не думать будешь когда надо.
Еще день. Такой же. Берега уже не видно в белой мгле.
Южный ветер – который уже день подряд?!
Завтра резать оленей. Смотреть на них уже нет сил. Бедняги.
Оленей убьем, а сами? Сколько будем делать вид, что и вот это – жизнь?!
Хэлгон сказал: если ветер прекратится за день или два. Два дня прошло. Он не унимается.
Нас несет в море, и рано или поздно льдина расколется.
Бессмысленная, нелепая смерть.
Воины отца спаслись от назгула, чтобы погибнуть с тобой.
– Аранарт. Послушай. Я не говорил тебе раньше… незачем было. Я не могу обещать, но… есть надежда.
Надежда?
– Это было при Аравале. Кирдану надо было поговорить со мной, – нолдор замялся, не желая выдавать тайну Корабела. – И он… позвал меня. Ты понимаешь?
Осанвэ?
– Да. Я не ожидал этого, не сразу понял… неважно.
Кирдан может услышать?!
– Аранарт. Я не знаю. Звал он меня, а не я его. Я ничего не могу обещать. Но когда-нибудь этот ветер кончится. И нас всё-таки понесет на запад. О береге можно забыть, но если Кирдан услышит меня…
Неужели..!
– Не радуйся раньше времени. Если услышит. Корабль пошлет, тут без «если». Или сам пойдет за нами. Но – если найдет. Если нас не расколет какая-то буря. Если не сотня других «если».
Значит, просто ведем себя так, как будто всё в порядке. И ничего не говорим. Спокойствие – и никаких лишних надежд.
Почему было так важно, чтобы олени не испугались перед смертью? не увидели ножа? Иные люди говорят «так мясо будет вкуснее». Но они-то будут резать не ради мяса.
Ветер не утихает. Оленям никогда не щипать больше мха. Даже если спасутся люди.
Дунаданский молодняк бледен, но держится. Горевали, что родились после Войны? Что на вашу долю не досталосьнастоящего? Вот вам настоящее. Вам, никогда не добивавшим своих коней… вы и коня-то толком не видели.
Делается это так.
Спокойно – не волновать беднягу напоследок, ему и так хуже некуда. Ласково – чтобы он не думал, что вот это и есть смерть. И быстро – чтобы почувствовать не успел.
И второго так же.
А потом можно разреветься по-детски. Можно, можно, в этом нет стыда. После первого раза – можно.
Второго раза в вашей жизни наверняка не будет.
Олень беспомощно глядит продолговатым глазом. У коня, даже у загнанного, взгляд не такой… решительнее, что ли. Конь – зверь-воин, а этот мирный. Словно спрашивает: «За то меня так?» Потерпи, сейчас всё кончится. Это быстро и не больно.
Вождь распоряжался отрывисто и резко. Он был почти груб, зная, что в этой жесткости – поддержка его товарищам.
Он велел пить кровь убитых животных, потому что надолго вперед это их единственное теплое питье. Питье, которое можно сразу глотать, а не ждать, пока оно растает во рту.
Снимать шкуры – и немедленно растягивать их. Это стены и крыши запасных палаток.
Резать мясо тонкими полосками. Заморозить. Такого запаса хватит на месяц, а то и больше. Больше, чем они смогут съесть. Не думать об этом. Резать мясо.
Кости и рога. Это сокровище. Это и опора запасных палаток, это и топливо. На самый крайний случай. Каким будет он – крайний случай, когда им будет не обойтись без огня?! Неважно. Теперь на него есть топливо. Беречь.
Подошел Кутюв и заговорил что-то о том, что копыта и губы оленя варят, а вывернутые наизнанку кишки… Сидвар начал переводить, но Аранарт прервал: сейчас они всё равно могут сделать с этим только одно: заморозить. Вот вернемся на землю – там всё вари, что хочешь и как надо. А сейчас не до того.
Это было очень и очень дурным делом: зарезать упряжных оленей. Режут хоптов, они и есть пища, жир ходячий. А хар умный, хар друг. Беда, злая беда – резать харов.
Снег, где лежали олени, был алым. Но не прекращавшаяся метель быстро скрывала кровь.
Назавтра ничего и не было.
Словно привиделись людям олени.
Или словно их ветром сдуло.
Белая льдина под белым небом.
«Когда льдина расколется» – Аранарт говорил об этом так спокойно и буднично, что и дунаданы стали думать без трепета.
Вот они и готовятся к этому «когда». Строят один за другим снежные дома на разных концах их плавучего острова, оленьи шкуры – пол и потолок, рядом – склад мяса и костей. Где бы и как бы ни прошли трещины, можно будет заранее перебраться на самую безопасную часть… о том, что будет, когда и безопасная треснет, вождь просто не давал им задуматься.
Работа кипела. На южный ветер уже не обращали внимания. Дует и дует. Слишком много дел, чтобы мерзнуть.
Лучшее время на разговор с Хэлгоном – пока идут от одного строящегося жилья к другому. Старый, проверенный способ тайной беседы. У всех на виду. О чем они? – разумеется, то ли о крышах из шкур, то ли о складах.
– Только когда нас развернет к западу. И то не сразу. Надо один раз и наверняка – тогда есть надежда, что Кирдан услышит меня.
– Конечно. Делай как знаешь.
