Поменять страну, в которой он живет, во всей разом, – на что? На пещеру? Смешно!
В вечном пути от поселка к поселку – в иных он останавливался на долгие недели, в иных на дни, в иных на одну ночь – он ощущал себя наделенным прекраснейшим из даров, даром Ветра. Ветер пел в его сердце, ветер нес его вперед, подталкивая в спину, или бил в лицо, заставляя нагнуть по-бычьи голову и стать арамундом в самом буквальном смысле. Ветер говорил с ним на пустошах, рассказывая о будущих дождях и вёдре, о том, хорошо ли сокрыты поселки, рассказывая о том, чему в синдарине человек не находил слов, но сердце вдруг заставляло свернуть – и не подводило. Дар Ветра был даром свободы – свободы от всего лишнего: лишних вещей, лишних мыслей, лишних чувств. Только то, что по-настоящему важно: судьба его народа.
Его называли Быком, а он за эти четверть века чем дальше, тем сильнее чувствовал себя крылатым.
Интересно, бывают крылатые быки?
Он был счастлив.
И это настораживало.
Сидя у скрытого костерка иногда один, иногда с Хэлгоном, Аранарт спрашивал себя, имел ли он право сотворить то, что ему – пора признать – удалось создать. Да, он воплотил всё, о чем говорил в Мифлонде, сняв Звезду Элендила. Да, его народ счастлив… вождя встречают искренние улыбки, народ сыт, здоров, растут дети. Всё так. Да, для тех, кто прошел через Войну, нынешняя жизнь – идеал благополучия, ведь никто не погибает, а по сравнению с этим не всё ли равно, жить ли в доме или в пещере? Он выиграл войну, и именно поэтому его слово закон. Он мог бы и не быть наследником Элендила, они бы слушались его точно так же.
В этом-то и опасность.
Да, он счастлив.
Счастлив больше чем в юности, когда отец, мама, братья – все были живы, когда еще были лишь стычки с врагами, так что он мог надолго приезжать в Форност, им было радостно впятером… или хотя бы втроем. Тогда в его жизни была семья – и будущее. Которое рисовалось в самых ярких красках.
Сейчас у него семья во всю страну. И настоящее. И победа в прошлом, пусть там и страшные потери – но и победа. И будущее.
И всё хорошо.
…кому хорошо?
Ему? Да, ему просто замечательно. Он живет той жизнью, о которой в юности и мечтать не смел. Есть только нужное, всё прочее отброшено.
Так для кого он построил это счастье – для своего народа? Или для себя?
Выживи мама – что бы она сказала? Она бы молола желудевую муку, как все? Молола бы… равенство так равенство, а его слово закон. Он сам и дров нарубит, и торф нарежет там, где живет больше недели, про охоту и говорить нечего. Да, мама бы делала то же, что и все… и какие бы у нее были глаза? Такхол рассказывал о ее глазах на Севере, не забыть. Такие же? Бесстрастная гордость и готовность перетерпеть всё, что нужно? Или она бы смогла принять эту жизнь и нашла бы здесь счастье?
Мама, мама, что ты ответишь?
Прав он или нет?
Как это ужасно, когда твое слово закон. Когда не возразит никто. Им, даже лордам, нечего ему возражать: ты видишь путь, ты знаешь, куда ты их ведешь… они не находят пути лучше чем этот. Спокойнее – да, безопаснее – да, благополучнее – да. Но лучше?
А если он неправ?
Если он неправ с самого первого шага?!
Талион был мудр, Рилтин умен – и для них не было сомнений, что арнорцам надо уплывать на юг. Поселились бы где-нибудь на южных склонах Эред Нимрайс, места там не особо обжитые, получил бы он их во владение, стал бы князем, женился бы, титул сыну в наследство, чтобы никаких споров о короне не было. И жили бы не в пещерах. И не мололи бы желудевую муку…
Или еще проще. Северный Линдон пустеет. Эльфы бы их приняли. Плыть никуда не надо. И никаких споров о короне Гондора.
Что если он не прав, а просто упрям? Не по-бычьи, по-бараньи. Отец был Последним Князем. Что если надо было признать поражение..?
Эти мысли год от года всё чаще не давали ему уснуть.
Но стоило снова пойти пустошами, как Ветер выдувал из его головы всё это. Ветер бросал ему в лицо запахи родной страны – земли, трав, леса, и не оставалось и следа от сомнений, и душа растворялась в огромной, беспредельной любви, любви куда более сильной, чем между мужчиной и женщиной или родителями и детьми, – в любви к своей земле, и это «моя» Аранарт шептал с большим восторгом, чем влюбленный говорит о своей милой.
Дар Ветра был даром веры.
Веры в Арнор.
Он прав.
И он неправ.
Эти два чувства были всё отчетливее, и Арамунд знал, что они – как две стороны одного листа.
Он дождался Хэлгона с новостями с северо-востока (ничего интересного, после позапрошлогодних стычек орки мудро решили, что им совершенно незачем спускаться в леса), и они вдвоем отправились к Голвегу.
Поговорить, как в старое доброе… то есть недоброе время.
Перед этими двумя он может быть откровенен. Они – и только они! – могут знать о его сомнениях.
Была ночь. В плошке с воском плясал огонек.
Аранарт выложил всё, что его терзало.
Добавил в сердцах:
– Ни Кирдан, ни Талион не дали мне ни одного совета. Но без них я бы нарешал…
– Что мешает посоветоваться с Кирданом сейчас? – резонно осведомился Голвег.
