружине Келегорма, все были такие? Со своим мнением по любому поводу?
– Не-ет, – качнул головой нолдор. – Только один.
– Ты?! Ни за что не поверю.
– Я? Нет, что ты. Только он. Только Неистовый.
Волнами Мифлонда
В Мифлонде день за днем стали появляться новые беженцы. Щедрый урожай собран на Сумеречном Кряже этой осенью.
Кто-то приходил сам. Кого-то эльфы везли, взяв на седло. Кого-то, ослабевшего или раненого, везли на повозках.
Неприметный, но непрерывный ручеек. Ручеек жизни.
Весной было не до них. Весной надо было собрать бойцов, обойти схроны, весной искали тех, кто знал, где спрятаться, и неважно, прятался ли он по приказу или был вынужден бежать… весной думали о победе, не о слабых.
Не об этих детях со светлыми глазами, твердо выучивших: в горах всё, что можно разжевать, – съедобно. Детях, которые точно знают: в мире есть чудеса. Наяву, не в сказках. То, что они живы, – вот оно, чудо.
Глядя в их ясные, доверчивые глаза, Аранарт снова и снова повторял себе:
Он. Был. Прав.
Весной он не мог думать о них. Если бы весной он думал о чем-то, кроме разгрома Ангмара, победы бы не было. Этих детей сейчас не было бы здесь. И взрослых тоже. И большинства из них не стало бы следующей весной.
А заботы о том, как их устроить, чем кормить и прочее, помогают не хуже, чем бесконечные изматывающие тренировки.
Не думать. То есть думать, еще как: чем дольше Гондор пробудет в Мифлонде, тем лучше он подготовится к плаванию, но чем дольше – тем больше он съест здесь, Линдон помогает, но запасы там не бесконечны, отряды ушли бить дичь в южных Синих Горах, но мяса надо много, и это может не понравиться тамошним гномам… надо с этим что-то делать раньше, чем гномы возмутятся непрошенным гостям… вот об этом думать. И улыбаться. Глазами. Каждый раз, когда встречаешься взглядом – с арнорцем, с гондорцем, неважно: всё хорошо, мы победили, всё будет еще лучше и иначе быть не может.