И улыбнулся.
В этой улыбке не было ни ласки, ни радости. Ни даже торжества. Только спокойная уверенность хищника. Зверь – скалится. А он улыбается.
Ее пальцы, державшие кролика, разжались. Задушенному зверьку всё равно, держат его или нет, – не убежать.
Аранарт смотрел на нее – просто молча смотрел. И под этим взглядом ей становилось жарко… и страшно. И хотелось, чтобы это было вечно.
Неистово стрекотали кузнечики. Синими молниями резали воздух стрекозы. Одуряюще пах луг.
Риан безмолвно покорялась его взгляду, и жар, волнами ходивший по ее телу, был уже не страшен, но прекрасен, и страх был лишь один – что Аранарт отвернется и уйдет, что он больше никогда не посмотрит на нее – так.
Но он шагнул не прочь, а к ней.
Подошел, взял за руку. У него тяжелая, сильная рука. Какое счастье, когда твои пальцы лежат в его ладони.
– Риан, – спросил он, – ты выйдешь за меня замуж?
– Что?
Это не могло быть правдой. Так не бывает. Так бывает только в сказках.
Его серые глаза совсем близко. Она чувствует, как колотится его сердце, – так же сильно, как и у нее.
Если бы так было всегда!
– Я хочу, – медленно повторил он. – Чтобы ты. Стала. Моей женой.
– Я?
Он больше не улыбается. Как ей могло показаться, что он похож на хищного зверя?! У него такой добрый, светлый взгляд.
Неужели он сказал то, что она услышала?
– Да, Риан.
– Когда? – неожиданно выдохнула она.
– Когда я вернусь с севера.
Какой он большой… и грозный. И он, такой большой и грозный, – с ней. Он – ее.
– Это правда? – шепчут ее губы.
– Это правда. Но ты не ответила. Ты согласна?
– Да…
Он сжал ее в объятиях, и Риан поняла, что чувствует зверь, попавший в капкан. Не вырваться.
И – не хочется вырываться.
Он целовал ее лицо, глаза, губы, ее тело полыхало огнем, ее пронзала неведомая прежде боль сладкого наслаждения, и не было ни прошлого, ни будущего, а было только это безумное, невыразимое и незаслуженное счастье.
Аранарт заставил себя остановиться.
Риан прижалась лицом к его груди и снова спросила:
– Неужели это правда?
– Это правда, – тихо сказал он. – Только пока не говори никому.
– Хорошо…
– Риан, – его голос прозвучал с обычной твердостью.
– Что? – она вскинулась.
– О чем я тебя попросил?
– Не говорить о… о нас.
– Хорошо. Ты меня услышала. Я сам скажу, когда будет нужно.
Он мягко отстранился от нее.
– Не уходи…
– Риан, я не железный, – он покачал головой. – Иди.
Она послушно сделала несколько шагов к поселку.
Аранарт негромко рассмеялся. Девушка удивленно обернулась: что?
– Кролика забери, – укоризненно сказал он.
Риан вошла в пещеру, где они жили – Ненет, ее дочери (муж был в дозоре) и она.
Он сказал, что ей нужно придти сюда и молчать о произошедшем. Это она помнила. Но больше он ничего не сказал. А что ей надо делать – она не знала. Не узнавала лиц. Не понимала, как пользоваться самыми обычными предметами. Она всё еще была с ним, ощущала его руки, его губы… а прочего не существовало.
Риан неподвижно стояла посреди пещеры, держа тушку кролика.
– Матушка, что стоишь? – окликнула ее младшая, Анорет.
Никакого ответа. Сияющий взгляд в никуда.
– Эй, – осторожно потрогала ее за плечо старшая, – ты спишь?
Да, если можно спать стоя и с открытыми глазами.
– Мама! Что с Риан?!
Ненет вышла из дальнего отнорка, служившего кладовой. Подошла к Матушке – та не замечала ее. Вынула кролика из ее безвольной руки. Пробормотала под нос:
– «Что это с ней?» Хотела бы я знать, кто это с ней!
Отдала кролика дочерям:
– Что стоите?! Суп давно пора варить. А Матушку не трогайте. Ей отдохнуть надо.
Как ребенка, повела Риан к кровати. Усадила. Та безучастно подчинялась.
«Кто же это?! И так вдруг…»
– Риан, девочка моя…
– Что?
Надо же. Отозвалась. Очнулась.
– Девочка, скажи мне правду, кто это?
– Где?
Глаза как у ребенка: светлые, ясные и ничего не понимающие.
– Ну я не знаю, где. На кроличьем лугу…
– Никого.
– Риан, кто он?
– Кто?
– Тот, кто был с тобой там.
– Никого не было.
Кто ничего не соображает? Она?! Всё соображает, раз врет. Но почему врет? Кто он?
Ненет снова и снова перебирала всех неженатых мужчин в поселке, не обойдя даже Голвега (знаем мы этих стариков!), – но представить, что кто-то решился убедить Матушку променять всех-всех детей на своих собственных, не получалось. Какой-то красавец явился с Арамундом? Нет, он один. Кто-то из пришедших на праздник? – но тогда Риан бы танцевала с ним.
Ненет поняла, что ничего о жизни не знает…
Утешало только одно: у Матушки такое чистое и светлое лицо, что, кто бы это ни был, получится хорошая семья.
Ну и хватит о непонятном. Ждут дела.
– Ничего ей в руки не давайте! – строго сказала она дочерям.
А то прольет, и хорошо если не кипяток. Или порежется.
– А разве можно спать с открытыми глазами? – спросила Анорет, сама сияющая. Но эта сияет от любопытства.