Вождь сжал кулаки:
– Он и так сделал для нас столько… приходить к нему снова, просить его снова… есть же предел допустимого!
– Ну… ты мог бы поговорить с Элрондом, – пожал плечами старый воин. – Он не сделал для нас почти ничего, и его это, помнится, тяготило. Он будет рад помочь тебе.
– Советом, – жестко перебил Арамунд. – Советом, как поступить иначе. А мне не нужен совет. Я хочу знать, где я ошибаюсь. Как мне исправить ошибку – я решу сам.
– Кирдан тебе плох, Элронд тебе плох… – качнул головой Голвег.
– Есть еще Гэндальф, – заметил Хэлгон.
– Который неизвестно где, – парировал Аранарт.
Старый воин выразительно посмотрел на него: дескать, а не разбаловался ли ты на приволье, Арамунд? Ищешь совета и сам же отвергаешь мудрейших.
Ладно. С Быком не спорят, с Быком надо спокойно.
– Тогда начнем с начала, – терпеливо сказал былой следопыт. – Чтобы понять, в чем ошибка, надо знать цель. Чего ты хочешь, Аранарт?
Вождь молчал.
Голвег продолжил:
– Чего ты хочешь сейчас? Не рассказывай мне о духе Арнора и наследниках нуменорцев. Дух Арнора жив, это видно. А ты вдруг заговорил об ошибке – там, где любой другой будет радоваться. И эльфы тебе не помощники, даже Кирдан. Так что тебе нужно?
Он пристально посмотрел на вождя.
И тот, сверкнув глазами, выдохнул:
– Знак.
Человек и эльф замерли, надеясь, что не так поняли его.
Аранарт молчал, твердо и решительно.
Такого молчания они у него не слышали с Войны.
– И как мы тебе в этом поможем? – медленно спросил Голвег. Спрашивать, не сошел ли вождь с ума и представляет ли, о чем говорит, не имело смысла.
Не сошел. И представляет.
– Подождите, – вдруг заговорил Хэлгон. – Аранарт, ты спрашиваешь, что ты сделал неправильного, хотя на самом деле всё наоборот. Свою ошибку ты прекрасно знаешь и сам. Она в том, что ты не сделал что-то правильное. И ты знаешь – что.
Вождь резко выдохнул, откинулся на спинку стула.
Беспощадный нолдор решил добить:
– Только тебе очень не хочется делать этого. Ты потому и завел этот разговор, чтобы мы тебя заста… убедили.
В тишине раздался долгий шумный выдох Голвега.
– И этот человек, – начал старый воин; осекся, вспомнив, что Хэлгон никак не человек, взглянул на него, оценивая, можно ли… убедился, что можно, и поправился так: – эта остроухая морда уверяет, что ему нечего делать на высших советах.
– Я простой разведчик, – возразил Хэлгон. – Мое дело смотреть и видеть. И говорить о том, что я видел.
– Ну не хочу я забираться в пещеру! – Аранарт не кричал, но пламя светильника полегло.
– Мудрое решение, – спокойно ответил Голвег. – И своевременное. Тебе пора.
Вождь снова выдохнул, чуть ни загасив огонек.
…что ж, он получил от этого совета то, за чем его собрал.
– Ты прав, – старый следопыт размышлял вслух, – путь за Знаком это путь в неизвестность. По нехоженой дороге. И не обязательно пройти лиги и лиги, да.
Аранарт молчал. Решение принято, и говорить о нем нечего. А вот глупость и резкость сказать хочется. Но тут лучше молчать.
Но у Голвега отлично получалось вести беседу за обоих:
– Аранарт, ты прав больше, чем когда-либо. И когда я услышу, что ты получил свой Знак, я не удивлюсь. Хотя, признаться, я о таком только в древних хрониках читал…
Все трое прекрасно понимали, что когда Арамунд обзаведется жилищем, для всех дунаданов это будет тоже знаком. Не чудесным, как тот, которого ждал их вождь, но не менее воодушевляющим. Знаком того, что Арнор уцелел – потаённый, в глуши, в пещерах, но уцелел. И вождю теперь не надо стремиться всё время быть везде.
И всем будет удобнее: знать, что хотя бы пару месяцев в году не надо будет искать Арамунда по всем землям, а можно будет просто взять и придти к нему. Поначалу ему дольше на одном месте не усидеть… ничего, со временем…
Голвег думал, что для лордов это станет еще одним знаком: поводом задуматься о незамужних дочерях. Пещера без женщины не станет домом, это Арамунд поймет очень быстро. Ясное дело, говорить ему этого нельзя. Ничего, он умный, сообразит. Да и по возрасту ему уже пора.
Но внешне пока ничего не изменилось: вождь и эльф шли от поселка к поселку, а что нигде особо не задерживались – так им виднее, а что Аранарт смотрел на любые пещеры цепким оценивающим взглядом – это замечал только Хэлгон.
Январь был довольно холодным: почти каждое утро иней на траве, – но сухим и ясным, так что они шли легко и с удовольствием. Аранарт решил проверить самый северо-восток: орков там нет, он не сомневался в этом, но он хотел поговорить с людьми, кто живет ближе всех к Троллиному Нагорью: спокойны ли они или опасаются… тени сухого пня.
– Знаешь, – сказал он Хэлгону, когда они поднимались с низинного луга к холму, увенчанному скальником, – а здесь красиво.