– И еще. О плохом. На западе – Гурут Уигален. Если нас не спасут, мы попадем в него.
– Понятно.
– Мне хочется верить, что Кирдан услышит меня, но он может не успеть.
– Ты это уже говорил. А вон тот склад лучше сделать поближе к краю.
– Почему? – нахмурился эльф.
– Не знаю. Мне так кажется. Пойдем, посмотрим на месте.
Еще день. Такой же, только метель перестала. А ветер упорный.
Встали затемно, пошли заниматься снежными домами. Голубые сумерки, бледно-серый день… некогда смотреть на небо, у них столько дел. Снова голубые сумерки… сиреневые… сине-серые… ну, и темнота не помеха. Хотя бы стены можно лепить.
– Аранарт, – сказал Хэлгон, – у нас на этом складе в полтора раза больше костей, чем на западном.
– Ты путаешь, – удивился тот.
– Путаешь ты. Пойдем и проверим.
Вождь пожал плечами: что ж, пойдем. Если слова Хэлгона значат то, что он сказал, то и в темноте проверить можно. Если же нолдор выучился искусству тайного разговора, то тем более надо идти.
Они шли по ночной льдине, и эльф молчал. Нехорошо молчал.
Дошли до склада, но кости Хэлгона не интересовали.
– И? – потребовал сын Арведуи, готовый к худшей из вестей, но не понимающий, откуда она придет. Сегодня же ничего не изменилось.
– Гурут Уигален,– выдохнул Хэлгон.
– Что Гурут Уигален?
– Мы попали в него. Сегодня.
Это было слишком непонятно и потому еще не пугало.
– Ты же говорил, что оно на западе!
– Да, – кивнул эльф. – На западе. Оно доходит до кромки льдов, а куда идет потом, никто не знает. Не знал, – поправился он. – Мы теперь знаем. Оно поворачивает к северо-востоку. Может быть, какой-то рукав и идет севернее, но один здесь. Мы в нем.
– Но ветер как был южным, так и остался!
Желание разобраться всё еще было преградой на пути страха.
– Когда корабль… – Хэлгон поправился: – а тем более не-корабль попал в течение, ветер уже ничего не значит. Или значит мало.
Он чувствовал недоверчивое молчание Аранарта и продолжал:
– Да, вы не заметили поворота, но поверь мне. Я всё-таки тысячу лет провел на палубе. Нас несет на северо-восток, и ветер здесь уже бессилен. Любой ветер. Южный, восточный… они не освободят нас из течения.
Аранарт зажмурился. Молча, неподвижно. Закусив губу.
Потом спросил:
– Несколько месяцев?
– Да.
– Если не случится бурь, – договорил дунадан выученное.
Хэлгон молча ждал.
Посвистывал ветер, сделавший свое дело.
– Знаешь что… – выговорил Аранарт, – давай перенесем сюда те кости. Меня сейчас… к нашим пускать нельзя. Я же проговорюсь. Не словами, так…
– Перенесем.
Они пошли заниматься этим бесполезным, но таким необходимым сейчас делом.
Пришли.
Взяли.
Понесли.
Лучше бы про мясо придумал. Кости сейчас носить… будут и их кости на дне океана.
Идет впереди на два шага. Сдерживается, а плечи напряжены, будто не охапку костей несет, а невесть какую тяжесть. Каменные плечи.
Груз – врагу не пожелаешь: смерть нести. Одну на всех смерть.
Назавтра вождь был хмур, но никто ничего не заподозрил.
Встали снова задолго до рассвета, чтобы не упустить полусвет утренних сумерек.
Ветер стих окончательно (Хэлгон и Аранарт понимали, что это льдина ушла восточнее), тихая погода показалась дунаданам чудом. От мороза их надежно защищали меха, а сейчас, когда не надо уклоняться от обжигающих порывов, когда снег не слепит глаза, когда не перехватывает дыхание… сейчас можно осмотреться в этих странных местах.
Окрестные льдины плыли мирно. Большие и малые, с широкими разводьями и впритык друг к другу. Вся это серо-голубая масса на темной воде казалась неподвижной , и трудно было поверить, что она движется на восток… движется, покрывая за день примерно расстояние обычного перехода людей.
Неприметна, но упорна жизнь Севера.
Светало. Но сейчас вместо бледнеющей серости на востоке поголубело, посветлело бледным золотом… и, отраженным, преобразило море. Гладь воды засияла; льдины темнели лиловыми крепостями, а на небе, словно отражения льдин, серели облака, и все же золото огибало преграды, растекаясь и по небу, и по морю, оно набирало цвет и силу, и под его натиском отступала серость, сменяясь сочной синевой, так что льды, казавшиеся плоскими, обретали форму, искрясь золотой окантовкой. Белесая серость? – ее больше не было. В этом великолепии цвета больше нет ни капельки белого: лишь золото от неяркого до оглушительного и синева от голубого до почти фиолетового. И солнце, солнце во весь горизонт.
Аранарт, закусив губу, стоял зажмурившись. Не потому, что свет резал глаза. Было невыносимо думать, что он… они навсегда лишатся этой красоты, что им никогда больше не переживать этой радости восхода, этой радости мира, что всё оборвется в стылой бездне, и, что бы ни ждало по ту сторону смерти, вот это они видят в последний раз… почти последний, если дни будут ясными, и действительно последний, если тучи и метель.