– Не видишь, спит! – рассержено ответила Ненет и принялась рубить стебли сныти, вымещая на них досаду, что не может понять, о ком же молчит Матушка.
Аранарт осознавал происходящее немногим лучше. Разума хватало лишь на две ясные мысли: он сейчас не соображает ничего и – надо уходить отсюда как можно скорее. Не дожидаясь завтрашнего дня. Сегодня. И лучше – сейчас. Но сейчас нельзя. Это привлечет внимание, вызовет расспросы. Велел Риан молчать, а проболтается сам. До вечера делать вид, что ничего не произошло, а потом – прочь, прочь.
Зверь рвался с цепи, зверь требовал «женись до того, как уйдешь на север», зверь хитрил и твердил о милосердии к девушке, которая безумно влюблена в него, зверь оборачивался змеем и шептал в ухо: «А если кольцо за эти десятки лет просто сгинуло? В полынье, в буране… если тебе придется вернуться без него, ты что же – откажешься жениться? и разобьешь сердце Риан? чем она будет виновата, что кольца нет?! а раз ты женишься на ней всё равно, то зачем откладывать на потом? она же хочет этого так же, как и ты… ты вправе мучить себя, но за что ты мучаешь ее? сделай ее счастливой…»
Прочь. Едва стемнеет – прочь.
От себя, говорите, не убежишь? Это просто вы не бегали…
Держать лицо спокойным и кивать – надеясь, что киваешь там, где надо. Поддерживать разговор – неважно о чем. Говорить, говорить и снова говорить. Голвег, кажется, всё понял, но ему-то можно.
Не оставаться одному. Едва отпустишь себя – сразу ощущаешь ее тело. Мягкое. Податливое. Ждущее.
Нет!
Дождаться темноты и тихо уйти. Мало ли, какие причины вынудили его уйти вот так, вдруг. Никто не спросит.
Она хочет того же, что и ты. Она будет счастлива.
Разумеется. В Мифлонде лишние мысли выбивал из себя с мечом. А здесь – ночной пробежкой через холмы.
Оч-чень помогает.
Утром Риан пошла встретиться с ним. Никому не говорить – да, она не задаст вопроса… но она снова увидит его. Хотя бы просто увидит. А может быть… опять… как вчера…
То есть как – ушел? Еще ночью?
Ушел…
– Риан.
Голвег. Что ему надо? Хочется остаться одной, а он зачем-то зовет.
– Пойдем, поговорим, девочка моя.
Зачем? почему сейчас?
Ушел, даже не сказал…
– До чего вы вчера договорились с Аранартом? До чего именно? Он ушел, не сказав мне ни слова.
– Мы не…
– Не смотри на меня такими честными глазами.
– Но…
– Он, что, велел молчать?
– Да.
Голвег кивнул.
Риан ойкнула, поняв, что проговорилась, но было поздно.
Хранить тайну вдвоем оказалось совсем легко. Ей хотелось говорить, говорить и говорить о нем, и можно было это делать, не нарушая слова.
Можно было спрашивать о нем. Кто как ни Голвег расскажет.
Можно было задавать вслух тот вопрос, который не задают о Короле: он ведь сдержит слово? И слышать ответ. Ожидаемый и необходимый.
И глядя на нее, испуганную тем, какое огромное счастье на нее вдруг свалилось, еще больше трепещущую перед неизвестностью – ни слова от жениха, ни весточки… она правда уже может называть Арамунда своим женихом? ведь да? – Голвег про себя костерил Аранарта такими словами, которые он не произнес бы не только при девушке, но и… да, в общем и на синдарин у них адекватного перевода нет. Язык эльфов, конечно, богат, но не в этом круге значений. Обещание надрать вождю уши как бессовестному мальчишке было самым мягким из того, о чем молчал старый воин.
А поселок говорил. Сначала тихо. Потом громче.
То, что Риан влюблена без памяти, понимали уже все. Все ее видели каждый день рядом с Голвегом. И?
И на старика, вдруг решившего жениться, Голвег походил не больше, чем орк на эльфийского менестреля.
Спрашивали Риан. Она всё отрицала с таким упорством, что это стало поговоркой. «Ты у Риан узнай», – говорили о непонятном.
Спрашивали Голвега – старшее поколение насело на него весьма решительно: ты с ума сошел на старости лет, почему она молчит и если не ты, то кто?! Тот держался не менее стойко: «Когда придет срок, вы всё узнаете».
Одна неделя сменяла другую, Риан медленно возвращалась в реальность, пересуды утихли (всё равно ничего не понятно), во мнении Голвега об Аранарте наиболее сдержанными словами было «бессердечный зверь».
На север
Тень Садрона
За эти годы госпожа Линдис почти не изменилась. И всё же «почти» означает перемену. Но не о возрасте речь. Когда Аранарт видел ее в Форносте вместе с Фириэлью, жена Садрона была светлой и лучистой, как солнце в зимний день: легко и радостно. А теперь, с невесткой, которая любила ее едва ли не сильнее, чем родную мать, с уже вторым внуком – теперь госпожа Линдис становилась солнышком августа: не таким звонким, как осенью и зимой, но теплым.
Звать ее иначе, чем госпожой, Аранарт не мог и не желал. И дело было не в разнице в возрасте (Голвег постарше будет!) и уж конечно не в знатности ее рода. И в пещере, и в простой одежде она оставалась матерью главы рода Манвендила, и хотя она ничем не подчеркивала этого, хотя высокомерие ей было чуждо, как воде чужда способность гореть, но всё же любой, увидев ее, поклонился бы ей, не спрашивая, кто она.